— Он русский, дядюшка, и очень похожий на вас. Ты же помнишь: я была маленькая, а уже говорила, что выйду замуж за дядюшку Савву. А если он меня не возьмёт, то поищу жениха такого же красивого и весёлого.
Они рассмеялись, и Драгана утонула в объятиях дяди. Потом серьёзно заметила:
— Мой суженый занят. А кроме того, он не свободен и пока не может распоряжаться собой.
— Однако же сумел увлечь нашу Данушку, — на это свободы ему достало.
Дядя Савва был полиглот, но особенно хорошо он говорил по–русски. Он был профессором Белградского университета, преподавал мудрёную науку философию, но к тому же читал лекции по всеобщей истории и в педагогическом институте. В научных кругах Савва Станишич слыл за крупного специалиста по новейшей истории Русского государства, и для пополнения своих знаний ежегодно по два–три месяца жил в России. И, как подлинный учёный, жил он не только в Москве, но и в других городах и частенько наезжал в отдалённые от центра сельские районы.
— Да, на это свободы ему хватило, но тут уж судьба. Но я лучше скажу тебе: и дедушка, и отец, и наш грозный адмирал велели обнять тебя и передать от них привет. Они всегда думают о тебе, помнят тебя и любят, и хотят, чтобы ты жил в Белграде, потому как может случиться, и все мы будем жить на родине своих предков.
И ещё новость: адмирал вышел в отставку и теперь заведует Русским островом. Я очень довольна, что он с охотой взялся управлять нашим хозяйством.
Машина подходила к дому дядюшки Саввы.
Драгану поместили в левом крыле второго этажа и отвели ей трёхкомнатную квартиру с отдельным парадным входом, с балконом и видом на центральную часть города. Она и всегда занимала это «гнёздышко», и оно ей очень нравилось. Она подолгу стояла на балконе и смотрела на площадь Николы Пашича, вспоминала, как ещё в детстве, приезжая в гости к дяде Савве, бегала с подружками и по площади, и по соседним улицам Князя Милоша, Воеводы Миленко, Стефана Немани. Ей бы и сейчас хотелось походить по этим улицам сербской столицы, но теперь свои прогулки, даже самые короткие, она должна согласовывать с командиром отряда Дундичем и непременно при этом вызывать охрану. Этого строго требовали от неё дедушка и отец.
В доме был заведён порядок большой свободы и независимости всех жильцов. Супруга хозяина Ангелина располагалась тоже на втором этаже, но только в крыле правом, и комнат у неё было пять, и обставлены они антикварной дворцовой мебелью, обвешаны дорогими картинами и коврами. Дед Драган высылал сыну ежегодную стипендию: миллион долларов. Большая часть этих денег уходила на содержание дворца и прислуги, но и добавка к профессорской зарплате Саввы оставалась солидная. Сам хозяин жил посредине второго этажа и обстановку имел скромную, деловую. Разве что его кабинет был обставлен мебелью из чёрного дерева и, как говорили его приятели, она была вывезена из замка какого–то английского короля.
Весь нижний этаж занимали большая гостиная, кухня, столовая, жильё для прислуги и прочие служебные помещения.
До обеда Драгану никто не тревожил и она могла заниматься своими делами. А в обед, спустившись в гостиную, встретилась с Ангелиной — шумной, экстравагантной женщиной, которая ещё недавно была драматической артисткой, а теперь с большим удовольствием и рвением исполняла роль второго режиссёра в городском театре.
Стол был накрыт, но в гостиной не было хозяина и не видно слуг. Ангелина подхватила Драгану под руку и повела в библиотеку, где у неё был салон для встреч с близкими друзьями и где, как она сказала по дороге, гостью из Америки ожидают «интересные люди».
Людей этих Драгана знала: это были Вульф Костенецкий; его друг — круглый, румяный толстячок с мокрыми губами Соломон Гусь и их подружка, шумный скандальный политик, лидер какой–то новодемократической партии Халдорина Старо — Дворецкая. Это была нескладная худая женщина двухметрового роста, — и, очевидно, поэтому в патриотической прессе её презрительно и почти ругательно называли Халдой.
Халда протянула Драгане костлявые ручки, ослепительно засияла коричневыми с красным отливом глазами, пропела:
— Давно вас ожидала, но вот он…
Она кивнула на Костенецкого:
— Прячет вас от всех, не хотел нас знакомить, — это такой жук… И он вот…
Показала на Соломона:
— Он — Гусь. Да, такая у него фамилия. Хорош Гусь! Не правда ли? Он тоже не хотел меня с вами знакомить. Они, мужики, все гады. Боятся, как бы мы, женщины, не отобрали у них власть. Но мы должны быть вместе. У нас общие интересы, можно даже сказать, судьба. А хотите — я сообщу вам новость: вы теперь его сотрудник. Да, он, Гусь — ваш начальник.
— Я сотрудник?.. Каким образом?
Соломон Гусь выступил вперёд, протянул Драгане кни- жицу:
— Вот вам удостоверение. Будете корреспондентом газеты «Балканский комсомолец». Вам нужно бывать в Скупщине? Пожалуйста, вас проведут в ложу прессы. Захотите к министру — тоже пропустят. Костенецкий мне давно говорил, просил за вас: сделайте её своим корреспондентом. Вы, очевидно, знаете: я редактор самой популярной на Балканах газеты. Тираж миллион! Её все любят, читают… Ну, и вот, пожалуйста: удостоверение нашего корреспондента. И там в Америке нас знают. Любую дверь будете ногой открывать.
Драгана хотела отстранить руку с удостоверением, но не посмела, взяла, а тут Халда к ней подступилась, тянула в сторону от мужчин, невнятно и с каким–то неприятным присвистом, мокрым чмоканьем перечисляла родство интересов, духовные связи.
— Мы тут слышали: у вас отели. Вы — хозяйка. Финансист. Мы тоже развиваем бизнес. У меня консалтинг–холдинг, вклады в американских банках.
С другой стороны к ней приблизился Костенецкий:
— Я вас ждал, но вы исчезли, словно в яму провалились. Я позвонил вашему дяде, а он сказал, что уехали. Ну, я…
Тут раздался звонкий голос хозяйки:
— Прошу в гостиную! Нас ждут.
И все потянулись за ней. Здесь у стола их ждал Савва Станишич и с ним мужчина средних лет, его приятель. Савва широко улыбался, обнимал Костенецкого, целовал руку Дворецкой. По всему было видно, что профессор давно знал этих господ и демонстрировал своё особое к ним расположение.
Драгана терялась от громких речей депутатов скупщины, или парламента, как на Балканах иногда называли орган, похожий на российскую думу. Соломон Гусь тоже был депутат скупщины — не такой известный, не так часто появлявшийся на экранах телевизора, не поражал он и громкими заявлениями, он, напротив, имел приятный вид, всегда улыбался и кланялся, а дамам целовал ручки, но именно этот субъект выпускал самую скандальную, желтую и грязную газету во всей Европе. Драгана знала этих молодцов; она даже любила смотреть передачи с их участием. По тому, как они ругались, злобно шипели на коммунистов и патриотов, она судила о глубине падения политических нравов в её стране, об остроте противоречий, поразивших общество на Балканах. Костенецкого обыкновенно приглашали на диспуты, и он, как это делали наши некоторые думцы, брызжа слюной, кричал: «Вы, вы, проклятые коммуняки, погрузили во мрак нашу прекрасную Югославию! Вы всё развалили, всё погубили — вас надо стрелять и вешать! Вот погодите, я приду к власти и тогда с вами за всё рассчитаюсь!» Ну, а если же на экран вылезало ещё и вот это диво — Халда Старо — Дворецкая, то тут уж с экрана телеящика срывались слова ругательные. Операторы давали её крупным планом, и на головы зрителей валилась брань из лексикона пьяных мужиков; Халда уже честила не одних только коммунистов, но и проклинала каждого, кто позволял себе говорить добрые слова о сербах.
