Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в 1908 году – протуберанец из этого безнадежного завтра: «народ», то есть чернь, разгромит блоковскую родовую усадьбу (в 1917 г. и библиотеку дедовскую сожгут). Покорный Року поэт скажет: «Так надо». Это целая философия. Через 40 лет Павел Коган повторит: «Я говорю: „Да здравствует история!“ И головою падаю под трактор…» А начало этой философии самоуничижения, смирения перед судьбой, преклонение перед не стоящим того народом ищите у Блока: «И пусть над нашим смертным ложем взовьется с криком воронье, – те, кто достойней, Боже, Боже, да узрят Царствие Твое!» Никогда не надо торопиться уступать свое место под солнцем, это место надо отвоевывать и защищать. Блок пытался принять на себя грехи века, российских крепостников, Третьего отделения, опричников, Иоанна Грозного. Хуже того: он проповедовал, что за эти чужие грехи должно погибнуть целое поколение.
А в 1909 году поэт путешествует по Италии и Германии. Ни один итальянский или просто европейский поэт не напишет так об итальянской готике. О Сиене: «Когда страшишься смерти скорой, когда твои неярки дни, – к плитам Сиенского собора свой натруженный взор склони». О Равенне: «А виноградные пустыни, дома и люди – все гроба. Лишь медь торжественной латыни поет на плитах, как труба». Блока хватило не только на витражи нашего Храма, он расцветил и итальянское Возрождение.
С 1910-го по 1912-й Блок пишет эпос-поэму «Возмездие». Два века предстают пред нами, и особенно страшен XX век: «И отвращение от жизни, и к ней безумная любовь, и страсть и ненависть к отчизне… И черная, земная кровь сулит нам, раздувая вены, все разрушая рубежи, неслыханные перемены, невиданные мятежи…»
К счастью, Блок не досмотрел этот киносеанс до конца: его певчего сердца не хватило до 30-х, до 40-х. Он не мог бы писать запекшейся кровью, как русская поэтесса, сиречь русская баба Ахматова: женской выносливости у него, на его счастье, не было. Он предсказывал: «В новой снеговой купели крещен вторым крещеньем я». «Я так устал от ласк подруги на застывающей земле. И драгоценный камень вьюги сверкает льдиной на челе»; и опять ужас и тоска покорно ожидаемого конца: «Но посмотри, как сердце радо! Заграждена снегами твердь. Весны не будет, и не надо: крещеньем третьим будет – Смерть».
Но есть еще немного лет, и в 1911–1912 годах выйдет его трехтомник, а в 1911 году Блок поедет путешествовать по Старому Свету: Франция, Бельгия, Голландия, Германия. В 1913-м, последнем году старого мира, он успеет съездить во Францию, на Бискайское побережье, которое навеет ему драму «Роза и Крест».
Романов не было, но, восхитившись дарованием и красотой актрисы Н.Н. Волковой и певицы Л.А. Дельмас, Блок посвящает им свои сборники стихов: Волковой – «Снежную маску», цыганистой Дельмас – «Кармен» и «Арфы и скрипки».
Великого поэта поняли только равные, такие же великие поэты. Анна Ахматова запечатлела его в последние ночи Серебряного века: «И в памяти черной пошарив, найдешь до самого локтя перчатки, и ночь Петербурга. И в сумраке лож тот запах и душный, и сладкий. И ветер с залива, а там, между строк, минуя и ахи, и охи, тебе улыбнется презрительно Блок – трагический тенор эпохи».
А потом начнется война, и Серебряный век потеряет свой блеск, свою звонкость, свою роскошь, свою беспечность, свою счастливую праздность, потому что работа в охотку, работа интеллектуалов, работа не ради куска хлеба – не бремя, а творчество. А так работала вся элитарная интеллигенция, так «работали» все поэты.
В 1916 году ангела и полубога, кумира интеллигенции Блока забривают в армию (эту райскую птицу!), и он больше года служит в инженерно-строительной дружине (ничего в этом не понимая). Он вернется в мае 1917 года, уже понадобится хлеб, и Блок «загремит» редактором стенографических отчетов в Чрезвычайную следственную комиссию, расследующую деятельность царских министров (ни в чем не повинных). Будет ходить на допросы в Петропавловку, и это доведет его до невроза. Он еще пытается написать документальную книгу о последних днях императорской власти, но Блок – не Маяковский, он насилует себя, надсаживается, выходит ерунда. Новый мир оказывается хуже старого: более пошлым, мещанским, более зверским.
В осьмушках черного хлеба, в селедочных хвостах, в махорке и гоготе солдатни, в холоде нетопленых квартир, в насилии и терроре не было ни гармонии, ни романтики. Блок перестает писать стихи с 1916 года. Потом скажут, что он умер с голоду. Ложь: для большевиков он был слишком ценным «заложником-сторонником». Горький подкидывал и маслица, и дровишек, и мучицы. Но музыки он подкинуть не мог, и сам ведь вскоре, написав «Несвоевременные размышления», уберется из своей «революционной России». Блок перестал слышать музыку: залпы «Авроры» и оскал Гражданской войны и чрезвычаек оборвали аккорд.
В 1918 году он хочет преодолеть тошноту, понять «народ», и пишет статью «Интеллигенция и Революция», где неумело и неудачно пытается оправдать новую власть. Интеллигенция + Революция = ГУЛАГ. И больше ничего. А врать Блок не умел. В 1918 году он «наступит на горло своей песне» и напишет «Двенадцать» – дикий коктейль из бандитского шансона, отрывков из большевистских декретов и профанации христианства. Но, опять-таки, он не умеет лгать, и Христос в «белом венчике из роз» у него идет впереди 12 бандюганов-красногвардейцев, как конвоируемый идет на расстрел. От Блока отрекутся самые близкие друзья, Гиппиус и Мережковский. Блок умрет так, как умирают только поэты: от горя, от отчаяния, умрет раньше, чем расстреляют Гумилева. Его сердце разорвется 7 августа 1921 года. Соловьи не поют в клетках, а Россия становится клеткой.
Вторым великим собратом, понявшим Блока, будет Пастернак. «Блок на небе видел разводы. Ему предвещал небосклон большую грозу, непогоду, великую бурю, циклон. Блок ждал этой бури и встряски, ее огневые штрихи боязнью и жаждой развязки легли в его жизнь и стихи».
СТИХИ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Подборка Валерии Новодворской
ПЛЯСКИ ОСЕННИЕВолновать меня снова и снова —В этом тайная воля твоя,Радость ждет сокровенного слова,И уж ткань золотая готова,Чтоб душа засмеялась моя.
Улыбается осень сквозь слезы,В небеса улетает мольба,И за кружевом тонкой березыЗолотая запела труба.
Так волнуют прозрачные звуки,Будто милый твой голос звенит,Но молчишь ты, поднявшая руки,Устремившая руки в зенит.
И округлые руки трепещут,С белых плеч ниспадают струи,За тобой в хороводах расплещутОсенницы одежды свои.
Осененная реющей влагой,Распустила ты пряди волос.Хороводов твоих по оврагуЗолотое кольцо развилось.
Очарованный музыкой влаги,Не могу я не петь, не плясать,И не могут луга и оврагиПод стопою твоей не сгорать.
С нами, к нам – легкокрылая младость,Нам воздушная участь дана…И откуда приходит к нам Радость,И откуда плывет Тишина?
Тишина умирающих злаков —Это светлая в мире пора:Сон, заветных исполненный знаков,Что сегодня пройдет, как вчера,
Что полеты времен и желаний —Только всплески девических рук —На земле, на зеленой поляне,Неразлучный и радостный круг.
И безбурное солнце не будетНарушать и гневить Тишину,И лесная трава не забудет,Никогда не забудет весну.
И снежники по склонам оврагаЗаметут, заровняют края,Там, где им заповедала влага,Там, где пляска, где воля твоя.
1 октября 1905
ИЗ ЦИКЛА «ОСЕННЯЯ ЛЮБОВЬ»Когда в листве сырой и ржавойРябины заалеет гроздь, —Когда палач рукой костлявойВобьет в ладонь последний гвоздь, —Когда над рябью рек свинцовой,В сырой и серой высоте,Пред ликом родины суровойЯ закачаюсь на кресте, —
Тогда – просторно и далекоСмотрю сквозь кровь предсмертных слез,И вижу: по реке широкойКо мне плывет в челне Христос.
В глазах – такие же надежды,И то же рубище на нем.И жалко смотрит из одеждыЛадонь, пробитая гвоздем.
Христос! Родной простор печален!Изнемогаю на кресте!И челн Твой – будет ли причаленК моей распятой высоте?
3 октября 1907
ВОЗМЕЗДИЕ (1908–1913)ПРОЛОГ
Жизнь – без начала и конца.Нас всех подстерегает случай.Над нами – сумрак неминучий,Иль ясность божьего лица.Но ты, художник, твердо веруйВ начала и концы. Ты знай,Где стерегут нас ад и рай.Тебе дано бесстрастной меройИзмерить всё, что видишь ты.Твой взгляд – да будет тверд и ясен.Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен.Познай, где свет, – поймешь, где тьма.Пускай же всё пройдет неспешно,Что в мире свято, что в нем грешно,Сквозь жар души, сквозь хлад ума.Так Зигфрид правит меч над горном:То в красный уголь обратит,То быстро в воду погрузит —И зашипит, и станет чернымЛюбимцу вверенный клинок…Удар – он блещет, Нотунг верный,И Миме, карлик лицемерный,В смятеньи падает у ног!
Кто меч скует? – Не знавший страха.А я беспомощен и слаб,Как все, как вы, – лишь умный раб,Из глины созданный и праха, —И мир – он страшен для меня.Герой уж не разит свободно, —Его рука – в руке народной,Стоит над миром столб огня,И в каждом сердце, в мысли каждой —Свой произвол и свой закон…Над всей Европою дракон,Разинув пасть, томится жаждой…Кто нанесет ему удар?..Не ведаем: над нашим станом,Как встарь, повита даль туманом,И пахнет гарью. Там – пожар.
Но песня – песнью всё пребудет,В толпе всё кто-нибудь поет.Вот – голову его на блюдеЦарю плясунья подает;Там – он на эшафоте черномСлагает голову свою;Здесь – именем клеймят позорнымЕго стихи… И я пою, —Но не за вами суд последний,Не вам замкнуть мои уста!..Пусть церковь темная пуста,Пусть пастырь спит; я до обедниПройду росистую межу,Ключ ржавый поверну в затвореИ в алом от зари притвореСвою обедню отслужу.
Ты, поразившая Денницу,Благослови на здешний путь!Позволь хоть малую страницуИз книги жизни повернуть.Дай мне неспешно и нелживоПоведать пред Лицом ТвоимО том, что мы в себе таим,О том, что в здешнем мире живо,О том, как зреет гнев в сердцах,И с гневом – юность и свобода,Как в каждом дышит дух народа.Сыны отражены в отцах:Коротенький обрывок рода —Два-три звена, – и уж ясныЗаветы темной старины:Созрела новая порода, —Угль превращается в алмаз.Он, под киркой трудолюбивой,Восстав из недр неторопливо,Предстанет – миру напоказ!Так бей, не знай отдохновенья,Пусть жила жизни глубока:Алмаз горит издалека —Дроби, мой гневный ямб, каменья!
СИЕНСКИЙ СОБОРКогда страшишься смерти скорой,Когда твои неярки дни, —К плитам Сиенского собораСвой натруженный взор склони.
Скажи, где место вечной ночи?Вот здесь – Сивиллины устаВ безумном трепете пророчатО воскресении Христа.
Свершай свое земное дело,Довольный возрастом своим.Здесь под резцом оцепенелоВсе то, над чем мы ворожим.
Вот – мальчик над цветком и с птицей,Вот – муж с пергаментом в руках,Вот – дряхлый старец над гробницейСклоняется на двух клюках.
Молчи, душа. Не мучь, не трогай,Не понуждай и не зови:Когда-нибудь придет он, строгий,Кристально-ясный час любви.
Июнь 1909
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия - Василий Аксенов - Современная проза
- Изобилие (сборник) - Роман Сенчин - Современная проза
- Принцесса из собачьей будки - Елизавета Ланская - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Один в океане. История побега - Слава Курилов - Современная проза
- Мечта - В. Виджани - Современная проза
- Код Онегина - Брэйн Даун - Современная проза
- Гадальщик на камешках (сборник) - Мирча Элиаде - Современная проза
- Бог в стране варваров - Мухаммед Диб - Современная проза