он мог бы, по крайней мере, предупредить об этом Бодуэна.
Другая проблема — состояние здоровья коннетабля. Возглавлявший войска доблестный старик Онфруа де Торон совершил весьма неосторожный поступок: годом раньше он вступил в повторный брак, женившись на Филиппе, самой младшей из сестер Боэмунда Антиохийского, которая в то время едва оправилась от любовного приключения с любвеобильным Андроником Комнином и чахла от тоски. Некоторые излишества, последствия вступления в брак со слишком молодой особой, в соединении с печалью, вызванной тем, что любимая у него на глазах сохнет по другому, потихоньку сводили военачальника в могилу. Но Бодуэн с четырнадцати лет умел вести войска в сражения, и он без колебаний собрал всех рыцарей — от двух до трех сотен! — и отправился к Гробу Господню за Истинным Крестом, который предстояло нести вифлеемскому епископу Обберу. Он воззвал к Господу, прося у него помощи и защиты, велел разложить огонь на башне Давида, под громкие причитания женщин вскочил в седло и направился со своим небольшим отрядом к берегу, поскольку, если верить дошедшим известиям, Саладин надвигался оттуда.
Король, подгоняемый настойчивым желанием его опередить, проскакал без передышки до ворот Аскалона, которые распахнули перед ним с облегчением. Бодуэн знал, что Аскалон расположен на перекрестке дорог; Господь позволил ему добраться туда раньше Саладина. Город был уже готов к обороне, и король решил, что у него есть немного времени — столько, сколько потребуется султану на осаду Газы. Оставшись в руках тамплиеров, в чьей доблести еще никто ни разу не усомнился, город сможет обороняться и продержится до прихода подкрепления, на которое так рассчитывали. Еще до того, как покинуть Иерусалим, король созвал ополчение: все мужчины, умеющие обращаться с оружием, должны были присоединиться к его войску. Он не сомневался в том, что его поддержат, и в самом деле — городское ополчение, рыцари, добровольцы и даже простые мирные горожане со всех концов королевства тронулись в путь...
Вот только Саладин был непредсказуем, он ни с кем не делился своими решениями, что сильно затрудняло работу франкских шпионов. Его целью был Иерусалим, и он не намеревался останавливаться в пути чаще, чем того потребует крайняя необходимость, а потому пренебрег Дароном и Газой, и ошеломленный Одон де Сент-Аман наблюдал, как прямо перед ним, не удостоив его и взглядом, катится лавина всадников Аллаха. Но путь от Газы до Аскалона не занимает и двух часов...
Утром Бодуэн, который часть ночи потратил на инспекцию городских укреплений и городских запасов, еще раз обошел крепостные стены в сопровождении Тибо, Адама и Рено Сидонского, доблестного супруга Аньес, так редко видевшего жену. Погода стояла прохладная, ветер с моря гнал по небу тучи. Опершись на зубец стены, король снял наголовник кольчуги и, повернувшись лицом к полям, на мгновение откинул покрывало и подставил лицо ветру. Он стоял спиной к троим спутникам, и один лишь Бог мог видеть его изуродованное лицо. Еще немного — и он сможет отдохнуть... но его надеждам не суждено было сбыться: Рено Сидонский закричал:
— Ваше Величество! Посмотрите! Они идут сюда!
С южной стороны горизонт заволокла быстро приближавшаяся туча пыли, пронизанная вспышками. От топота копыт бешено скакавших коней по земле словно катились раскаты грома, а все вместе было похоже на донную волну, на девятый вал железа под зелеными знаменами Пророка и черными флагами, которые халиф из далекого Багдада, повелитель верующих[48], традиционно посылал прославленным военачальникам, способным высоко поднять меч ислама. Впереди всадников бежали крестьяне, еще не успевшие найти укрытие за стенами Аскалона. Были слышны их крики, они падали под ударами кривых турецких сабель, и вскоре огромная волна ударилась о стены, а подожженные противником деревни скрылись в дыму.
Бодуэн опустил белое покрывало, поднял наголовник, надел на голову лежавший рядом с ним на зубце шлем. Теперь, отдав приближенным приказы, он остался один. Его высокая прямая фигура отчетливо вырисовывалась на фоне синего неба. Вот тогда он и увидел, как Саладин направляется к подножию крепостной стены. Его мамелюкская охрана[49] в наброшенных поверх стальных кольчуг шелковых шафрановых туниках — того же оттенка, что и знамя, которое нес один из них, — привлекала к нему внимание, но Бодуэн и без этого узнал бы его. Он знал, как выглядит этот тридцатидевятилетний — более чем вдвое старше его самого, семнадцатилетнего юноши! — курд со смуглым лицом, темными, глубоко посаженными глазами и длинной темной раздвоенной бородой, соединявшейся с закругленными книзу усами. Его круглый шлем с шипом был обмотан тюрбаном — белым, как арабский скакун под Саладином. Поверх одежды и кольчуги он носил подобие кирасы из плотной темной простеганной ткани, — эти доспехи он не снимал ни днем ни ночью.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга; султан старался проникнуть взглядом под белую кисею, скрывавшую лицо прокаженного. И тут Тибо, снова поднявшись на стену и увидев, что король стоит один против этого людского моря, выхватил у одного из воинов лук и хотел было встать рядом, но Бодуэн властным жестом приказал ему отойти. Затем, не сводя глаз с Саладина, он поднял руку, пальцем указывая на небо, словно взывал к Божию правосудию. И тогда султан широким движением указал на свои войска, улыбнулся, развернул коня и поскакал к небольшому пригорку, где уже устанавливали его шатер.
То, что последовало дальше, было ужасно. Королевские ополченцы, не сознавая, что враг оказался куда ближе, чем они рассчитывали, подходили небольшими группами, и с ними быстро расправлялись намного превосходящие числом силы противника. Бодуэн видел с крепостной стены, как их связывали и гнали, будто скот. Не в силах смотреть на это невыносимое зрелище и в надежде их освободить Бодуэн попытался совершить вылазку с сотней всадников, но, как ни были они отважны, — глиняный горшок столкнулся с чугунным, и, чтобы не погибнуть без всякой пользы для пленных, ему пришлось с наступлением темноты вернуться в город.
Если в эту ночь Бодуэну удалось заснуть, то лишь потому, что его сломила усталость, да и отдал он сну всего-навсего три часа. Обостренная восприимчивость подсказывала ему, что и Саладин не спит в своем большом желтом шатре, но султан своей бессонницей был обязан предвкушению близкой победы. Вскоре, может быть уже завтра, он войдет в Иерусалим, а несчастный король останется запертым в Аскалоне, где султан оставит ровно столько людей, чтобы его оттуда не выпустить. Уже сейчас, даже до того, как начать осаду маленького города, он выслал вперед большую часть своего передового отряда под командованием
