Все слесари, а их было человек шесть, возвратились в мастерскую. Те, которые дежурили ночью, пошли домой, а братьям Брюханец наказал пойти на выбору — там что-то ленту перекашивало. И только они собрали инструмент и наладились идти, как со стороны ствола послышались тревожные звонки, кто-то сбежал по трапу с эстакады. Дурную весть всегда опережают какие-то признаки, вроде перед нею катится воздушная волна. Шурка вылетел из мастерской и увидел, что от ламповой кто-то бежит к стволу. Кинулся и себе. Серёжка — за ним. Когда вскочили под гулкий шатёр приёмной площадки, там уже собралось с десяток человек. Среди возгласов ребята поняли главное: «слесаря ушибло».
Медленно шёл канат, вытаскивая клеть. Вот она поднялась над приёмной площадкой, зависла над зияющей пропастью ствола, в это время с лязгом сошлись «кулаки», перекрывая бездну, и на них, толчками оседая всё ниже, опустилась и замерла клеть. Стволовой распахнул железные дверцы — и в тот же миг братья бросились помогать шахтёрам, которые выносили из клети старика Лепёшкина. По его чёрному лицу, по налипшей угольной пыли тёмно-красным лаком расползалась кровь. Когда Шурка поднимал его, Лепёшкин открыл глаза и, морщась, попросил: — «Осторожно — ноги!».
Его положили на носилки — обычные, деревянные, на которых таскают кирпичи и песок, — чтобы нести в больницу. (В Назаровке, на Втором номере имелась больница на десять коек и фельдшер при ней). Но в это время к носилкам через уже довольно плотную толпу протолкался надзиратель.
— Постойте, не несите! — скомандовал он. — Тут для протокола одну минуту… Где ушибло?
Рабочий, что выехал из шахты, ответил:
— На стволе он был, в самом низу, там до зумпфа-то метров десять всего..
— А движенцы долготьё спускали, — вмешался другой.
— Рельсы в клеть не вмещаются, их под клеть подвешивают и помалу вниз, — присоединился к их объяснениям стволовой.
— Полок, на котором он работал, сбило, и Лепёшкин упал…
— Слава Богу, что по пучку рельсов скатился: побился, но живой.
Полицейский надзиратель вертел головой, не зная, кого слушать, а потом, выпирая колесом грудь, как рявкнет:
— Молчать! Я его спрашиваю. Мне ушибленный отвечать должен.
Лепёшкин, неудобно лёжа на деревянных носилках, открыл помутневшие от боли глаза (у него была сломана нога) и увидал Чапраков. Взор его посветлел.
— Шурка, пусть уже несут. Мне больно…
Сергей взялся за носилки спереди и стал их поднимать. С другого конца ухватился выехавший из шахты рабочий.
— Отставить! — скомандовал надзиратель.
Серёжкин напарник опустил ручки носилок, отчего Лепёшкин завис вниз головой. Пришлось и Сергею поставить свой край носилок.
— А как положено работать по инструкции? — допытывался надзиратель.
Лепёшкин застонал. Шурка кинулся вперёд:
— Ваше благородие… Совесть у тебя, Бога твою душу… есть?
— Барбос! — опешил надзиратель.
Звали его Федот Федотыч по фамилии Туркин. Обидно ему стало и, чтобы утвердить свой пошатнувшийся перед лицом напирающей толпы авторитет, ткнул Шурку кулаком в зубы. Отпрянул парень, но на ногах устоял. Увидел закатившиеся глаза Лепёшкина, испугавшегося брата Серёжку, и всё напряжение, которое носил в себе после гибели Тони Зиминой, вдруг взорвалось, облегчая и опустошая душу. Выкрикнув что-то непонятное, Шурка содрал с головы картуз и макушкой что было силы врезался в лицо — широкую «будку» — полицейского надзирателя Федота Федотыча Туркина. Тот взмахнул руками, прикрывая ладонями глаза и размятый нос, и завалился на стоявших позади него.
Два дюжих стражника навалились на Шурку, пытаясь заломить ему руки за спину. Стали тащить его. Но тут мужики повисли на них, отбили парня, встали стеной.
— Уходите! — кричали стражникам бабы. — Из бараков сейчас с обушками прибегут… Ой, крови будет!
Стражники повели Туркина к фельдшеру, а Лепёшкина туда понесли. Постепенно расходилась толпа, разнося по баракам и землянкам подробности того, что произошло у ствола. Перепуганный мастер Брюханец подошёл к братьям и, озираясь, будто он сам поднял руку на представителя власти, нервно стал гнать их на работу.
— К верстакам, к верстакам… Пошумели — и хватит. Лепёшкин — он жилистый, выдюжит, а вам работать надо.
— Так нам же на выборку, — вспомнил Серёжка.
— Значит, на выборку…
Они полезли на эстакаду, выяснили, где и почему перекашивает ленту транспортёра, починили несколько катков, смазали, подправили. Но Шурка всё не мог успокоиться, всё ожидал чего-то. И когда уже перед вечером в мастерскую пришли три стражника — даже вздохнул с облегчением.
— Ну что, фараоны, явились? — распаляя себя, с вызовом спросил он. — Как вороны над падалью закружили.
Сергей понял, что брат пошёл «врассыпную» и его уже не остановишь. Поэтому, пользуясь первым замешательством, выскользнул из мастерской и побежал к артельным балаганам. А Шурка ухватил тяжёлый гаечный ключ и, весь дрожа от волнения, закричал:
— Ну, берите меня! Дармоеды, за что вас кормят?
Старший из стражников снял с плеча винтовку и предупредил:
— Если вздумаешь чего — стрелять буду.
— Ты… это убери, — вмешался Четверуня, становясь между ними, и посоветовал Шурке: — не нарывайся понапрасну. Ведь этот дурак шарахнёт и не подумает. Не пришло ещё наше время.
— Эх, Прохор… Сколько можно ждать? — отбросил ключ и с обидой стал выговаривать: — Нас ишшо разве что керосином не выводили, а уж за людей давно не считают. Не время, говоришь? Так другого может и не быть вовсе!
Стражники, чувствуя упадок в настроении слесаря, взяли его осторожно под руки. Только он тут же вывернулся и упрекнул Четверуню:
— Вишь, Прохор, только я заговорил по-человечески, как они — хватать за руки. С ними нельзя по-хорошему.
И решительно вышел из мастерской.
В участок тут и ходу шагов триста. Сопровождаемый стражниками, он гордо миновал парокотельную — кочегары провожали его хмурыми взглядами, — обогнул у всех на виду контору и краем Конторской пустоши вышел в центр посёлка. Тут, на небольшом пятачке, отделявшем семейные бараки от артельных казарм, поместились небольшой базарчик, харчевня Елисея Мокрова, лавка потребиловки и краснокирпичный участок полицейского надзирателя.
Федот Федотыч, должно быть, заметил в окно приближение всей процессии. Едва парень переступил порог общей комнаты, где висел телефон и сидел дежурный, как нос к носу столкнулся с Туркиным. Ни слова не говоря, тот подставил ему «ножку», поддал в бок, и Шурка загремел в угол. Поспешно вскочил на ноги, прижимаясь спиной к стенке (подстраховать сзади тут его было некому) и увидел пятнистое от злости лицо надзирателя. Правда, кроме пятен от нервов, был там и синяк, подплывший под нижнее веко, и вспухшая губа, которая скривила линию рта.
«Бить будут» — подумал Шурка.
…Первым делом Сергей влетел в Рязанский балаган, в казарму, где больше двух лет прожили они с братом. Артельные, придя с ночи, уже успели поспать, и теперь, наслышанные о том, что случилось у ствола, возбуждённо обсуждали это. Конечно, за годы войны появилось много новых людей, но костяк артели уцелел, братьев тут знали, считали своими и сегодня не без гордости говорили, как Шурка «не стерпел фараонского свинства».
— Мужики! Шурку бьют! Поволокли в участок…
Подхватились артельные. Злобы у них накопилось столько, что ещё неизвестно, откуда они выглядели чернее: снаружи или изнутри.
— Братва, постойте! Надо всем миром. Одни туда, а другие — айда поднимать балаганы.
Десятка два шахтёров, что вывалились из рязанской казармы, с криками двинулись вперёд. Возле каждого балагана толпа увеличивалась. На площади к ним присоединились бабы, что стояли в очереди возле потребиловской лавки. Весть о том, что арестовали Шурупа и теперь избивают в участке (после случившегося утром такое предположение воспринималось как бесспорный факт), понеслась по улицам. Толпа, приближаясь к участку, замедляла движение, становилась более плотной.
…Стоя спиной к стенке, Шурка подумал, что ему не устоять. Ну, против двух — ещё куда ни шло, только их тут пятеро. Затравленно глядя на стражников и на самого Туркина, он стал выкрикивать, пытаясь взять их «на бога»:
— Ну, гады, я сдохну — только и вам достанется! А кто первым подойдёт ко мне — расквитаюсь. Уж лучше убивайте сразу, а то, если жив останусь, всё равно зарежу. Ты, Иван, — зыркнул он на одного из стражников, молодого парня, который иногда по вечерам приходил на Конторскую пустошь, — знаешь: мне Сибирь нипочём
— Сопляк! — гаркнул Туркин и коротким тычком хотел заехать ему в зубы, но Шурка увернулся, кулак надзирателя скользнул по рыжему лбу.
Тогда тем же приёмом, что и давеча, пригнув голову, парень рванулся вперёд — полицейский едва успел отвернуть лицо. Удар пришёлся в шею. Отскочив к стене, Туркин закричал:
