— Мастерскую Абрама Фуксмана, что на Десятой линии, знаешь? — без предисловий спросил он. — К девяти часам надо быть там. На лавке посиди, повертись у калитки. Подойдёт человек… Ну, а если… В общем, могут подойти и двое. Спросят: «Шляпу заказать у Фуксмана можно?» Ты ответишь: «Из фетра он не делает».
— Какого ветру? — переспросил Шурка.
— Из ф-фетра! Фетра!
— А-а… Так бы и говорил. Из хветру, значит…
— Ладно.
Валентин растолковал парню, чту у него спросят и как надо на это ответить. Только тут до Шурки дошло, что гулять ему придётся возле дома Штраховых. А там по вечерам толкутся многие, ведь кабак недалеко… Валентан нетерпеливо оглянулся, собираясь уйти, но по лицу парня видел, что ему не всё понятно.
— А по чём он меня узнает? Там могут другие оказаться возле.
Валентин нервно дёрнул головой. Ему не терпелось уйти. Но в вопросе парня, во всём его облике он увидал мужицкую дотошность, цепкость, а не тупость.
— Слушай, Шуруп… так, кажется, прозвали тебя? Если объяснить человеку, как ты выглядишь… Твои рыжие вихры трудно не заметить. Ну…Иди уже. За мною могут следить, так что вдруг тебя и без пароля узнают.
Шурка весь подобрался: по тону, по жёсткой суровости Валентина почувствовал, что идёт какая-то большая игра. Повернулся и быстро пошёл, уже не замечая гуляющей публики, зазывных вывесок над лавками. Он ещё навестил Штраховых, попил чайку, которым его угостила Мария Платоновна, рассказал ей, что недавно был на Ветке… Степана Савельевича дома не оказалось, а Дина — суровая, со скорбно поджатыми губами, сухо поздоровалась с ним, глядя куда-то мимо, и ушла в свою комнату. Когда на ходиках было без четверти девять, распрощался и вышел на улицу.
Присел на лавочку у дома Гаркушиной вдовы, в котором держал мастерскую Фуксман, и за своими мыслями не заметил, как подошли двое. Вернее, подошёл один, но за его спиной, почти вплотную к нему, так, что Шурка не мог видеть его лица, стоял другой.
— Эй, парень, а шляпу у Фуксмана можно заказать?
Шурка поднял глаза, и его обдало жаром. Тут же отвёл взгляд. Ещё минуту назад только и думал о нём, то есть — который должен спросить. Кто он, какой он, как может выглядеть? Но когда увидел, мгновенно нахлобучил картуз на глаза, уставился в землю, чтобы не показать близко своё лицо. Это был франтоватый мастеровой, который когда-то спихнул его с нар в арестантской, и которому Роман тогда набил морду. Он ещё кричал на мужиков: «Деревня вонючая, нашлись мне — «товарищи»!
«Он, он, он!» — стучало в сознании.
Не поднимая головы, замороженным голосом ответил:
— Из хветру он не делает.
— Где играют?
Шурка вскочил, становясь почти спиною к ним, и показал в сторону террикона:
— За этим глеем дыра в заборе. На коксовом дворе в сторожке собираются. Там встретят.
Не говоря больше ни слова, двое пошли по улице, растворяясь в густеющих сумерках. А он стоял, будто макнули его во что-то нехорошее. «Едрит твою кочерыжку! — досадовал на себя. — Оказаться с такой тварью в одном деле!» Тёмное предчувствие навалилось на сердце. И хоть велено было ему, объяснив, что надо, тут же исчезнуть, не удержался, пустился их догонять, стараясь быть не замеченным. Но тут случилась ещё одна неожиданность. Когда он уже поймал в поле зрения два знакомых силуэта, они вдруг разделились, и один быстро пошёл обратно, навстречу Шурке. Еле успел нырнуть в первую попавшуюся подворотню.
Шурка растерялся: что делать? Но так ничего и не придумав, упрямо побежал дальше, за тем, который уходил по указанному им адресу.
Кончилась улица. Вот и последняя кривобокая хата, утопленная до половины в землю, с одним окошком в четыре ладони. Если подойти к ней вплотную — можно плюнуть на крышу. Обежав её, Шурка ещё кокое-то время различал местность, петляющую дорогу… На вершине террикона светил электрический фонарь, там стоял опрокид, который время от времени переворачивал поднятую лебёдкой вагонетку с породой. С мощным рокотом летели камни по чёрной сопке, а большие глыбы, «сундуки», как их называли шахтёры, скатывались до самого подножия. Зазеваешься — ноги поломать могут.
Он не отдавал себе отчёта, зачем бежит, чего добивается. Невыносимо было оставаться в неведении, когда его втравили в одно дело с этакой тварью. Он хотел знать правду, а какую — не оставалось времени, чтобы задуматься. А может быть, надо успеть подсказать людям, кто этот тип…
Фонарь слепил глаза, а дальше, под терриконом, куда не доставал его свет, — чёрный провал. Шурка вскочил в него — и в ту же секунду громыхнул выстрел. Потом другой — где-то недалеко, у самого забора коксового двора. И тут его самого сбили с ног, кто-то навалился, прижал к земле…
Вывернутой пружиной он прянул, сбрасывая с себя нападавшего, ухватил его за одежду, подминая под себя. И тут его, как заготовку — из горна да в воду!
— Чапрак! Пус-ти, балда сигнальная. Это я — Валентин.
— Ты?! С-следишь, с-стало быть, — весь дрожа от напряжения, просипел Шурка.
— Тс-с… Тихо! Тебе же велено было исчезнуть! Сдуру мог под пулю вскочить.
— Дак тот… мастеровой с завода — гад! Я его знаю.
— Балда! Мы его два месяца вычисляли, всю эту липу устроили, чтобы выудить провокатора, а ты…
Из тьмы послышался короткий, негромкий свист. Валентин встрепенулся и дважды ответил. Страшным шёпотом, в котором за строгостью слышалась и мольба, сказал:
— Исчезни. Сию же секунду уходи на посёлок.
Вскочил и побежал вокруг террикона к шахтному стволу.
Нервно подёргиваясь, Шурка двинулся напрямик вниз, к речке. Перейдя мост, свернул с дороги и через Собачёвку, рискуя провалиться в одну из разбросанных по косогору «каюток», затерялся в ночной степи.
На следующее утро по дороге на работу он увидал необычную толпу возле конторы. Люди окружили деревянный щит у крыльца, на котором начальство обычно вывешивало свои объявления. На нём во всю его высоту была наклеена большая афиша. Шурка протолкался вперёд, и первой бросилась в глаза строка, напечатанная большими, как воробьи, буквами:
ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ
Божьей милостью Мы, Николай вторый, император и самодержец Всероссийский, Царь польский, Великий Князь финляндский и прочая и прочая. Объявляю всем нашим верноподданным: Среди дружественных отношений, союзная Австрии Германия, вопреки нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению нашему… внезапно объявила России войну. В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри. Да укрепится ещё теснее единение Царя с его народом… и, смиренно уповая на Всемогущий промысел, Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска Наши Божье благословение.
На подлинном Собственною Его Императорского
Величества рукою написано:
НИКОЛАЙ
20 июля 1914 года.
…Уже через несколько дней Андрей Пикалов, который ничего не спрашивал у Шурки о том походе в Юзовку, прощался со слесарями. Его, как и многих других шахтёров, забирали в армию по первой мобилизации. Для каждого из товарищей он нашёл доброе слово. А подойдя к Шурке, смерил его взглядом с головы до ног, обнял свободной от котомки рукой и сказал:
— Хороший ты парень, но балахманный. Надо ещё воспитывать.
ГЛАВА 10
Третий год бушевала война, и не было ей ни конца, ни краю. Началась она под колокольный звон и слёзы умиления восторженных верноподданных. Толпы «чистой» публики вышли на улицы городов и местечек, выражая чуть ли не «братское единение царя с народом». Студенты падали на колени и пели «Боже, царя храни!». А в деревнях в разгар жатвы прямо с работы уводили молодёжь под конвоем, хватали самых здоровых и расторопных с заводов и шахт, формируя новые полки и дивизии.
Российского обывателя, когда он рассматривал напечатанную в газетах карту Европы, распирало от гордости и самодовольства: Германия виделась ему паршивой Моськой рядом с русским Слоном. «Да мы их… шапками закидаем!»
Пока искали эти шапки, германские корпуса, шагнув через Бельгию, нависли над Парижем. Надо было срочно спасать благодетелей, своими займами купивших российских правителей. Не успевшая подготовиться русская армия двинулась в Восточную Пруссию. Довелось кайзеру Вильгельму возвратить туда часть войск. Началась бойня. Первый, далеко ещё не главный взнос России в счёт французских займов составил 20 тысяч убитыми, 90 тысяч пленными. Два русских корпуса со всей своей амуницией и артиллерией оказались в руках немцев.
Первый урок поубавил восторгов, но его постарались быстро забыть. Чего доброго — мужиков у нас много, вот пушек жалко… Не удалось в Восточной Пруссии, зато какие успехи в Галиции — захватили Львов, крепость Перемышль, били австрияков уже в Карпатах, отбросили турок от Эрзерума! Германия, не забывайся, Ах, не тебя ли создал Бисмарк? — Твоё величие, не забывайся, Солдату русскому на высморк! — писал Игорь Северянин.
