Селим-Гирей был обыкновенный авантюрист и не имел никакого военного опыта. Русские в феврале 1778 года окружили его отряды и принудили мятежников сложить оружие. Но они не стали вмешиваться в фамильно-родовой татарский спор, а привезли знатного пленника в Бахчи-сарай и передали его Шахин-Гирею.
Хан встретился со своим родственником в любимой его Кофейной комнате, но в присутствии охраны из полка телохранителей-сайменов. Они вспомнили годы детства, проведенные в имении Гиреев в Андрианополе, в Румелии, великого хана Крым-Гирея, который любил их обоих, посетовали на судьбу, давшую им столь грустный повод для встречи. Селин-Гирей раскаивался в содеянном. Он думал, что Шахин-Гирей теперь простит его.
Для пущей убедительности он опустился на колени перед правителем и низко склонил голову. Шахин-Гирей, держа в руках чубук кальяна, который они до этого курили вместе, задумчиво смотрел на бунтовщика. Селим-Гирей совсем не походил на того веселого и вихрастого мальчишку, с которым они штудировали суры Корана, готовясь к первому своему экзамену.
Эта операция была неплохо задумана. В ее деталях чувствовалась умелая рука профессионалов из Стамбула. Народ они подняли через день после того, как Шахин-Гирей отправился в Кафу. Русский гарнизон, получив донесение, впоследствии оказавшееся ложным, успел выступить из Бахчи-сарая в Бельбекскую долину. Абдувели-паша, не веривший в заговор, вышел на площадь без охраны. Турецкий фрегат с отрядом крымских татар-переселенцев, проживавших в Анталье, вовремя оказался в Очакове.
— Кто платил солдатам? — спросил Шахин-Гирей. — Ты сам?
— Откуда у меня такие средства? — ответил Селим-Гирей. — Деньги раздавал казначей из Стамбула Максуд-ага. Я даже не держал их в руках.
— Почему ты согласился?
Его двоюродный брат не мог чистосердечно ответить на этот вопрос. Но Шахин-Гирей терпеливо выслушал путаные объяснения, в которых чаще всего повторялись слова: «народ», «общее благо», «защита государства».
— Ты хотел меня убить, — сказал хан.
— Нет-нет, что ты! Никогда! — горячо возразил Селим-Гирей. — Я бы посадил тебя на корабль и отправил в Стамбул, к султану.
— Я не верю тебе.
— Клянусь Аллахом!
— Сколько невинных людей вы погубили своим заговором! Сколько бед принесли на нашу землю… Те, кто задумал это, будут когда-нибудь гореть в аду. Но ты попадешь туда раньше…
Через две недели Селим-Гирей и девять его ближайших сообщников были казнены на базарной площади в Бахчи-сарае, при большом стечении народа. По турецкому обычаю следовало выставить их отрубленные головы на копьях у ворот ханского дворца. Шахин-Гирей не стал этого делать. Если что ему и хотелось изменить в жизни Крымского ханства, так это дикие азиатские нравы, занесенные на полуостров османами после их вторжения сюда в 1475 году…
Аудиенция подходила к концу.
Анастасии оставалось только вручить Шахин-Гирею письма от Потемкина: одно рекомендательное, другое — личное, в котором губернатор Новороссийской и Азовской губерний излагал свои взгляды на развитие отношений между Россией и независимым и свободным крымско-татарским государством. Хан взял оба письма и сказал ей, что они еще увидятся. Это был главный результат первой встречи.
Перед аудиенцией Анастасия очень волновалась, а теперь волнение прошло. Шахин-Гирей, человек чужой веры, чужой культуры, чужой страны, не вызывал неприятных впечатлений. Наоборот, ей было легко говорить с ним. Так Анастасию наставляли в Херсоне: не кокетничать, не обольщать, но держаться просто и естественно, намекать на обширные связи в штаб-квартире Светлейшего и заинтересовать получением конфиденциальных сведений из первых рук.
Хан ушел, и охрана проводила Анастасию во двор. Очутившись там, она еще раз оглянулась вокруг почти привычным взором. Картина напоминала самые поэтичные страницы сказок «Тысяча и одной ночи». Все постройки здесь были невысокими, только в два этажа, стены их, окрашенные в бежевый цвет, украшал растительный орнамент, красный и синий. Два минарета из тесаных камней с балкончиками-«шерфе», принадлежавшие «Биюк-Хан-Джами» — Большой ханской мечети — возвышались над двором. Фонтан посередине двора в тишине струил светлые воды в небольшой мраморный бассейн. В чудесном саду за ним еще цвели осенние цветы: хризантемы, гладиолусы и розы.
Анастасия подошла к экипажу. Князь Мещерский открыл дверцу и помог ей подняться на ступени, затем сел рядом. Ожидая ее более часа, он уже начал тревожиться, но теперь успокоился.
— Вас можно поздравить? — спросил он.
— Разговор прошел хорошо, — ответила она.
— Вторая встреча будет?
— Его Светлость высказал такое пожелание.
— Прекрасно!
На обратном пути, у поворота к Ашлык-базару, совсем недалеко от ханского дворца, дорогу им загородила арба, доверху наполненная желто-оранжевыми спелыми тыквами. Возница щелкал кнутом над головами двух волов, в нее впряженных, но они почему-то не трогались с места. Пришлось остановиться. Сержант Чернозуб, пришпорив лошадь, подъехал к этим большим неповоротливым животным и замахнулся своим кулачищем на одного из них.
В этот момент в боковое окно экипажа ударила стрела. Стекло разбилось, его осколки посыпались вниз. Анастасия приоткрыла дверцу и хотела выглянуть на улицу, но Мещерский вдруг притянул ее к себе.
Потому вторая стрела, хотя и пущенная очень метко, угодила не в грудь ей, а упала на пол, к ее ногам.
Экипаж все еще стоял на месте. Вдруг в тишине, такой пронзительной после звона разбившегося стекла, послышались быстрые тяжелые шаги. Дверца распахнулась полностью. Огромного роста татарин, широкоплечий, с красной феской на голове, заглянул к ним. Его лицо было ужасным: выбитый глаз, длинный шрам, пересекающий лоб и щеку. Мещерский, вытащив шпагу, направил свое оружие прямо на него. Рукой, похожей на клешню и замотанной какими-то тряпками, крымчанин схватил тонкий четырехгранный клинок, рванул к себе и, с хрустом сломав о колено, бросил к ногам ошеломленного поручика.
— Бу Анастасия ханым? [33] — затем спросил он.
— Эбет [34], — машинально ответила она.
Татарин медленно опустил руку за борт старого латаного кафтана. Мещерский тем временем судорожно дергал рукоять пистолета на поясе, но тот, зацепившись курком за сплетенные золотые нити офицерского шарфа, никак не поддавался. Одноглазый извлек на свет сильно помятое письмо с тремя сургучными печатями и протянул Анастасии. Она, напуганная всем случившимся в последние минуты, только отшатнулась.
— Ал-са! — умоляюще сказал ей татарин. — Бу шахсий мектюп. Рабие ханым сизге.
