А этот Рикульф, иподиакон, был таким же легкомысленным и непостоянным человеком. За год до этого он, сговорившись с Левдастом по поводу этого дела, искал случая для ссоры, видимо, чтобы оскорбить меня и перейти на сторону Левдаста. Наконец он нашел этот случай и перешел к Левдасту, а через четыре месяца, прибегнув к хитростям и расставив ловушки, пришел ко мне с самим Левдастом, умоляя о том, чтобы я его простил и принял вновь. Я, признаюсь, сделал это и сам открыто взял в свой дом скрытого врага.
Но когда Левдаст ушел, Рикульф, пав ниц к моим ногам, сказал: «Если ты быстро не поможешь мне, я погибну. Ибо, подстрекаемый Левдастом, я сказал то, чего не должен был говорить! Теперь же отошли меня в другое королевство[247]. Если ты этого не сделаешь, то меня схватят королевские слуги, и я испытаю смертельные муки». Ему я говорю: «Если ты и сказал что-либо неразумное, то пусть это падет на твою голову. Я не отошлю тебя в другое королевство, чтобы этим не вызвать подозрение у короля». После этого Левдаст стал обвинять его [Рикульфа], говоря, что он слышал уже эти слова от иподиакона Рикульфа. Когда же его [Рикульфа] вторично связали и отдали под стражу, а Левдаста освободили, он [Рикульф] сказал, что в то самое время, когда епископ произносил эти слова[248], присутствовали Галиен и архидиакон Платон. Пресвитер же Рикульф, которому Левдаст уже обещал должность епископа, так возгордился, что в своем высокомерии сравнялся с Симоном Волхвом[249]. Хотя он три раза или более клялся мне на могиле святого Мартина, но на шестой день пасхи[250] он меня поносил и плевал на меня, даже чуть было не набросился на меня[251], рассчитывая, вероятно, на уже уготованные мне козни. А на следующий день, то есть в субботу [153] по пасхе, пришел в город Тур Левдаст и, делая вид, что ему надо устроить кое-какие дела, схватил архидиакона Платона и Галиена, надел на них кандалы и, сорвав с них одежду[252], приказал их, закованных, привести к королеве. Об этом я услышал, когда находился в епископском доме; грустный и взволнованный вошел я в часовню, взял книгу песнопений Давида с тем, чтобы, открыв наугад, найти какой-либо стих, который принес бы мне утешение. В книге я нашел такой стих: «Он вел их безопасно, и не страшились они, и врагов их покрыло море»[253].
Между тем те плыли по реке на двух лодках[254], соединенных плотом, и та лодка, на которой плыл Левдаст, потонула, и если бы он не спасся вплавь, он, возможно, погиб бы вместе с товарищами. Но другая лодка, соединенная с той [первой], на которой тоже плыли заключенные, с божьей помощью удержалась на воде. И вот когда заключенных привели к королю, им тотчас же предъявили обвинение, которое влекло за собой смертный приговор. Но король передумал, он освободил их от оков и, не причинив им вреда, держал их в домах под стражей.
В городе же Type герцог Берульф вместе с графом Евномием[255] распространил слух, что король Гунтрамн хочет захватить город Тур, и поэтому, чтобы не случилось чего-нибудь непредвиденного, следует, сказал он, расставить в городе стражу. Под этим предлогом поставили у ворот стражников, которые, делая вид, что они охраняют город, охраняли меня. Даже послали людей дать мне совет, чтобы я тайно, захватив лучшие вещи из церкви, бежал в Клермон, но я не согласился. И вот король, созвав епископов своего королевства, повелел тщательно расследовать это дело[256].
И когда иподиакон Рикульф во время частых и тайных допросов много клеветал на меня и на моих близких, некий столяр Модест сказал ему: «О ты, несчастный, который с таким упорством сочиняешь эти слова о своем епископе! Лучше тебе было бы молчать, и если ты попросишь прощение у епископа, ты получишь его». В ответ на это Рикульф начал громко кричать и говорить: «Вот тот, кто советует мне молчать, чтобы я не следовал правде! Вот враг королевы, который не позволяет расследовать причину преступления против нее!». Об этом тотчас донесли королеве. Модеста схватили, пытали, высекли и, надев на него оковы, заключили под стражу. И когда его, охраняемого двумя стражниками, держали в оковах, привязав к столбу, он в полночь, в то время, когда стража спала, взмолился ко господу, прося его о том, чтобы он сподобил его, несчастного, своим могуществом и освободил невинно связанного с помощью Мартина и Медарда. И вскоре после того цепи распались, разрушился столб, дверь открылась, и он вошел в базилику святого Медарда[257], где мы проводили эту ночь во бдении.
Итак, когда епископы собрались в вилле Берни, им было приказано находиться в одном доме. Затем туда прибыл король. Поздоровавшись со всеми и получив благословение, он сел. Тогда Бертрамн, епископ города Бордо, кому приписывался этот проступок, связанный с королевой, изложил дело и обратился ко мне, говоря, что обвинение ему и королеве было предъявлено мною. Я сказал, что это неправда, и добавил, что я [154] слышал, как другие говорили это, а сам я ничего не измышлял. Ибо вне [епископского] дома, среди народа были большие пересуды, народ говорил; «Как возводят сие на святителя божия? Как король допускает такое? Ужели мог епископ сказать подобное даже о рабе? Увы, увы, господи боже, помоги рабу твоему!». Король же говорил: «Обвинение, предъявленное моей жене, является позором и для меня. Итак, если вы считаете нужным вызвать свидетелей против епископа, то вот они здесь! Конечно, если вам кажется, что ничего этого не было и что епископу можно верить, то говорите, я охотно выслушаю ваше предложение». Все были удивлены рассудительностью и вместе с тем терпением короля. Тогда все заговорили: «Нельзя верить лицу, стоящему ниже епископа». И было решено, чтобы я, после того как отслужат мессу в трех алтарях, клятвой опроверг эти наветы на меня. И хотя это и противоречило канонам, однако было исполнено ради короля. Но нельзя умолчать и о том, как королева Ригунта[258], сострадая моим бедам, вместе со всеми домочадцами соблюдала пост до тех пор, пока слуга не известил ее, что я выполнил все то, что было решено.
И вот епископы вернулись к королю и сказали: «Епископ исполнил все, что было приказано. О король, ужели остается только одно: отлучить от церкви тебя и Бертрамна, обвинителя брата нашего?»[259] И он сказал: «Нет, я сказал только то, что слышал». Когда епископы спросили, кто это ему сказал, он ответил, что об этом он узнал от Левдаста. А тот, чувствуя шаткость своего плана и своих намерений, уже был готов бежать. И тогда все епископы решили отлучить от всех церквей зачинщика скандала, клеветника на королеву и обвинителя епископа, так как он уклонился от допроса. Вот почему они послали другим, не присутствовавшим, епископам письмо за своими подписями. Затем каждый вернулся в свой город.
Узнав об этом, Левдаст устремился в базилику святого Петра в Париже. Но когда он узнал об эдикте короля, в котором было сказано, что никто не имеет права принимать его в королевстве Хильперика, а главное, что сын его, которого он оставил дома, умер, Левдаст пришел тайно в Тур и переправил в Бурздскую землю все наиболее ценное, что у него было. Но когда королевские слуги стали его преследовать, он спасся от них бегством. А его жену схватили и отправили в изгнание в область Турне. А иподиакона Рикульфа приговорили к смертной казни. Ему я едва вымолил жизнь, однако от пытки я не смог его освободить. А между тем ничего, никакой металл не смог бы выдержать таких ударов, как этот несчастнейший. В самом деле, он висел, подвешенный к дереву, с трех часов дня, с завязанными назад руками, в девять часов его сняли, растянули на дыбе, били палками, прутьями и ремнями, сложенными вдвое, и не один и не два человека его били, а столько людей, сколько могли подступиться к телу несчастнейшего. И лишь тогда он открыл правду и обнародовал тайны интриги, когда был уже на краю гибели. Он говорил, что королеву обвинили с целью ее изгнания из королевства, чтобы Хлодвиг[260], убив братьев и отца, завладел королевской властью, а Левдаст – герцогской, а Рикульф [пресвитер], который уже со времени блаженного [155] епископа Евфрония был другом Хлодвига, получил бы епископство, а ему, клирику Рикульфу, обещали архидиаконство.
Когда же мы милостью божией вернулись в Тур, то нашли церковь по вине пресвитера Рикульфа запущенной. А ведь он при епископе Евфронии был взят из бедняков и поставлен в архидиаконы. Затем, став пресвитером, он жил у себя[261]. Он всегда держался высокомерно, вызывающе, был напыщен. А именно: когда я находился еще у короля, он, как будто уже став епископом, бесстыдно вошел в епископский дом, описал церковное серебро и взял в свое владение остальные вещи. Он одаривал наиболее важных клириков, раздавал им виноградники и распределял [между ними] луга. Нижестоящих клириков он награждал палками и оплеухами и многих даже бил собственноручно, при этом говоря: «Помните своего господина, который одержал победу над врагами, благодаря уму которого город Тур избавился от людей из Клермона»[262]. Несчастный не знал, что все епископы, принявшие епископство в Type, кроме пяти, связаны с моим родом. Своим приспешникам он обычно говорил, что умного человека можно обмануть только клятвопреступлением. Когда же я возвратился, он все еще не обращал на меня внимания и не подошел ко мне под благословение, как это сделали остальные горожане. Более того, когда я приказал ему по совету епископов моей области удалиться в монастырь, он даже угрожал мне убийством. И когда он находился там [в монастыре] в заточении, туда прибыли послы от епископа Феликса, который покровительствовал упомянутому делу[263]. И Рикульф, обманув клятвопреступными речами аббата, бежал и пришел к епископу Феликсу. И тот с готовностью принял того, кого он должен был проклясть.
