Демографический кризис тесно взаимоувязан с морально-психологическим. Определить, что в данном случае первично, а что вторично, вряд ли возможно, да и не нужно: одно перетекало в другое. Вероятно, то были различные аспекты ослабления русского витального инстинкта — воли к экспансии и воли к доминированию.
В последней трети XX в. впервые за столетия имперского служения русские перестали ощущать себя сильным и уверенно смотрящим в будущее народом, которому по плечу любой груз. Русская демографическая слабость слишком очевидно контрастировала с демографической силой, демонстрируемой Средней Азией и мусульманскими регионами Северного Кавказа.
В Таджикистане естественный прирост населения в 70-е годы в 6 раз превышал естественный прирост в РСФСР, узбеки в течение нескольких десятилетий превратились в третий по численности советский народ. К исходу Советского Союза среднеазиатские титульные народы вышли на траекторию удвоения своей численности каждые 25 лет! В 1970-е гг. западные аналитические центры прогнозировали, что к концу XX в. Советская армия будет более чем наполовину состоять из мусульманской молодежи Средней Азии и Кавказа.
Противоход демографической динамики весьма нагляден на примере изменения этнического баланса в Казахстане. 1939 г.: русских — 2,5 млн, казахов — 1,9 млн; 1959 г.: русских — 4 млн, казахов — 2,8 млн; 1979 г.: русских — 6 млн, казахов — 5,3 млн человек. Если до 1960-х гг. рождаемость в русских и казахских семьях была сопоставимой (а в первой половине XX в. русские женщины вообще рожали больше, чем казашки), то в 60-е годы произошел перелом в рождаемости, вследствие чего уже в 70-е годы у казахов рождалось в 2 раза больше детей, чем у русских.
Аналогичным образом дело обстояло в Чечено-Ингушетии. К началу 60-х годов русских там жило больше, чем чеченцев с ингушами:
348 тыс. против 292 тыс.; вполне сопоставимой была и рождаемость. Но в конце 1970-х на одного русского ребенка рождалось уже 5 вай-нахских. С учетом миграции доля русских в населении республики снизилась до 23%267.
Ретроспективно, с современной наблюдательной позиции случай Чечни особенно важен ввиду рельефной связи демографической и политической динамики, как наглядная демонстрация политической проекции биологической силы. Обобщая, можно назвать это «косовской моделью» политики, разворачивающейся следующим образом: высокая рождаемость — изменение этнического баланса — выдавливание «чужаков» — дальнейшее изменение этнического баланса — требование сецессии при благоприятных политических условиях268.
Можно, конечно, предположить, что в основе русского кризиса лежала некая неизвестная нам, не выявленная закономерность функционирования этничности как биосоциального феномена. Но лично нам кажется более вероятным, что русских сломала чудовищная ноша «социалистического строительства», добавленная к их традиционной роли гаранта стабильности, территориального единства и главного мобилизационного ресурса страны. Русский жизнеродный потенциал, по точному замечанию патриотического публициста, был переплавлен в военное и экономическое могущество СССР, в заводы и ракеты269. Если даже металлические конструкции «устают» и не выдерживают, то что уж говорить о людях. Русская сила оказалась отнюдь не безразмерной, а исчерпаемой. Мощная коммунистическая прививка реинкар-нировала традиционную империю в модернистский СССР, тем самым продлив ей жизнь, но она же оказалась фатальной для судеб народа, служившего империи рабочим скотом и пушечным мясом.
267 Статистика взята из: Козлов В. И. Указ. соч. С. 217,219,317; Башлачев В. А.
Указ. соч. С. 221-223, 273-274.
268 Потеря Косово была закономерным политическим итогом биологичес-
кой экспансии албанцев: в начале XX в. в Косово на 10 семей сербов прихо-
дилась 1 семья албанцев, за столетие ситуация перевернулась — на 10 семей
албанцев приходилась 1 сербская семья. Удержать Косово в составе Югославии
можно было, лишь подвергнув албанцев геноциду, на что, по понятным при-
чинам, сербы пойти не могли.
269 Башлачев В. А. Указ. соч. С. 213.
Напомним, что демографическому фактору отводится очень важное место в создании и падении империй Нового времени. В конечном счете, Советский Союз обрушился из-за беспрецедентного биологического ущерба, который русскому народу причинило коммунистическое правление. В ходе «социалистического строительства» были растрачены казавшиеся безмерными русские жизненные силы, выхолощен мощный русский мессианизм, атрофировалась русская союзно-имперская идентичность. В этом смысле можно уверенно говорить об исторической обреченности Советского Союза: он был обречен потому, что иссякли силы народа, служившего стержнем континентальной политии. При других обстоятельствах государственная оболочка — Советский Союз — могла прекратить свое существование позже и иным образом. Но прекратила бы неизбежно, ибо русских поразило глубинное, экзистенциальное нежелание жертвовать собой ради созданного ими же государства.
Глава 8
ВОЗРОЖДЕНИЕ НАЦИОНАЛИЗМА
Типология Мирослава Хроха применима к анализу национализма в Советском Союзе с неменьшим успехом, чем к дореволюционной России. Ведь после сталинского правления национализм возник фактически заново, что называется, с чистого листа. Но применима с внесенной Ихцаком Брудным важной поправкой: фаза В не следовала непосредственно за фазой А, а была синхронизирована с ней, произошло их взаимоналожение.
В 1953-1989 гг. научные и околонаучные дебаты о русской истории и культуре шли рука об руку с пропагандой националистических идей в «толстых» журналах и книгах, театральных постановках и кино. Брудный охарактеризовал эту комбинированную фазу как политику через культуру. Как известно, в коммунистических режимах политические споры обычно облекались в форму литературных и культурных диспутов, дискуссий об общественной нравственности и социальных проблемах270. Феномен подобной политики достиг своей кульминации в 1986—1989 гг., когда культурная интеллигенция сыграла важную, во многом решающую роль в формулировании повестки, определении тематики и содержания завуалированных политических дебатов. Именно на это время пришелся небывалый взлет тиражей печатных СМИ, включая «толстые» журналы271.
Начало фазы С можно отсчитывать приблизительно с весны 1990 г. — выборов на Съезд народных депутатов РСФСР. В это время в РСФСР происходил бурный переход от политики через культуру к классической электоральной политике или, другими словами, от до-политической к политической фазе советского общества.
270 Brudny Yitzhak М. Reinventing Russia. Russian Nationalism and the Soviet
State, 1953-1991. Cambridge, Mass., 1998. P. 13.
271 Ibid. P. 14.
Стоит также напомнить методологически важное замечание Хроха о критическом значении содержания и интенсивности фазы В для понимания национализма фазы С. Применительно к нашему случае это означает, что развитие русского национализма в дополитической фазе (60-е — первая половина 80-х годов XX в.) во многом предопределило его судьбу в 90-е годы.
Социокультурные и политико-идеологические факторы возникновения и подъема русского национализма
Появление национализма не вытекает с неизбежностью из разделяемого нами примордиалистского подхода к этничности. Биологическая природа этничности не продуцирует сама по себе политический национализм или развитое национальное самосознание, а лишь открывает подобную возможность, формы и даже сама актуализация которой решающим образом зависят от конкретно-исторических обстоятельств.
То же самое можно сказать о популярной в теориях национализма связи модернизации и национализма, которая нередко трактуется весьма примитивно: модернизация-де автоматически ведет к национализму. Это, мягко говоря, не так. Модернизация создает важные, необходимые условия национализма: массовое городское общество как главного потенциального потребителя националистической продукции, а также каналы и средства ее производства и распространения, но не производит национализм per se. Для его появления и распространения как минимум необходим производитель соответствующего продукта — интеллектуальная элита националистического толка.
Эти методологические замечания указывают на критическую важность анализа исторической констелляции, породившей русский национализм. Вопреки распространенному заблуждению, такая констелляция сложилась вовсе не при Иосифе Сталине, а при Никите Хрущеве. Хотя при «красном цезаре» произошел отказ от политики тотального подавления русского самосознания, русской культуры и даже самого русского имени в пользу инструментального использования русского этнического фактора, никакого русского национализма — хотя бы в виде дискурсивной формации — в то время не возникло, да и не могло возникнуть. Как не могло появиться либерального западничества, социал-демократического реформизма и любого другого «изма». Очень уж тогдашняя среда не подходила для подобных культурных и идеологических экзерсисов. Поэтому попытка обнаружить в ней русский национализм — занятие по своей плодотворности сравнимое с поисками гуманистических мотивов в деятельности тов. Сталина. Не стоит смешивать мифы о сталинской эпохе с ее жестокой реальностью.
