Крофт внимательно осмотрел деревянное тело стрелы, четырехлопастный наконечник и наконец критически обозрел оперение. Закончив осмотр, он почувствовал слабость. Он глубоко вздохнул и, обессиленный, повалился на койку.
— Да, — выдохнул он. Перед глазами у него все плыло, ему трудно было сосредоточиться. — Это стрела отца. Можете убедиться в этом сами, если сравните ее с остальными стрелами, но я вижу это и так. Мой отец всегда сам готовил оперение для стрел, это было для него чем-то вроде хобби. Однако его трудно было назвать творческой личностью, вот почему все его стрелы похожи как две капли воды. Однажды найдя то, что ему понравилось, он счел, что разнообразие ни к чему, и стал делать стрелы по шаблону.
— В этом нет ничего плохого, — уронил Гамаш.
— Послушайте… — Бювуар опустился на койку напротив. — Похоже, вам о многом придется нам рассказать.
— Мне надо подумать.
— Здесь не о чем думать, — заявил Гамаш. — Ваш сын выстрелил этой стрелой из лука, не так ли?
В голове у Крофта все перемешалось, он судорожно размышлял. Он заставил себя поверить в собственную выдумку, и теперь ему нелегко было от нее отказаться, пусть даже перед лицом неопровержимых улик.
— А если он выстрелил этой стрелой и она попала в дерево, где ее и нашли, — продолжал Гамаш, — значит, он никак не мог убить Джейн Нил. Он не виновен в ее смерти. Равно как и вы. Факт наличия стрелы подтверждает это. А теперь мы хотим услышать от вас правду.
Но Крофт по-прежнему колебался, опасаясь ловушки и боясь отказаться от своей выдумки.
— Мистер Крофт, не будем терять времени, — тоном, не допускающим возражений, заявил Гамаш.
Крофт кивнул. Он был слишком растерян и обескуражен, чтобы испытывать облегчение. Пока.
— Ну хорошо. Вот как все было на самом деле. За день до этого случая мы с Филиппом крепко повздорили. Из-за какой-то ерунды, сейчас даже не вспомню, из-за чего именно. На следующее утро, когда я проснулся, Филиппа не было. Я боялся, что он сбежал из дома, но примерно в 7:15 он влетел во двор на своем велосипеде. Я решил не спускаться к нему, а подождать, пока он сам подойдет ко мне. Это было ошибкой. Потом я узнал, что он прямиком направился в подвал с луком и стрелами, после чего принял душ и переоделся. Он так и не подошел ко мне, а весь день просидел у себя в комнате. В этом не было ничего необычного. Но тут Сюзанна начала вести себя очень странно.
— Когда вы услышали о смерти мисс Нил? — спросил Бювуар.
— В тот же вечер, неделю назад. Мне позвонил Хохотун Парра, сказал, что это был несчастный случай на охоте. Когда на следующий день я пришел на ваше собрание, мне, конечно, было грустно, но не было ощущения, что наступил конец света. Сюзанна, напротив, не могла усидеть на месте и нервничала. Но, честно говоря, я не придал этому особого значения. Женщины более восприимчивы и чувствительны, чем мужчины, и я решил, что в этом все дело.
— Когда вы узнали, что здесь замешан Филипп?
— Когда мы вернулись домой. Всю обратную дорогу в машине Сюзанна молчала, но потом, едва мы вошли в дом, набросилась на меня с упреками. Она была в ярости, почти невменяема, и все из-за того, что я пригласил вас к себе, чтобы показать лук и стрелы. И вот тут она мне все рассказала. Она узнала обо всем, потому что нашла перепачканную кровью одежду Филиппа, которую тот приготовил для стирки. Затем она спустилась в подвал и обнаружила там лук, он тоже был в крови. Она заставила Филиппа рассказать ей всю историю. Он думал, что убил мисс Нил, поэтому схватил окровавленную стрелу и убежал, полагая, что это его собственная. Он даже не посмотрел на нее, как и Сюзанна. Думаю, они даже не заметили, что она непохожа на остальные. Сюзанна сожгла стрелу.
— Что вы сделали, когда узнали обо всем?
— Я сжег его одежду в топке, но тут приехали вы, поэтому я приказал Сюзане сжечь и лук, чтобы уничтожить все улики.
— Но она не сделала этого.
— Нет. Когда я сунул одежду в топку, пламя погасло, так что ей пришлось разводить огонь заново. Потом она сообразила, что сначала лук нужно разрубить на куски. Она решила, что не сможет сделать этого так, чтобы не привлечь внимания стуком топора, и поднялась наверх, чтобы предупредить меня. Но вы не позволили ей снова спуститься вниз. Она собиралась сделать это, когда мы пошли стрелять из лука.
— Откуда вы узнали, как лежало тело мисс Нил?
— Филипп показал. Я поднялся к нему в комнату, чтобы поговорить с ним и заставить рассказать мне, что произошло. Но он не пожелал говорить со мной. И когда я уже уходил из комнаты, он встал и сделал вот так. — Крофт вздрогнул при этом воспоминании. Он явно до сих пор не понимал, откуда взялся этот ребенок, которого он называл своим сыном. — Тогда я не разобрался, что он хотел этим мне сказать, но потом, позже, когда вы попросили меня показать, как она лежала, у меня вдруг что-то щелкнуло в голове, и я сообразил, что он имел в виду. Поэтому я повторил то, что показал мне Филипп. И что это значит? — Крофт кивнул на стрелу.
— Это значит, — сказал Бювуар, — что кто-то другой выпустил стрелу, которая убила мисс Нил.
— Это означает, — внес ясность Гамаш, — что почти наверняка ее убили умышленно.
Бювуар отыскал суперинтенданта Мишеля Бребефа в ботаническом саду Монреаля, где тот по собственному желанию одно воскресенье в месяц работал добровольцем в справочном бюро. Людям, столпившимся вокруг информационного окошка и пожелавшим узнать, где находятся японские сады, оставалось лишь гадать, насколько широкими полномочиями наделял мандат добровольца его обладателя.
— Согласен, это похоже на убийство, — произнес Бребеф в телефонную трубку, кивая и расточая улыбки собравшимся перед его окошком туристам, которые внезапно стали проявлять несвойственную им осторожность. — Я даю вам необходимые полномочия считать это дело уголовным преступлением.
— Собственно говоря, сэр, я надеялся, что расследование будет вести старший инспектор Гамаш. Он оказался прав, Маттью Крофт не убивал мисс Нил.
— Неужели вы полагаете, что дело только в этом, инспектор? Арман Гамаш был отстранен вовсе не потому, что у нас возникли разногласия относительно того, кто сделал это, а потому, что отказался выполнить прямой приказ. И это по-прежнему так. Кроме того, если мне не изменяет память, если бы он был предоставлен самому себе, то наверняка арестовал бы четырнадцатилетнего мальчишку.
Рядом с ним турист взял за руку своего сына-подростка, который был настолько шокирован происходящим, что позволил отцу задержать ее в своей руке на целую наносекунду.
— Не совсем арестовать, если быть точным, — возразил Бювуар.
— Похоже, вы несколько подрастерялись, инспектор.
— Да, сэр. Старший инспектор знаком с этим делом и с этими людьми. Прошла уже неделя, и судебное разбирательство застопорилось из-за того, что мы вынуждены были трактовать происшествие как несчастный случай. Он самый подходящий человек для того, чтобы возглавить расследование. Вы знаете это, и я это знаю.
— И он тоже знает об этом.
— Должен с вами согласиться, сэр. Voyons[50], сэр, речь идет о наказании или о том, чтобы добиться наилучших результатов?
— Хорошо. И передайте ему, что ему чертовски повезло, что у него есть такой адвокат, как вы. Хотел бы я то же самое сказать о себе.
— Теперь можете, сэр.
Повесив трубку, Бребеф решил обратить внимание на туристов, толпившихся перед его окошечком, и обнаружил, что остался один.
— Благодарю вас, Жан Ги. — Гамаш принял из рук инспектора свое удостоверение личности, значок и оружие. Он задумался о том, почему ему было так больно расставаться с ними. Много лет назад, когда ему впервые в жизни вручили удостоверение и револьвер, у него было такое чувство, что его приняли в братство, что он добился успеха в глазах общества и, что более важно, в глазах своих родителей. А потом, когда он вынужден был отдать удостоверение и оружие, ему вдруг стало страшно. Его лишили не только оружия, его лишили доверия. Но чувство это вскоре прошло, став всего лишь отзвуком, напоминанием, призраком того неуверенного в себе молодого человека, каким он был когда-то.
Направляясь домой после того, как его отстранили от ведения дела, Гамаш вспомнил разговор, который состоялся у него с одним приятелем много лет назад. Тот привел аналогию, утверждая, что жизнь — это обитание в длинном доме, своего рода могиле. Мы входим в него детьми с одной стороны, а потом, когда приходит время, выходим с другой стороны. А в промежутке между двумя этими точками мы передвигаемся по одной большой и длинной комнате. Все, кого мы встречаем на пути, все наши мысли и поступки живут здесь с нами. До тех пор, пока мы не сумеем примириться с наиболее противоречивыми событиями своего прошлого, они будут преследовать нас на всем пути через этот длинный дом. А иногда бывает так, что самые яркие и омерзительные воспоминания не забываются, управляя нашими поступками даже спустя многие годы.
