Но в этом доме чего-то все-таки не хватало.
Гамаш вновь спустился вниз, осмотрел гостиную, потом вышел в кухню и прихожую.
— Мольберта нет, и красок тоже нет. Нет даже студии. Где же она творила, в конце концов?
— Как насчет подвала?
— Естественно, ступайте и осмотрите его, но я могу гарантировать, что художник никогда не станет рисовать в подвале, в котором нет ни одного окна. Хотя, если на то пошло, работа Джейн Нил и в самом деле выглядит так, словно ее делали в темноте.
— Внизу есть краски, но мольберт отсутствует, — заявил Бювуар, выныривая из подвала. — Во всяком случае, в подвале ее студия не располагалась, И еще одна вещь… — Ему нравилось подмечать то, что ускользнуло от внимания его шефа. Гамаш заинтересованно повернулся к нему. — Картины. Их нет на стенах. Нигде.
На лице старшего инспектора было написано удивление. А ведь его заместитель прав. Гамаш повернулся, осматривая стены. Нигде ничего.
— И наверху тоже?
— Наверху тоже.
— Ничего не понимаю. Все это очень странно. Обои, раскрашенные полы и комнаты, отсутствие картин. Но самое странное заключается в том, что она не пускала своих друзей в дом. Наверняка здесь скрывается что-то такое, чего она не хотела показывать никому.
Бювуар вытянулся на большом диване и огляделся по сторонам. Гамаш опустился в глубокое кожаное кресло, сложил руки на груди и погрузился в размышления. Спустя несколько минут он рывком поднялся на ноги и спустился вниз. Подвал с неоштукатуренными стенами был завален картонными коробками, здесь же стояла старая чугунная ванна и холодильник, полный бутылок с вином. Он вытащил одну. Виноградник Дунхам. По отзывам, недурное вино. Положив бутылку на место, он закрыл дверцу холодильника и огляделся по сторонам. Банки с золотисто-коричневым желе, кроваво-красные и пурпурные джемы, британские темно-зеленые пикули с укропом. Он взглянул на дату изготовления. Кое-что сделано в прошлом году, большая часть — в нынешнем. Ничего особенного. Ничего бросающегося в глаза. Ничего такого, чего он не нашел бы в подвале своей матери, когда спустился туда после ее смерти.
Он закрыл дверь и отступил на шаг. И тут, упершись спиной в шершавую стену подвала, споткнулся обо что-то. Неожиданно и сильно. Это штука была знакомой и пугающей одновременно.
— Дьявол! — вскричал он и услышал наверху топот ног, приближающихся к двери в подвал. Спустя мгновение Бювуар оказался рядом. Рука его лежала на револьвере, который, правда, по-прежнему покоился в кобуре.
— Что? Что такое? — Ему редко доводилось слышать, как его начальник ругается, так что когда это случалось, то звучало как сигнал тревоги. Гамаш показал на ногу. К его башмаку прицепилась небольшая дощечка.
— Мышь оказалась чересчур большой, — ухмыльнулся Бювуар.
Гамаш наклонился и отцепил мышеловку. Вместо приманки для мышей она была намазана ореховым маслом. Он стер его следы с ботинка и осмотрелся. На глаза ему попалось еще несколько мышеловок, выстроившихся в ряд вдоль стены.
— Смотрите-ка, а пара штук таки сработали, — заметил Бювуар, показывая на несколько перевернутых ловушек, из-под которых виднелись крошечные хвостики и лапки.
— Не думаю, что ловушки поставила Джейн. По-моему, это работа той женщины. — Гамаш наклонился и поднял с пола маленькую серую коробочку. Открыв ее, он обнаружил внутри свернувшуюся клубочком маленькую мышь-полевку. Мертвую. — Это гуманная ловушка. Она ловила их, а потом отпускала. А эта бедняжка, должно быть, попалась после того, как мисс Нил убили. И мышь умерла от голода.
— А кто же в таком случае поставил другие мышеловки? Подождите, я понял. Иоланда и Андрэ, естественно. Они ведь здесь хозяйничали в одиночестве почти целую неделю. И все-таки они могли бы, по крайней мере, проверить гуманные ловушки, — с отвращением сказал Бювуар.
Гамаш покачал головой. Его не переставала повергать в трепет насильственная, умышленная смерть, будь то человек или мышь.
— Пойдем со мной, маленькая, — обратился он к свернувшейся клубочком мыши, поднимаясь с ней наверх. Бювуар побросал остальные ловушки в пластиковый пакет и последовал за своим начальником. Двое мужчин заперли входную дверь и пошли через сад Джейн по тропинке, выходившей на деревенскую площадь. Теперь, после захода солнца, на дороге мелькали фары автомобилей. Местный час пик. Кое-где между домами сновали жители, вышедшие по своим делам или выгуливавшие собак. В вечерней тишине до Гамаша долетали невнятные и бессвязные обрывки чужих разговоров. Со стороны рю де Мулен до него донеслось: «Да писай же, писай!» Он надеялся, что слова эти адресовались собаке. Двое мужчин пересекли деревенскую площадь и подошли к ярко освещенной гостинице. Примерно на полдороги Гамаш остановился и положил мышку на траву, а Бювуар открыл пластиковый пакет и высвободил из мышеловок остальных мертвых пленников.
— Их съедят, — заметил Бювуар.
— Именно. По крайней мере, кому-то повезет. Аббат Хоффман говорил, что мы должны поедать то, что убиваем. Так и только так можно положить конец войнам.
Отнюдь не в первый раз Бювуар не нашелся что ответить своему шефу. Интересно, неужели он говорит серьезно? Или немного тронулся рассудком? И кто такой этот аббат Хоффман? Местный священник? Во всяком случае, слова его звучат именно так, как изъяснялся бы какой-нибудь христианский мистик.
На следующее утро вся бригада собралась в комнате для совещаний. Офицерам полиции сообщили о последних новостях в ходе расследования, и каждый получил новое задание. У себя на столе Гамаш обнаружил маленький бумажный пакет с эклером внутри. Приложенная записка, написанная крупным детским почерком, гласила: «От агента Николь».
Николь смотрела, как он открывает пакет.
— Агент Николь, можно вас на два слова?
— Да, сэр.
Совершенно очевидно, эклер сделал свое дело. Старший инспектор просто не мог и дальше вести себя столь неразумно и нерационально.
Гамаш указал на стол в дальнем углу комнаты, где остальные не могли услышать их разговор.
— Благодарю вас за эклер. Вы удостоверились, что последнее завещание Джейн Нил хранится у мэтра Стикли?
Опять он за свое? И это несмотря на то, что ей пришлось встать ни свет ни заря, идти в булочную-пекарню Сары и покупать пирожное? И после этого он снова устраивает ей перекрестный допрос? В голове у Николь все смешалось, мысли метались. Это чертовски несправедливо, но она должна думать быстро. Она знала правду, но это могло принести одни неприятности. Что сказать, что ответить? Может, снова упомянуть пирожные? Но нет, он явно ожидал ответа на свой вопрос.
— Да, сэр, удостоверилась. Он подтвердил, что у мэтра Стикли хранится именно последнее завещание.
— Кто такой «он»?
— Тот парень, который разговаривал со мной по телефону.
С лица Гамаша исчезло выражение спокойствия и терпения.
Он подался вперед, рассерженный и строгий.
— Прекратите разговаривать со мной таким тоном. Вы будете отвечать на мои вопросы подробно и уважительно. Более того… — Он понизил голос, перейдя почти на шепот. Те, кому довелось его слышать, никогда не забывали этого. — Вы будете отвечать правдиво.
Он выдержал паузу и взглянул ей прямо в глаза. Она ответила ему дерзким взглядом. Гамаш понял, что устал от этой непредсказуемой особы. Он сделал все, что мог. Вопреки здравому смыслу он поверил ей, а она солгала один раз и теперь вот второй.
— Перестаньте сутулиться и съеживаться, как обиженный ребенок. Сядьте прямо, когда разговариваете со мной. И смотреть мне в глаза!
Николь незамедлительно повиновалась.
— Кому вы звонили с вопросом о завещании, агент?
— Я позвонила в головную контору в Монреале и попросила человека, который ответил мне, проверить завещание. Он перезвонил и сообщил то, что я передала вам. Эти сведения оказались неверными, сэр? Если так, то это не моя вина. Я поверила ему. Я полагала, что он честно выполнил свою работу.
Ее ответ настолько поразил Гамаша, что, пожалуй, он даже восхитился бы, не испытывай он такого отвращения.
Правда заключалась в том, что она никуда и никому не звонила, потому что понятия не имела, к кому следует обратиться. Так что самое меньшее, что должен был сделать Гамаш, это дать ей совет и указание. Он ведь так кичился тем, что любит брать начинающих сотрудников под свое крылышко, а потом носится с ними, как с писаной торбой. Так что сам виноват.
— С кем в главной конторе вы разговаривали?
— Я не знаю.
Гамаш устал от всего происходящего и понимал, что только даром теряет время. Она была неисправима. Впрочем, было еще кое-что, что он мог для нее сделать, точнее, попытаться. Он мог показать ей, что ее ждет, если она не будет проявлять осторожность.
— Пойдемте со мной.
