И я о том же!
— Но жизнь — не бутылка. За второй не сбегаешь. — Следователь опрокинул второй стакан, чувствуя, как мир вокруг возвращается на привычную орбиту.
— А вам бы хотелось? — тетушка Марта язвительно посмотрела на Фигаро, по лицу которого внезапно пронеслась какая-то быстрая темная тень.
— Нет, — покачал он головой, — не за такие деньги… В смысле, сколько ни бери — все равно ж не хватит!
— Так какой же дурак одну берет?! Лучше пусть уж останется!‥ И вообще, Фигаро — если не умеешь пить, то лучше и не надо.
— Золотые слова, тетушка Марта! За это надо бы… А, уже налито?‥ Спасибо, комиссар… Да… Ух!‥ Так вот: жизнь, понимаете, такая штука… А, стоп. А как комиссар вообще вас сюда доставил?! Только не говорите, что…
— Блиц, Фигаро, как есть блиц! — Комиссар восторженно топнул ногой, едва не перевернув столик. — Попросил Целесту; говорю, мне, значит, чтоб надежно было как старгородская сталь!‥
— …вж-ж-ж-ик! И все. Прямо какое-то разочарование: я-то думала, что интересно… Но, однако, и погода у вас тут в столице!
— А в Тудыме?
— В Тудыме сейчас снег, мороз… Последние весенние морозы, Фигаро. Еще примета есть: если в эти дни мороз — лето будет жаркое…
— …вам бы, Фигаро, отпуск. Вот честно.
— Ваши слова да в золоте выковать, Савелий! Не-е-е-ет, вернусь в Тудым — засяду за работу. Бумажки, бумажки, ничего, кроме бумажек. Буду отъедаться — вы ж сами сказали, что мне после декомпрессии жрать надо от пуза? — читать, а как потеплеет — отправлюсь, наконец, на рыбалку…
— …слово первого зама ректора, что, минимум, полгода не трону вашего следователя, тетушка Марта! Пусть себе работает в глубинке на благо отечества…
— А еще по одной! Погода-то, дамы и господа, так и шепчет…
— Кстати, чуть позже к нам присоединится почтенный господин Целеста. Сейчас он занят улаживанием кучи всякой бумажной волокиты, но вечером освободится и подойдет с какой-то совершенно феноменальной наливкой, так что просьба: до его прихода всем быть в форме… Так вот: блиц-коридоры абсолютно безопасными не бывают в принципе, тут вы правы. Однако же благодаря развитию метафизики и квазиматематики сегодня путешествие через блиц — если им не злоупотреблять, конечно — гораздо безопаснее, скажем, езды на паровой самоходке. Поэтому…
«А еще Брунэ бессовестно врал, — думал следователь, намазывая на хлеб паштет, — врал и не краснел, скотина… Он жил в этих катакомбах не потому что беспокоился о своей безопасности — какая, к черту, безопасность… Просто постоянно смотреть как умирают люди с которыми ты вчера гулял на выпускном — это ж с ума можно сойти… Не-е-е-ет, если бессмертие — то для всех и сразу. Хотя я и сам прекрасно понимаю, что это невозможно…»
«Да, — прошелестел в его голове голос Артура, — бессмертие для всех скопом — сложная проблема. Но вполне разрешимая. А вот Брунэ… Я не знаю ни одного места, где проблему таких вот Брунэ решили. И не знаю, возможно ли такое вообще…»
«Хватит читать мои мысли, — беззлобно огрызнулся следователь. — Ну ее к черту, всю эту философию. Знаете, какой у нее недостаток? Она мешает быть счастливым»
Артур хмыкнул и отключился, а следователь, наливая себе еще, с изумлением понял, что он только что сказал.
«А ведь я счастлив, черт побери. Прямо сейчас, в этот момент, рядом с этими людьми я счастлив и мне хорошо. Я не хочу никуда идти, ничего менять и даже дождь за окном лишь подчеркивает царящий в этой комнате уют. Странно выходит: убери все плохое и то что останется и будет счастьем… Но тогда получается…»
Он потряс головой, чокнулся стаканами с остальными, выпил, закусил и, улыбаясь, посмотрел в заливаемое дождем окно.
«Завтра же уеду домой вместе с тетушкой Мартой, — подумал он, невольно улыбаясь, — Блиц-коридором — пусть его Пфуй с Целестой расстараются… Вы, господа, как хотите, а меня ждет отпуск. Длинный-предлинный отпуск…»
2
Небьющееся сердце
…Растрепанное летнее солнце уже почти поднялось над лесом, медленно приближаясь к зениту, и в его свете неподвижные воды лесного озера казались очень темными, почти черными. Блестящее зеркало водной поверхности, местами укрытое ряской, лишь иногда тревожили редкие всплески, по которым опытный рыболов немедленно бы понял, что здесь как раз самое место для того чтобы закинуть удочки.
Припекало. В сонном июньском мареве над водой порхали стрекозы, пронзая колонны золотого света; от воды все больше и больше пахло тиной, илом и холодом, намекающим на скрытые подземные ключи. Легкий ветерок, чьи почти незаметные дуновения приносили томный запах мха и лесных цветов, слабо шевелил прибрежные заросли камыша, в которых, время от времени, шныряли какие-то мелкие зверьки, должно быть, водяные крысы.
Это озеро находилось всего в тридцати верстах от Нижнего Тудыма, однако места эти были самой настоящей глухой глушью; со всех сторон озеро обступала стена леса и одного взгляда на эти деревья — древние дубы-великаны в три обхвата — хватало чтобы понять: люди в здешние чащобы заходят редко.
Но, все же, иногда заходят.
…В двадцати шагах от озера, на небольшом глинистом склоне, из боков которого выпирали толстенные черные корни, стоял шалаш.
Это был добротный двускатный шалаш устроенный по всем правилам таежной фортификации: окопанный на случай дождя, устеленный густым лапником, с подстилкой из мягкой травы и листьев и натянутой у входа бечевкой на которой были развешаны пучки «звонкой протравки» — от комаров. Рядом с шалашом горел костер, над которым весело булькал котелок прикрытый крышкой, тут же лежал запас суточный хвороста и два здоровенных рюкзака марки «Проклятие туриста» из тех восьмидесятилитровых монстров, которые так любят туристы-горожане, набивающие их до отказа, а потом падающие под их весом на десятом километре пешего похода.
Тут же, у самой воды, вдоль берега расположился ряд удочек, закрепленных на самодельных «рогатках». Маленькие колокольчики привязанные к леске были неподвижны, равно как и стайка разноцветных поплавков, медленно дрейфующих от берега к центру озера.
Рядом с удочками на двух маленьких раскладных креслицах из стальных трубок и парусиновых каркасов сидели двое мужчин.
Оба рыбака давно разменяли пятый десяток, но это было единственное, что их роднило: первый был низеньким полным коротышкой, чью макушку украшал жидкий каштановый «ежик», а второй — длинным точно жердь вихрастым блондином, явно водившим знакомство с гантелями и не пренебрегающим утренними пробежками. Вид у блондина был слегка дурашливый; такой себе деревенский дурачок из сказок. Но иногда, когда его тонкие губы искривлялись в тонкой змеиной улыбке, становилось понятно: не прост, ой не
