Как-то под вечер мы шли по Восьмой улице и вдруг услышали: из всей череды магазинов гремит "Потому что ночь" ("Because the Night"). Это была моя совместная композиция с Брюсом Спрингстином, сингл из альбома "Easter". После записи Роберт стал нашим первым слушателем. Так решила я, и не случайно. Именно об этом он всегда для меня мечтал. Летом 1978-го песня поднялась до 13-го места в "Топ-40", осуществив мечту Роберта о том, что когда-нибудь моя пластинка станет хитом.
Роберт заулыбался, зашагал в ритм песне. Закурил сигарету. Сколько всего мы пережили с тех пор, как он спас меня от писателя-фантаста, как мы пили на двоих одну порцию коктейля на крыльце у Томпкинс-сквер…
Роберт не скрывал, что гордится моим успехом. Того, чего он желал себе, он желал и нам обоим. Он выдохнул бесподобно красивую струю дыма и заговорил тоном, которым говорил лишь со мной, — озадаченно-укоряющим, восхищенным без тени зависти, как брат с сестрой, на нашем языке.
— Патти, — медленно произнес он, — ты прославилась раньше, чем я.
За руку с Богом
Весной 1979 года я покинула Нью-Йорк, чтобы начать новую жизнь с Фредом "Соником" Смитом. Одно время мы жили в маленьком номере пустовавшего тогда легендарного отеля "Бук кадиллак" в центре Детройта. Все наше имущество составляли гитары Фреда да мой кларнет и самые заветные книги. Так уж вышло: с мужчиной, который стал моей последней любовью, я вела тот же образ жизни, что когда-то с моим первым любимым. О том, кто стал моим мужем, я напишу только одно: он был царь среди человеков, и люди узнали его.
Прощание далось мне нелегко. И все же час пробил: мне было пора отправляться в самостоятельное плавание по жизни.
— А как же мы? — вдруг спросил Роберт. — Мама до сих пор думает, что мы муж и жена.
Об этом я как-то не подумала.
— Наверно, придется сказать ей, что мы развелись.
— Как я могу ей такое сказать? — Роберт вытаращил глаза. — Католики не разводятся.
В Детройте я села на пол и взялась писать стихотворение для его "Папки Y"[141]. Роберт подарил мне охапку цветов — букет из фотографий, который я прикрепила к стене и описала стихами. Y — процесс сотворения, лоза лозоискателя, забытая гласная.
Тогда я перестала быть публичной фигурой, снова стала жить как простые люди. Отдалилась на огромное расстояние от привычной среды, но Роберт всегда присутствовал в моих мыслях — синяя звезда одного из созвездий моего космоса.
У Роберта обнаружили СПИД в те же дни, когда я узнала, что жду второго ребенка. В 1986-м, в конце сентября, когда ветки деревьев прогибались под тяжестью груш. Я почувствовала недомогание, похожее по симптомам на грипп, но мой проницательный врач-армянин объявил мне: это не болезнь, а начальная стадия беременности.
— Сбылась ваша мечта, — сказал он. В тот день я сидела у себя дома на кухне, изумлялась новости и думала: вот удачный момент для звонка Роберту.
Тогда мы с Фредом начали работать над альбомом, который позднее назвали "Dream of Life" ("Мечта о жизни"), и Фред предложил: "Попроси Роберта сфотографировать тебя для обложки". С Робертом я давно уже не виделась и не созванивалась. Я поудобнее уселась за столом, попыталась внутренне подготовиться, вообразить, как я ему сейчас позвоню, как пройдет разговор. И тут телефон зазвонил сам. Мои мысли были настолько заняты Робертом, что в первый момент я подумала: конечно, это он. Но звонила моя подруга и юридический консультант Ина Мейбах.
— Дурные новости, — сказала она, и я сразу догадалась: насчет Роберта. Он попал в больницу с пневмонией на почве СПИДа. Я остолбенела. Инстинктивно заслонила ладонью свой живот и разрыдалась.
Все мои былые страхи, казалось, вдруг материализовались: мгновенно, как испепеляющий огонь взбегает по белоснежному парусу. С безжалостной ясностью вернулось мое пророческое видение из нашей молодости: Роберт рассыпается в прах. Я совсем иначе взглянула на его нетерпеливое стремление прославиться: он словно был обречен на раннюю смерть, как юный египетский фараон.
Я с маниакальным упорством занимала себя разными мелкими хлопотами, но из головы не шла мысль: что же теперь ему сказать? Одно дело — предлагать поработать, когда звонишь человеку домой, и совсем другое, когда — в больницу. Чтобы взять себя в руки, я решила начать со звонка Сэму Уэгстаффу. Мы несколько лет не общались, но он отозвался приветливо, словно мы виделись только вчера. Я спросила о Роберте. — Он сильно болен, бедняга, — сказал Сэм, — но все-таки его состояние получше моего.
Я вновь испытала шок, усугубленный тем, что Сэм, несмотря на значительную разницу в возрасте с нами, всегда отличался крепким здоровьем: над его телом не были властны никакие унизительные хвори. Сэм выразился в своей характерной манере. "Ну, это большая докука", — сказал он о болезни, которая безжалостно громила его по всем фронтам.
Я была очень опечалена, когда узнала, что болезнь не обошла и Сэма, но разговор с ним придал мне мужества для второго звонка — Роберту. Роберт слабым голосом произнес: "Алло", но, едва услышав меня, приободрился. Столько воды утекло, но наша беседа шла совсем как всегда: он начинал фразу, я упоенно подхватывала на полуслове, и наоборот.
— Я одолею эту хрень, — сказал он мне. И я всей душой поверила, что так и будет.
— Скоро приду тебя повидать, — обещала я.
— Патти, ты сегодня устроила мне праздник, — сказал он мне перед тем, как повесить трубку. Эти слова я слышу явственно. Слышу и сейчас, когда пишу эти строки.
* * *
Как только Роберт более-менее окреп и его выписали, мы договорились о встрече. Фред уложил свои гитары, мы прихватили нашего сына Джексона и приехали на машине из Детройта в Нью-Йорк. Остановились в отеле "Мэйфла-уэр". Роберт пришел нас встретить. Он был в своем коронном длинном кожаном пальто и выглядел замечательно — разве что щеки чересчур румяные. Подергал меня за длинные косы, дразнился: "Эй, Покахонтас". Между нами потрескивало электричество: казалось, воздух накаляется добела и все вокруг распадается на атомы.
Роберт и я навестили Сэма в отделении для больных СПИДом в больнице Святого Винсента. Сэм, человек с чрезвычайно живым умом, сияющей кожей и крепким телом, лежал там почти беспомощный, то и дело впадая в забытье. У него была карцинома, все тело покрылось язвами. Роберт хотел взять его за руку. Сэм отстранился.
— Не дури, — прикрикнул на него Роберт и ласково накрыл его ладонь своими. Я спела Сэму колыбельную, которую мы с Фредом сочинили для нашего сына.
Мы с Робертом прогулялись пешком в его новый лофт. С Бонд-стрит он съехал, обосновался в просторной квартире-мастерской в доме в стиле ар-деко на Двадцать третьей улице, всего в двух кварталах от "Челси". Настроение у него было приподнятое: он был уверен, что вылечится, был доволен своим творчеством, успехом и имуществом.
— У меня все получилось, правда? — сказал он с гордостью. Я огляделась по сторонам: статуя Христа из слоновой кости, белое мраморное изваяние спящего Купидона, буфет и кресла работы Стикли, коллекция редких ваз фирмы "Густавсберг". Главным сокровищем мне показался письменный стол из светлого ореха с наплывами — работа дизайнера Джо Понти. Столешница в форме консоли. Декоративные ящики стола, отделанные изнутри деревом зебрано, напоминали алтарь. В ящиках располагались всякие маленькие талисманы и авторучки.
Над столом висел триптих в золотых и серебряных тонах: мой портрет, сделанный Робертом в 1973-м для обложки сборника "Вит". Он выбрал кадр, где мое лицо было наиболее четким, перевернул негатив и отпечатал зеркальное изображение. Центральная часть триптиха была лиловая — наш цвет, цвет персидского ожерелья.
— Да, — сказала я. — Ты молодец.
В последующие недели Роберт несколько раз меня фотографировал. Для одной из наших последних фотосессий я надела свое любимое черное платье. Он вручил мне бабочку — синего морфо, наколотого на швейную булавку со стеклянной головкой. Сфотографировал меня на "Полароид", на цветную пленку. На снимке все черно-белое, но на этом монохромном фоне выделяется синяя переливчатая бабочка — символ бессмертия.
Как всегда, Роберт был рад показать мне свои новые работы. Платинотипии крупного формата на холсте, цветные гидротипии — натюрморты с каннами. Томас и Довенна: обнаженный чернокожий мужчина обнимает, словно в танце, женщину в белом бальном платье, по бокам — полотнища белого муарового атласа. Мы остановились перед работой, которую только что привезли от багетного мастера в раме по эскизу самого Роберта: Томас в позе греческого атлета, вписанный в черный круг, на полотнище из леопардовой шкуры.
