найти подход к сыну Алисы, который видит меня впервые в жизни, я понятия не имею.
— Тимур, — делаю вторую попытку. — Давай пойдем к бабушке и она подтвердит мои слова, хорошо? Ты прав, с незнакомцами лучше никуда не разговаривать.
— Я не Тимур, — обиженно произносит он. — Меня зовут Костас, а Тимур вон там.
Мальчик кивает за мою спину и я в каком-то трансе оборачиваюсь. Вокруг все замедляется будто какой-то умник нажал на кнопку замедленной съемки. Кажется, даже листья на деревьях перестают шевелиться от ветра и не издают ни звука. Хотя, вполне возможно, что шум просто не в состоянии пробиться сквозь вакуум в моей голове. Потому что по дороге к нам пыхтя и сопя идет другой мальчик. Настоящий Тимур. Толкает перед собой велосипед и смотрит на меня настороженно. Я же в этот момент проделываю все то же, что Саяра тремя минутами раннее: жадно скольжу взглядом по его лицу, задерживаюсь на форме носа, скулах, волосах. У Тимура мамины глаза, не только цвет, но и разрез. Те же густые закрученные ресницы. А вот нос, губы, овал лица… это от взял от отца. От меня.
Глава 43 Марат
Когда-то психолог предложила мне интересную практику. Я должен был мысленно вернуться в свое же прошлое, взять за руку того двенадцатилетнего перепуганного насмерть мальчика и попытаться дать ему хоть какую-то поддержку, убедить его, что все будет хорошо, что он выберется из этого подвала. Живым и почти невредимым. Не могу сказать, что у меня получилось с первого раза, но в итоге с заданием я справился. Помню, что после этого я с сарказмом спросил: Что дальше, док? Путешествие по своим прошлым жизням? Обмен телами?
Ольга Юрьевна тогда лишь закатила глаза и авторитетно заявила, что такого не бывает.
Однако сейчас, глядя на голубые глаза своего сына, я кажется, вполне реалистично перемещаюсь в тело Алисы и вижу все наши встречи за последнюю неделю с ее точки зрения.
Вижу свой холодный насмешливый взгляд, когда я сообщаю ей, что знал о ее сыне. Издевательскую ухмылку, когда пренебрежительно предлагаю отправить его к дальним родственникам или в детский лагерь, например. И да, очень ярко вижу неприкрытую жестокость, с которой я заявляю, что мне наплевать.
Неверие. Осознание. Шок. Все эти эмоции проходят насквозь, чтобы затем опять пронизывать меня с новой силой. Снова и снова. Влет вылет. И каждый раз словно удар под дых.
Солнечное сплетение полыхает каким-то ядовитым огнем, будто кто-то от души плеснул туда кислоты. Как так, черт возьми, получилось? Как я так облажался?
Метаю растерянный взгляд между двумя мальчиками. Они примерно одного возраста. Друзья? Соседи? Твою мать!
Саяра Даяновна помогает Алисе с Тимуром, а она, наверняка, помогает ей с внуком. И когда я видел как они выходят из машины был как раз один из таких случаев.
Я ведь ехал с ней поговорить, ехал, нахрен, выяснить все насчет ребенка. Поверил, что сын от меня. Внушил себе. Нарисовал какую-то картинку. И как же больно было падать на землю. Хотя, судя по нынешним ощущениям, прошлое падение было не таким скоростным и длинным. А вот сейчас я, кажется, пробил земную кору и на всей скорости мчусь к раскаленному центру земли. Потому что не только кожа, все внутренности полыхают от адского пламени. И если в прошлый раз я злился на Алису, то сейчас мне некого винить кроме самого себя. И наказывать нужно себя. Но как? Так как я сам себя наказал, никто уже не сможет. Пять лет! Пять лет жизни моего ребенка. Пять лет моей жизни без него! И эта неделя… Своими действиями, своими словами я, наверняка, оттолкнул Алису еще дальше, чем шесть лет назад. Я убедил ее в том, что мне наплевать на сына. На нашего сына.
Хочется выть. Громко.
Рвать на себе волосы. Клочьями.
Биться головой о дерево. Сильно. Вот этот дуб, кстати, вполне подойдет.
Но нельзя. Не сейчас.
Тимур и так смотрит на меня настороженно. Второй мальчик, Костас, так вообще дрожит.
— Я друг Алисы, — обращаюсь к ним обоим. Голос звучит неправдоподобно, хрипло. Это, наверное, потому что сам себе не верю. Ну какой из меня друг? Друзья так не поступают. Любимые — так тем более. А сказать Тимуру правду сейчас — это огорошить его и испугать еще больше.
Интересно, что Алиса ему сказала по поводу отца? Наверняка ведь он у нее спрашивал где папа. Сказала что умер? Бросил ее? Наверное, первый вариант все же предпочтительнее. Умер, значит воскреснет. Не проблема. Проблема сейчас убедить Алису в том, что я не знал о сыне.
И это будет чертовски нелегко.
— Пойдем к Саяре Даяновне, — осторожно предлагаю, так как мальчики все еще сторонятся меня. — Позвоним маме по видеосвязи и она сама скажет, что я друг и со мной можно ехать.
— Это у тебя собака фараон? — спрашивает Тимур.
— Да, Рамзес, — киваю с энтузиазмом. — Мама тебе о нем рассказывала?
— Я даже разговаривал с ним, — гордо заявляет мальчик. — Он очень смешно дышал в трубку.
А затем мое сердце делает тройной кульбит, потому что он улыбается. Улыбается и кивает:
— Ладно, пойдем.
Мне хочется схватить его за руку, сжать запястье крепко-крепко, чтобы никуда не сбежал, чтобы понял, что у него теперь есть я. Его отец.
Но приходится сдерживаться, я для него никто. Даже не друг. Незнакомый дядя, которого он увидел впервые в жизни. Но несмотря на доводы логики, пальцы так и тянутся к нему.
Если брать за руку нельзя, то может, можно хотя бы потрогать? Потрепать по волосам? Похлопать по плечу? Взрослые ведь так делают с детьми?
Черт возьми, я понятия не имею как надо вести себя с ним, чтобы не напугать, чтобы не перейти границы.
Стремясь хоть чем-то занять руки, хватаю с земли их велосипеды и когда касаюсь руля, задеваю руку Тимура. Он даже не замечает этого прикосновения, весело предлагает другу: “давай кто быстрее добежит?” и стрелой уносится вперед, а я еще на какое-то время застываю на месте. Пытаюсь осознать этот факт. Переварить. Впитать в себя. И перестать, наконец, бояться, что в любую минуту мираж рассеется.
Нет, мой сын состоит из плоти и крови. У него теплые, перепачканные чем-то липким пальцы, небольшой шрам на запястье и озорная улыбка.
