любовь, она — все еще она. Это самое главное. Ее главный страх пока что обходит ее стороной — страх перемены. Людей меняет время, особенно такое. Они становятся жестокими, мрачными и мертвыми — этих людей уже не вернуть к прежней жизни. Никогда. “Хоть бы навсегда остаться собой, хоть бы умереть такой”, — шепотом сказала Роза, всматриваясь в отражение своих покрытых пеленой глаз.
Шон зашел в преобразившийся за последнее время “кабинет для врачебного отдыха”, как он его ласково называл. В эту комнату уже успели перетащить небольшой мягкий диван, одно огромное кресло и даже журнальный столик из темного дерева, на котором валялась куча разбросанных игральных карт. Роза сидела в кресле возле окна, скрестив ноги и подперев голову рукой. Она плавно повернулась и посмотрела на Шона, не выдавая ни капли усталости в своих глазах, лишь слегка улыбнулась. Родригес попытался улыбнуться в ответ, но из-за его недовольства получилась только причудливая гримаса. Он молча плюхнулся на диван, сначала закрыв глаза на пару секунд, а потом снова посмотрев на Розу.
— Как день прошел? — спросил он тихо, постепенно начиная приходить в себя. Девушка для него была настоящим успокоительным, один лишь ее внешний вид помогал Родригесу отойти от прошлой ярости и возмущений.
— У нас двое раненых, оба с пулями. Ты ничего не знаешь, что происходит там у них? Откуда эти ранения?
Видно, на Шона эти слова подействовали уже не так успокаивающе. Он понимал, что если солдаты Светлограда начали получать ранения, значит у них возобновилась война с мародерами. Жертв будет еще больше, а лекарств меньше. Если угроза окажется сильнее, то парламент заставит всех идти под пули, особенно тех, кто не работает или работает не слишком хорошо. Теперь ясно, куда подевался Лев.
Шон понимал, что они могут забрать и Розу. Не надо было ей привлекать на себя внимание этим театром. Дела идут все хуже.
— Нет, — отвечал Шон. — Вообще ничего не знаю, но вряд ли у них все идет по плану, раз такое началось.
— Ладно, будем надеяться на лучшее. А с тобой что случилось? Ты выглядел уж слишком недовольным, когда вошел.
— Да я даже и не знаю, с чего начать, — ухмыльнулся Родригес, скрестив руки на груди. — В общем, лучше бы я не соглашался на эти псевдонаучные исследования. Те ребятки нацепили на себя халаты, ходят с умными рожами, постоянно что-то диктуя себе под нос, а я должен это еще и записывать, чтобы у них потом был листок, на который можно случайно чая пролить или в лужу уронить. Я думал, что буду работать с серьезными людьми, которые знают свою работу, а они даже не читали то, о чем я писал им пару дней назад. Они не делают открытий, и я вынужден молчать про свои. Знаешь, что я увидел, — его голос резко успокоился, яростная интонация сменилась на самую настоящую тоску и сожаление, — стоит в доме Драугр, стоит и не сдвигается с места, хотя прекрасно слышал наши крики и разговоры с улицы. Я подошел к нему, они всегда чувствуют людей за несколько метров, а этот не повернулся, даже когда я к нему вплотную подошел. Он смотрел на фотографию. Представляешь? Я клянусь, мне не показалось. На фотографии семья, парень есть, который очень на него был похож, — Шон замолчал на некоторое время, а затем подытожил. — Они все понимают, Роза, они все еще помнят, но что-то движет ими всеми, что-то заставляет их быть такими.
— Может правда, кто-то их контролирует? Вспомни Орлова, он что-то говорил про это.
— Нет, этот бред я даже вспоминать не хочу. Он просто сумасшедший. Я пойду схожу в парламент. Если они пригласили меня на эти исследования, так пусть будут добры считаться с моим мнением, а если нет — пусть увольняют.
Шон плавно поднялся с кресла. Земля вдруг стала уходить из-под его ног, голова кружилась, тьма наполняла глаза, Роза что-то говорила ему, но он ничего не слышал, все вокруг заполнил жуткий звон, Родригес не мог сдвинуться с места, тело стало невесомым. Это все точно во сне.
Он с трудом раскрыл глаза. Тело казалось надутым до предела воздушным шаром, голова вовсе не болела, ее словно бы и не было вовсе. Лишь сердце. Медленный, ритмичный стук. Так спокойно.
Пытаясь заглянуть прямо в глаза, сбоку от Шона, прислонившись к нему теплой белой ладонью, сидела Роза. Взволнованно она глядела на его лицо, нервно бегая серыми глазами по нему. Шон пытался что-то сказать, сам не понимая, что именно, но получилось только что-то промычать. Роза уже успела снять с него ботинки, пока он был без сознания, и уложить его на диван. Его кожа слегка побледнела и похолодела, так что девушка решила накрыть его пледом.
— Что это с тобой было? — спросила Роза, заметив, что Шон уже пришел в себя.
— Не знаю, это… уже было со мной.
— Давно?
— Нет. Один раз я не мог долго уснуть, а потом меня пробило на пот, знобило. Другой раз случилось так же, как сейчас.
— И ты ни разу мне ничего не сказал?
— А зачем мне было лишний раз тебя беспокоить? У тебя хватало своих забот.
— И ты считаешь, что эти заботы были важнее? Тогда я переживала из-за работы, сейчас ее уже нет, а ты все еще со мной. Теперь-то понимаешь, что для меня важнее?
— Да, — ответил он тихо, закрыв глаза, — не переживай, мне уже лучше. Надо идти, — Шон начал плавно подниматься, но Роза остановила его, приложив ладонь к его груди.
— Лежи, я сама схожу и узнаю. Не хватало, чтобы ты еще на улице упал в таком состоянии.
Роза встала с дивана, наклонила голову перед Шоном так, что ее светлые волосы, от которых исходил приятный вишневый аромат, упали на его лицо, и прикоснулась влажными губами к его щеке.
— Выздоравливай, — сказал она, улыбнувшись, и вышла из комнаты.
Шон все еще ощущал ее губы, щеки пылали таким приятным огнем, согревающим холодное лицо.
Роза вошла в, на удивление, довольно душное помещение, полное резких запахов тухлой еды, бумаги и табачного дыма. Свет с улицы не проникал через закрытые жалюзи, а освещали помещение только несколько электрических ламп, кряхтящие нервным треском. По коридорам носились в лихорадочном порыве люди. На их лицах отражалась нескончаемая хитрость, жадность и лицемерие; их губы всегда поджаты, немного искривлены в тонкой улыбке, глаза так пусты, как пусты личности их обладателей, но в этих двух крохотных стеклышках все же находится место для огонька мерзости,
