Первым общим делом бывших противников стали их усилия по прекращению конфликта в бывшей Югославии. Во время своей последней встречи в Москве летом 1991 г., накануне августовского путча, президенты Горбачев и Буш приняли заявление по Югославии, лишний раз подчеркнувшее новый характер советско-американских отношений, но не имевшее никаких практических последствий. В 1992–1993 гг. проблемы совместных миротворческих операций находились в центре отношений России и НАТО51, но опять-таки без практического результата. Ослабление интереса администрации (и вообще политического класса) США к Европе, неспособность европейцев (ЕС) навести порядок на своей ближайшей периферии, неэффективность действий сил ООН в Боснии и Герцеговине (в которых участвовали контингенты от западных стран и России) не создавали условий для сотрудничества.
Тем временем России благодаря решительным действиям военных удалось в 1992 г. самостоятельно заморозить конфликты на постсоветском пространстве – от Молдавии до Закавказья и Таджикистана. В начале 1993 г. Москва сделала заявку на международный мандат главного миротворца на всем пространстве бывшего СССР, фактически гаранта безопасности всех стран СНГ52. Многие на Западе расценили это как первый шаг к восстановлению империи и отказали России в признании ее особой роли.
Со своей стороны, российские элиты с подозрением отнеслись к шагам европейцев и американцев на Балканах. До сих пор многие в России возлагают едва ли не главную вину за югославскую войну на Германию, которая в январе 1992 г. признала независимость католических Хорватии и Словении. С весны 1992 г. камнем преткновения стал боснийский кризис, в оценке которого Россия разошлась с Западом. Официальная Москва не согласилась с заявлением Совета НАТО от 17 декабря 1992 г., в котором основная вина за конфликт была возложена на боснийских сербов и на Сербию. Даже с точки зрения российских либералов, это было необъективное заключение.
Вина за конфликт, унесший десятки тысяч жизней, лежала на экстремистах всех югославских наций. Ведущие члены НАТО первоначально чрезмерно руководствовались политической целесообразностью. Режим Франьо Туджмана в Хорватии, например, получил незаслуженно мягкую оценку. На многие контакты боснийских мусульман (а затем косоваров) с мусульманскими экстремистами и международной организованной преступностью Запад смотрел сквозь пальцы. Российское руководство, однако, совершило роковую ошибку, сделав ставку на Слободана Милошевича, не имея реальных рычагов воздействия на сербского лидера. Решив укрепить свои позиции путем заигрывания с державниками, Кремль фактически превратился в заложника и державников, и эффективно использовавшего их Милошевича. Хвост закрутил собакой. Российским дипломатам, работавшим в составе Контактной группы по бывшей Югославии, приходилось трудно в отстаивании своих позиций перед партнерами из стран НАТО, а их политическому руководству в Москве – противостоять обвинениям в «предательстве национальных интересов» на Балканах. Проблема Балкан для России состояла не в потребности защитить исторического союзника – сербов, а в необходимости подтвердить в ходе крупного международного кризиса свой статус великой державы на традиционном геополитическом плацдарме.
Активизация политики США на Балканах в 1994 г. поставила Россию перед выбором: принять жесткую анти-сербскую позицию Вашингтона, не имея возможности влиять на нее, либо полностью солидаризироваться с Милошевичем и сделать Россию заложником его авантюристической политики. Москва маневрировала, сколько могла, но в итоге была вынуждена стать младшим партнером США на Балканах. Престиж России как великой державы пострадал: на мирной конференции в Дейтоне (штат Огайо) США продемонстрировали, что именно они являются ведущим игроком в Европе, но и дальнейший ущерб интересам России был ограничен – возможности Белграда манипулировать Москвой на время уменьшились.
Первый опыт участия России в миротворческой операции НАТО (в рамках сил ИФОР и СФОР по реализации Дейтонского соглашения по Боснии) вызвал противоречивые оценки. Среди военных, имевших к ней непосредственное отношение, она была популярна (условия службы на Балканах, и не только материальные, выгодно отличались от того, что окружало российских военных дома). Для высшего военного руководства, среди которого энтузиасты военного сотрудничества с НАТО были редки53, операция на Балканах была отдушиной, полезной с кадровой точки зрения. Напротив, для многих политиков и дипломатической верхушки номинальное подчинение российского контингента международному командованию во главе с США, формальное положение российского генерала в штабе НАТО как заместителя главнокомандующего вооруженными силами США в Европе свидетельствовали о неприемлемой зависимости России от НАТО теперь уже в военной сфере. В конечном счете победила вторая точка зрения. Вместо того чтобы стать прорывом к новым отношениям с НАТО, участие российской бригады в боснийской операции было сведено к тривиальному примеру локального сотрудничества. В 1999 г. российские десантники из состава этой бригады совершили внезапный марш на Приштину (Косово), чтобы не дать силам НАТО занять местный аэродром. В 2003 г. в рамках мер по оптимизации военного присутствия за рубежом российские миротворцы были выведены из Боснии и Косово54.
Уже в 1993 г., однако, главной проблемой российско-западных отношений стало расширение НАТО на восток. Летом 1993 г. Ельцин сказал президенту Польши Леху
Валенсе, что вступление в НАТО – дело самих поляков. Это заявление вызвало немедленную и крайне негативную реакцию со стороны российского Генерального штаба и большей части политического истеблишмента. Ельцин, который нуждался в поддержке военных в противостоянии с Верховным Советом, отступил. Уже после развязки кризиса власти в Москве, 25 ноября 1993 г., Служба внешней разведки (СВР) России, которую возглавлял тогда Е. Примаков, опубликовала доклад «Перспективы расширения НАТО и интересы России». СВР признавала, что Россия не имеет права и не имеет возможности диктовать странам Центральной и Восточной Европы линию их поведения. В то же время российская разведка настаивала, что процесс вхождения этих стран в НАТО должен был проходить с учетом мнения России. Наконец, авторы доклада ставили взаимодействие и партнерство Российской Федерации с НАТО в зависимость от учета Западом российских озабоченностей. В противном случае предполагались негативные политические и военные последствия55.
Позиция силовиков была сформулирована четко, хотя и нереалистично: Москва должна обладать правом вето на вступление своих бывших сателлитов в западный альянс. Позиция МИД России, напротив, страдала и нечеткостью, и нереалистичностью: вступление стран Центральной и Восточной Европы в НАТО объявлялось контрпродуктивным без России. Авторы документа поясняли, что расширение НАТО без России не соответствовало российским интересам, поскольку это понижало ее статус, означало вотум недоверия российской демократии и таило в себе возможность возврата к противостоянию56. Раскритиковав расширение НАТО без России, МИД тем не менее не предложил Кремлю самому подать заявку на вступление.
С инициативой выступили США, разработавшие с союзниками по НАТО программу «Партнерство во имя мира». Страны Центральной и Восточной Европы приветствовали ее, когда увидели, что «Партнерство…» – не альтернатива членству в НАТО, а путь к вступлению в альянс. Это же обстоятельство определило негативную позицию российских силовых структур. Применительно к самой России, по мнению военных, программа страдала теми же коренными недостатками, что и ССАС: России предлагали сотрудничество на общих основаниях. Практический смысл партнерства заключался в постепенном приведении всей военной сферы – от гражданско-военных отношений и военного планирования до военного образования и обучения – к стандартам, принятым в НАТО. Для стран-кандидатов речь шла о «дорожной карте» вступления в альянс, их министерства обороны с энтузиазмом включились в конкретную практическую работу. Для Российской Федерации, поскольку она в НАТО не стремилась, напротив, «Партнерство во имя мира» означало неприемлемое с точки зрения генералитета вмешательство бывших (и будущих) оппонентов в «святая святых» обеспечения национальной безопасности. В результате формально верх взял Козырев: Россия подписала документ о присоединении к программе в апреле 1994 г., но лишь в июне 1995 г. была согласована индивидуальная программа партнерства. Даже после этого Россия оставалась одним из наименее активных участников программы.
Действительная проблема расширения НАТО для российского политического и военного руководства заключалась в исчезновении стратегического буфера между Россией и Западом и окончательном переходе стран Центральной и Восточной Европы в западную зону влияния. Именно этот буфер рассматривался российскими военными стратегами в начале 1990-х годов как реальная гарантия безопасности России. Существование политической «нейтральной зоны» оставляло возможность возвращения этих стран или хотя бы некоторых из них в российскую сферу влияния – по мере стабилизации внутреннего положения России и укрепления ее международного влияния.
