Таким образом, как свидетельствует опыт первой половины 1990-х годов, ни один из вариантов интеграции в западное общество для России не подходил. Условия, существовавшие в 1940-х годах в Германии и Японии, отсутствовали. Россия не потерпела военного поражения и не была оккупирована победителем. Она сохранила свою элиту, а элита – свое традиционное мировоззрение. Потенциал России не был немедленно востребован для противостояния новой традиционной угрозе. Отсутствовали в России и условия, приведшие к интеграции западноевропейских стран в 1950-е годы. Между советской и западной экономикой существовал огромный разрыв. В российской повестке дня на первом месте стояла трансформация экономики и общества. Наконец, сохранившееся великодержавное сознание элит и отсутствие явных общих угроз сделали невозможной привязку России к США в качестве младшего партнера Вашингтона.
Многополярность
УЖЕ К 1993 ГОДУ ЭТА СИТУАЦИЯ стала очевидной для Запада и России. США и Западная Европа, постепенно соглашаясь с необходимостью и желательностью поэтапной интеграции в НАТО и Европейский союз стран Центральной и Восточной Европы, фактически не видели такой перспективы для России. В отношении России интерес Запада сводился к тому, чтобы способствовать продолжению и углублению внутренних реформ и сотрудничеству в ряде областей – от внешней политики и безопасности до энергетики32.
Со своей стороны, большая часть российского политического центра разочаровалась в «политике присоединения» и готовилась выстраивать собственную геополитическую комбинацию. Естественным для этих кругов стремлением было искать нового макросистемного равновесия в рамках модели баланса сил. Козырев тоже стремился к балансу, но это был баланс интересов в рамках кооперативной модели. У Евгения Примакова, сменившего Козырева на посту министра иностранных дел, было достаточно четкое, хотя и довольно традиционное представление о национальных интересах России. Примаков считал Россию великой державой первого уровня и рассматривал международные отношения преимущественно сквозь призму соперничества и постоянно меняющегося соотношения сил ведущих держав. Выступая за реформы, он в то же время не считал США или Западную Европу моделями для безусловного подражания. Интеграцию с Западом «любой ценой» он отвергал. Примаков, разумеется, представлял себе ограниченность наличных российских ресурсов, но считал такое положение временным. Он был намерен отстаивать национальные интересы России, не вступая в конфронтацию с США. Чрезмерное влияние США в мире Примаков предполагал ограничить путем блокирования с ведущими незападными странами – Китаем, Индией, Ираном. Другим ресурсом Примакову виделась интеграция новых независимых государств с Россией в рамках СНГ. Наконец, известные внешнеполитические возможности существовали, по его мнению, в области российского посредничества между США и странами-«изгоями», многие из которых (Ирак, Югославия, Северная Корея, Ливия, Куба) были в недавнем прошлом советскими клиентами.
Линия Примакова отличалась одновременно реализмом (в смысле Realpolitik), оптимизмом (не всегда оправданным, по мнению некоторых наблюдателей) и консерватизмом. Решительный отказ от изоляционизма, не говоря уже о реваншизме и конфронтации с Западом был, безусловно, свидетельством первого. Примаков подверг ревизии козыревское наследие (т. е. «раннего» Козырева), но не выплеснул с водой ребенка – общий курс на открытость внешнему миру и сотрудничество с Западом. Примаков, однако, оказался чрезмерно оптимистичен в том, что касалось отношений России со странами СНГ, возможностей посредничества между США и «внесистемными» игроками, а также перспектив взаимодействия России с ведущими азиатскими державами для восстановления глобального равновесия.
С именем Евгения Примакова связана концепция многополярного (или многополюсного) мира. Эта концепция – прямое отрицание идеи присоединения – сразу же стала популярной, поскольку отражала мировоззрение подавляющего большинства политической элиты страны. С точки зрения этого большинства, не столь важно, что «поддержание баланса» предполагало постоянные «пробы сил», что равноудаленность и связанное с ней «многообразие выбора» на деле оказывались иллюзией, что, по меткому замечанию профессора Алексея Богатурова, «замена зависимости России от (передового, насытившегося и не угрожающего потерей территорий) Запада на зависимость от (относительно отстающего и склонного к «мирной колонизации» русских земель в Приамурье и Приморье) Китая»33 таила прямую угрозу для страны. Главным было не дать США закрепиться в качестве «единственной сверхдержавы». Концепция многополярного мира на деле являлась стратегией политической борьбы против американской гегемонии34.
По горькой иронии истории, надежды, которые многие представители российских элит связывали с «многополярностью», оказались развеянными как раз в период недолгого премьерства Евгения Примакова. Он стал главой правительства осенью 1998 г. в условиях тяжелейшего финансового кризиса, продемонстрировавшего зависимость российской экономики от глобальных тенденций. Примаков был отправлен в отставку весной 1999 г. в ходе острейшего международного кризиса (хотя и не в связи с ним), когда НАТО – несмотря на протесты Москвы и в обход Совета Безопасности ООН – впервые в своей истории начало широкомасштабную военную операцию в Европе. Дипломатическим ответом на это стала «петля Примакова» – разворот самолета премьер-министра над Атлантикой, отказ от визита в США. Осенью того же года Россия впервые оказалась в настоящей международной изоляции, когда ее действия в Чечне были подвергнуты резкой критике на саммите Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в Стамбуле. Вскоре после этого и за несколько недель до своего ухода в отставку Ельцин в отместку публично предупредил Клинтона о необходимости «не забывать ни на минуту» о наличии у России ядерного оружия. Символизм этого заявления усиливался тем, что оно было сделано во время пребывания российского президента в Пекине. Финансово-экономический дефолт России дополнился «дефолтом» международно-политическим.
К этому времени в США и на Западе в целом «усталость от России», появившаяся еще в середине 1990-х годов35, стала главенствующей тенденцией. Администрации Клинтона, отчасти путем имитации равноправного партнерства с Россией, для которого в действительности отсутствовали основания, удалось удержать Кремль в целом на рельсах сотрудничества с Западом; регулярно смягчать негативную реакцию России на те или иные действия Вашингтона, ущемлявшие российские интересы или, чаще, самолюбие Москвы; добиваться от России реальных уступок (например, в вопросе о выводе войск из Балтии и т. п.)36. Однако более амбициозные цели – превратить Россию в рыночную демократию и лояльного союзника США – не были достигнуты. Впервые после краха коммунизма и распада СССР в Америке заговорили о том, что США и Россия представляют собой совершенно разные цивилизации. Усилия администрации Клинтона по оказанию помощи российским реформам были признаны неэффективными не только критиками Белого дома, которые обвинили американского президента в том, что он «потерял Россию», но и самими архитекторами этой политики. Начиная с осени 1998 г. Вашингтон заговорил о необходимости «стратегического терпения» и стал на практике дистанцироваться от России.
Прагматизм
НЕУДАЧА «МНОГОПОЛЯРНОЙ СТРАТЕГИИ» поставила внешнеполитическую элиту России перед новым выбором: ухода в глухую изоляцию от Запада, фактически за пределы системы, или проведения сугубо прагматического курса – на манер китайского. О возврате к «политике присоединения» речь, конечно, уже не шла.
Был избран второй путь, фактически средний между изоляцией и интеграцией37. Администрация президента Путина с самого начала объявила о приоритете внутренних экономических проблем и оставалась приверженной этому курсу. В начале первого президентского срока была поставлена цель догнать по уровню ВВП на душу населения Португалию – наименее развитую страну из группы развитых государств, т. е. фактически присоединиться к группе лидеров. В начале второго срока – сформулирована задача удвоения ВВП за десять лет. Внешняя политика стала рассматриваться не как средство совершенствования международной системы или ее балансирования, а как ресурс для модернизации страны. Преобладание США в этой системе само по себе перестало считаться угрозой для безопасности России. После 11 сентября 2001 г. Путин не столько «бросился в объятья США» (да и объятья никто ему не раскрывал), сколько обошел пресловутый камень преткновения, о который спотыкались другие. Он отказался от свойственной большинству политической элиты России «зацикленности» на американской военно-политической мощи.
