Но позади себя Хагир никого не увидел. Совсем никого. Старая береза покачивала мокрыми ветвями без единого листочка. Все было тихо.
– Что с тобой? – Хагир тревожно обернулся. – Что ты увидела?
Хлейна молчала, по-прежнему глядя ему за спину. Напряжение на ее лице немного смягчилось, но в глазах была резкая тревога и даже отчаяние.
– Я… – не глядя на него, с трудом выдавила она. – Пойдем отсюда!
Ничего больше не сказав, она бросилась бежать через рощу к опушке. Хагир сначала пытался не отстать от нее, но она мчалась, как будто хотела убежать от всего света, и вскоре Хагир посчитал за лучшее отпустить ее вперед.
Теперь ему даже хотелось остаться одному и обдумать то, что они сказали друг другу. Все изменилось: теперь он отвечал за Хлейну, как за важнейшую часть себя самого, и это новое чувство одновременно грело и тревожило его. Это связь прочнее, а эта ответственность полнее, чем его прежние обязанности перед Стормундом, попавшим в плен, перед Бьяртой и домочадцами, оставшимися без защиты, перед дружиной, которая доверила ему как вожаку свою жизнь и смерть. Это другое…
Медленно бредя по роще, Хагир то смотрел под ноги, будто выискивал там следы Хлейны, то оглядывался, надеясь понять причину ее испуга и бегства. Но священная роща не открывала ему, чужаку, своих тайн, которые доступны Хлейне. И Хагира переполнило смятение: он вдруг ясно осознал, что совсем ее не знает. В его глазах она прекрасна, их влечет друг к другу, и от этого кажется, что и души их так же близки, что все их мысли и чувства едины… Но ведь это не так! Они не знают, а где-то и не понимают друг друга, они думают по-разному! Еще Один говорил, что мудрец бывает безрассудным от сильной страсти. Но ни в какой страсти нельзя позволять себе превращаться в дурака, а Хагир, в общем-то, был довольно здравомыслящим человеком. Его мучили сомнения, тревожные предчувствия: сможет ли он сделать Хлейну счастливой, не пожалеет ли она о сделанном, когда их настигнут беды… А что бед не миновать, Хагир не сомневался.
Но все эти сомнения ничего не меняли. Его не оставляло ощущение, будто ему на шею повесили мягкий шелковый мешочек с каким-то драгоценным содержимым, но развязывать его запретили, и он носит на себе драгоценность, зная, что не расстанется с ней никогда, но не зная, что она собой представляет. Это ему откроется со временем, а пока следует лишь благодарить богов, подаривших смертному эту драгоценность.
Хагир все шел и шел через молчащую рощу, даже встревожился, не заблудится ли. Шаги и фигура Хлейны давно растворились без следа, Хагир чувствовал, что остался единственным человеком в этой роще… Свидание, разговор, ласки Хлейны уже казались сном, мечтой, выдумкой. Возникло даже ощущение, что и сама Хлейна – только мечта. Нечто прекрасное, но неспособное дать счастье в земной жизни. А жизнь его – как эта роща, полная молчащих, унылых берез с прозрачными каплями на тонких голых ветвях.
Следующие два-три дня Хлейна прожила как в лихорадке и с большим трудом поддерживала видимость беззаботности. Мысли ее вращались вокруг Йофриды, Хагира, приемной матери. Мертвая колдунья не оставит ее в покое. Она хочет получить добычу, старая ведьма, и не отступится! Как сильна она стала, если сумела показаться в роще! Едва миновал полдень! Хлейна не надеялась, что старуха ей померещилась: она видела ее лицо и наряд слишком ясно, ей никогда самой такого не придумать. Сейчас, по воспоминаниям, она разглядела даже то, что рога на голове старухи держались с помощью шапочки, к которой, должно быть, изнутри крепилась опиленная лобовая кость оленьего черепа на железном обруче. Смотрелось же это так жутко, точно рога ее собственные! Хлейна хотела уйти от мертвого мира, но злобный дух сам явился за ней, явился в разгар светлого дня, в сердце священной рощи! Ни в каком месте и ни единого мгновения Хлейна не ощущала себя в безопасности. Хрустальный жезл она убрала на самое дно сундука и завалила тряпьем, и даже прикоснуться к этой красивой вещи было страшно, как к живой змее. Ложась спать, Хлейна клала под подушку длинный нож, а на земляном полу возле лежанки и на своей руке чертила угольком несколько охраняющих рун. Но нельзя же прожить в этом страхе всю жизнь!
Нет, она не останется здесь, в Роще Бальдра, в такой близости от могилы колдуньи. Бежать! Ужас Хлейны перед Йофридой был так велик, а желание бежать отсюда – так сильно, точно та грозила ей смертью. Бежать во что бы то ни стало! Явление колдуньи – это еще один знак судьбы. Она должна плыть с Хагиром, ее дом должен быть там, где его дом, иначе ей вообще не выжить.
Фру Гейрхильду она в эти дни старалась избегать. Хлейну мучил страх, что мудрая приемная мать по глазам разгадает ее намерения, и стыд, что приходится так поступать. Хагир, конечно, прав, его чувство чести не обманывает: бежать от фру Гейрхильды будет сущей неблагодарностью. Хлейне хотелось плакать от стыда и от горечи разлуки: ведь и она не знала другой матери, кроме Гейрхильды. Та всю жизнь была так добра к ней! Так прилежно растила и воспитывала ее, так баловала, так наряжала и радовала всеми способами, какие только могла придумать. И как она огорчится, если приемная дочь ее покинет, сбежит! Хлейна живо представляла горе и обиду Гейрхильды, и ее сердце разрывалось от стыда и жалости. Но что она может сделать? У нее нет другого выхода! И мучения совести ничуть не ослабляли ее решимости.
Фримод ярл предполагал пировать еще долго и веселиться до самого йоля, но не прошло и трех дней, как Стормунд Ершистый и Хагир заговорили об отплытии.
– Это не большая похвала хозяину, если друзья в его доме гостят всего по три дня! – возмутился Фримод ярл, впервые услышав об этом. – И не говорите мне ничего! Я думал, вы у меня прогостите всю зиму. Ну, хотя бы до йоля, если вы уж так соскучились по дому. А раньше ни одному умному человеку не пришло бы в голову уезжать, я про это и слышать не хочу! Мне думается, наша дружба заслужила более уважительного отношения!
– Так-то оно так, да у меня… – начал было Стормунд, для убедительности делая в воздухе неопределенные движения.
Хагир знаком призвал его к молчанию и заговорил сам:
– Все это верно, ты, несомненно, прав, Фримод ярл. Если бы это зависело только от нашего желания, то мы с радостью прогостили бы у тебя и до йоля, и до Праздника Дис…
Говоря это, он все время помнил, что с ним уедет и Хлейна, и оттого чувствовал себя в этом доме кем-то вроде предателя. Гадкое чувство, но иного не дано – он обещал Хлейне, да и сам он, однажды допустив мысль о дальнейшей жизни с ней, жизни без нее уже не представлял. Обращаясь к Фримоду ярлу, Хагир чувствовал ее совсем рядом позади себя.
– Так в чем же дело? – нетерпеливо перебил его Фримод ярл.
Весь его вид говорил о решимости немедленно разделаться с любыми препятствиями, которые мешают ему радоваться жизни вместе с друзьями и наслаждаться заслуженной славой победы. Не очень-то умный вид у него будет, когда перед йолем или после йоля сюда приедет Рамвальд конунг со своим сыном Эдельгардом, с детства соперником Фримода, а он будет рассказывать о схватке с оборотнем, имея свидетелями только немые горшки, хотя бы и золотые!
– Дело в том, что близится срок фьялльской дани. Они приплывают к нам после первого снега, а он идет уже четвертый день. Чтобы успеть к Березняку раньше них, нам нужно отплыть отсюда не позже чем через два-три дня. Иначе фьялли окажутся в нашей усадьбе раньше нас и не найдут там ничего, кроме нескольких испуганных женщин и рабов.
– Там моя родня! – втолковывал Стормунд доблестному ярлу, который, конечно, храбрый парень, но малость туповат. – Сестра моей жены…
– У нас там дети! – восклицала Бьярта, обращаясь не столько к Фримоду ярлу, сколько к фру Гейрхильде. – Сыну десять лет, а девочке шесть! Я не хочу, чтобы козлиные головы[18] забрали моих детей и продали их за наш долг! Или держали у себя в залоге, чтобы без конца тянуть из нас серебро!
– Теперь у нас есть чем заплатить дань, и мы должны успеть вовремя, – продолжал Хагир. – Только благодаря твоей дружбе и доблести твоей дружины, Фримод ярл, у нас есть такая возможность. Мы можем откупиться сполна за этот год и даже приберечь кое-что на будущее, если следующим летом нам не так повезет.
– И ты хочешь все отдать?
Фримод ярл нахмурился. Хагир сын Халькеля – знатный и храбрый человек, достойный боевой товарищ, в подземном срубе кургана доказавший, чего он стоит. И вот этот-то человек, которого он, Фримод сын Стридмода, с гордостью называет своим товарищем, собирается платить кому-то дань… тьфу, каким-то козлиноголовым фьяллям, что ходят под властью какой-то ведьмы… Или что там еще про них рассказывают? И вот его друг Хагир собирается поставить себя в такое унизительное положение! Отдать в чужие, ничем не заслужившие руки свою добычу, вырванную из лап оборотня в долгом опасном походе, в кровавой схватке?! Немыслимо! Нелепо! Все отдать – и ради чего? Чтобы какие-то фьялли хвалились у себя на пирах чужими кубками? Душа Фридмода ярла закипала от возмущения при мысли об этом.
