Третий московский процесс снова ставит проблему признаний. Спецы 1930–1931 гг. верили, что за сотрудничество им подарят жизнь, и в большинстве своем не ошиблись. Зиновьев и Каменев согласились преувеличить свои грехи в обмен на жизнь и ошиблись. Пятаков мог считать, что гибель обвиняемых в 1936 г. — трагическая ошибка, которая не повторится. Радек старался подыграть Сталину изо всех сил и получил сомнительный приз — жизнь в лагере. Но если в 1937 г. он мог надеяться на скорое освобождение, то после разгрома военных (веривших в вариант «спецов») шансы на свержение Сталина стремились к нулю. Почему же опытные политики согласились в марте 1938 г. так унижаться?
Ключевой фигурой процесса был Бухарин. Ему создали в тюрьме сносные условия жизни, позволившие заняться научной работой.
О чем думал Бухарин в заключении? Почему он согласился взять на себя ответственность за страшные преступления? Может быть, сработала угроза семье? Как бы Бухарин ни любил молодую жену, такой угрозы недостаточно для политика и человека идей, чтобы согласиться предстать перед миром в качестве бандита, оклеветать свои идеи, смешать с грязью все, что тебе дорого. При том, что, скорее всего, все кончится расстрелом.
Из тюрьмы Бухарин писал Сталину: «Я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех обвинениях, которые я подтвердил на следствии…» Так зачем подтвердил? Бухарин пытается помочь Сталину в реализации тех задач, которые соответствуют взглядам самого Бухарина.
«Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки a) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает a) виновных, b) подозрительных, c) потенциально-подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись».[462] При всей наивности расчета, что после кровавой чистки может сразу настать демократия, здесь видно, что Бухарин продолжает не только бороться за свою жизнь, но и «лоббировать» демократизацию, приписывая Сталину это намерение. Но если во время работы над «Сталинской» конституцией такие иллюзии еще были простительны, то после февральского пленума надежды на демократизацию по воле Сталина были заведомо тщетны[463]. Так сказать, жизнь показала…
Бухарин в письме к Сталину настаивал, что «я ни при каких условиях не пойду на такую подлость, чтобы клеветать на самого себя из страха и из других аналогичных мотивов»[464]. Одновременно Бухарин писал о поддержке самой идеи «генеральной чистки». Бухарин согласен, что «большие интересы перекрывают все». Но он не хочет умирать. Ссылаясь на свое неврастеническое состояние, он предлагает Сталину то дать ему выпить яду, то сделать его организатором университета на Колыме, то отправить за границу под присмотром чекистов, сделав «Анти-Троцким»[465]. Миссия Анти-Троцкого в наибольшей степени увлекает Бухарина. Он хочет доказать Сталину на процессе, что, как и прежде, может стать главным борцом против Троцкого, главным его обвинителем. Так складывалась линия поведения Бухарина на процессе — признать политическую ответственность за оппозиционную деятельность и косвенно — за ее последствия, но не признавать непосредственное участие в шпионаже, терроризме и вредительстве.
Сталину было важно убедить Бухарина в сознательном сотрудничестве. Эта тактика показала свои преимущества — Крестинский в начале процесса отказался от своих показаний, а Бухарин выдерживал избранную линию поведения.
В первый день процесса Крестинский чуть не сорвал праздник советского правосудия. Он заявил: «Я троцкистом не был… Не всегда говорил правду во время следствия… Я не входил в состав троцкистского центра, потому что я не был троцкистом»[466].
Но и Крестинский не решился разоблачить методы следствия. Когда прокурор Вышинский стал добиваться от него ответа, почему Крестинский давал показания на следствии, от которых сейчас отказывается, «бунтарь» отвечал односложно, боясь сказать о методах следствия:
«Вышинский: Когда я Вас допрашивал на предварительном следствии, вы мне говорили правду?
Крестинский: Нет.
Вышинский: Почему вы мне говорили неправду? Я Вас просил говорить неправду?
Крестинский: Нет.
Вышинский: Просил я вас говорить правду?
Крестинский: Просили?»[467]
Позиция Крестинского выглядит бледно. Он явно боится того, что будет после заседания. Не решившись идти ва-банк, он проиграл, дав на следующий день покаянные показания. Он, оказывается, перепутал, сказав, что невиновен, «почти машинально».
В 1928 г. Крестинский был инициатором перехода троцкистов на позиции Зиновьева, то есть формальной капитуляции без реального отказа от своих позиций, с целью работы внутри партии. На процессе этот эпизод подробно разбирался, было оглашено письмо Крестинского Троцкому, направленное в 1928 г.: «И при капитуляции, и при непримиримой тактике потеря влияния неизбежна. Но в первом случае медленно, постепенно, упорной работой внутри партии и в советском аппарате можно восстановить, вновь заработать доверие масс и влияние на них»[468]. Значит, после капитуляции 1928–1929 гг. троцкисты просто превратились в зиновьевцев, продолжая действовать как тайная фракция внутри партии. Какие основания считать, что идеолог этого перехода Крестинский позднее превратился в сталиниста?
Но Бухарин после 1932 г. не замечен во фракционности. Правые были опасны как «теневое правительство». Пока они были живы, у недовольных партийцев оставалась надежда избавиться от Сталина и не «завалить» хозяйство. Сегодня оппозиция разгромлена. Но что будет через 10–20 лет?
По мнению С. Коэна, «Бухарин не сознался в предъявленных ему обвинениях» и даже «превратил процесс в суд над сталинским режимом»[469]. Материалы процесса не позволяют согласиться с таким заключением. Бухарин признал чудовищные преступления, не согласившись только с личной ответственностью за терроризм, шпионаж и вредительство. Никаких намеков на суд над режимом в материалах процесса нет. Более того, Бухарин идет на откровенное унижение: «Стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом»[470].
Тем не менее некоторый бунт на коленях Бухарин себе позволил. Признавая себя сторонником терактов, Бухарин и Рыков категорически отрицают свою осведомленность о подготовке конкретных убийств. Возмущение Бухарина вызвала и попытка обвинить его в планах покушения на Ленина в 1918 г. Но Бухарин признавался в организации кулацких восстаний, общей осведомленности о вредительстве и пораженчестве, в подготовке переворота.
Бухарин подверг осторожной критике доказательную базу процесса (это закладывало основу для будущей реабилитации). Вышинский настаивает, что руководители заговора должны отвечать за всю совокупность преступлений — как одна шайка разбойников. На что Бухарин отвечал, что «члены шайки разбойников должны знать друг друга»[471], чего в данном случае нет. Однако если бы речь действительно шла о разветвленном шпионско-вредительском заговоре, члены организации должны были конспирироваться и могли друг друга не знать.
Бухарин напомнил, что признания обвиняемых, на которых строит свои выводы обвинение, — это «средневековый юридический принцип». И тут же начинает признаваться в тягчайших преступлениях[472].
Свои признания Бухарин делает нехотя, сопровождая их многочисленными схоластическим оговорками: «С вредительством дело обстояло так, что в конце концов, в особенности под нажимом троцкистской части так называемого контактного центра, который возник примерно в 1933 году, несмотря на целый ряд внутренних разногласий и манипулярную политическую механику, после различных перипетий, споров, была принята ориентация на вредительство»[473]. Эта схоластика раздражала Вышинского и Сталина и, кстати, опровергала уверения Бухарина в том, что он годится для нужд агитации после процесса. Нет, слишком сложен. Сказал бы прямо, убежденно — виноват. Так нет: «манипулярная политическая механика». Бухарин утверждает: «Я, главным образом, занимался проблематикой общего руководства и идеологической стороной, что, конечно, не исключало ни моей осведомленности относительно практической стороны дела, ни принятия с моей стороны практических шагов.
Вышинский: Но блок, во главе которого вы стояли, ставил задачей организацию диверсионных актов?
Бухарин: Насколько я могу судить по отдельным различным всплывающим у меня в памяти вещам, это — в зависимости от конкретной обстановки и конкретных условий…»[474]
Иногда «увертки» Бухарина раздражают даже Рыкова, который иронизирует над подельником.
