А теперь он стоит возле умывальника, ополоснув лицо и намыливая руки, и думает, что никогда не видел счастья рядом с собой. В этом доме его давно не было. Когда умер дед Ян, оно ушло вместе с овдовевшей бабой Мотрей, едва она переехала в родительскую хату. И Назар с тех пор его не видел и почти что не помнил. Близкие были больны каждый своим горем и заразили однажды его. Единственным радостным, светлым, счастливым человеком, оказавшимся в усадьбе Шамраев за много лет, стала Милана. Будто бы здоровый молодой побег возле умирающего дерева. Вот и тянуло, как если бы она могла его излечить — потому что с ней легче.
— Ма, а ты когда в больницу-то ложиться собираешься, а? — невпопад спросил Назар, оказавшись на кухне.
— Ляжешь тут с вами, — отмахнулась Ляна. И заканчивая накрывать стол, поставила на место перед стулом, где всегда сидел Назар, тарелку ароматного борща.
— Надо.
— Ну потом…
— Куда тянуть?
— Ну хорошо, хорошо, — согласно кивнула мать, — поговорю с врачом. Но вот ты б не заставлял меня нервничать, так, глядишь, и больница б не пригодилась.
Назар на мгновение опустил глаза. Лишнее напоминание, что он — причина ее недуга, тоже привычно болезненно отозвалось в душе. Повод теперь стал другим, а результат тот же.
Только на сей раз Кречет заставил себя отогнать чувство вины. За Милану он точно извиняться не станет.
— А врач холостой? — вдруг спросил он, сунув в рот первую ложку борща.
— Что?
— Ну я помню, что он твоего возраста. И это… внимательный, ты говорила. А вдруг холостой?
— Ты к чему это клонишь? — подбоченившись, спросила мать.
— Да я тут чёт подумал… это же пища богов! Я вот когда-то ж женюсь, стану отдельно жить, а тут такая еда будет пропадать. Давай мы тебя замуж выдадим, а? — заржал Назар.
— Батюшки! — ахнула Ляна и осела на соседний с сыном стул. — До чего додумался, от матери родной избавиться. Это чтобы я тебе глупости делать не мешала? Так вот не выйдет у тебя ничего. Кто тебе еще правду-то скажет, кроме меня, да как жить — подскажет. Так что не городи чепухи — и ешь!
— Вот блин, не проканало, — прозвучало в ответ нарочито весело, хотя и доли этого веселья он не испытывал. В итоге свел разговор к коротким информативным репликам — когда мать впадала в подобные состояния, то разговаривать с ней становилось невозможно, а злить и расстраивать тоже нельзя. Дежурно поинтересовался, все ли в порядке в усадьбе, с удивлением узнал, что дядя Стах в отъезде всю эту неделю тоже и все еще не вернулся. А остаток вечера слушал невыносимо скучную тираду, в которой городские сплетни перемежались с нравоучениями о том, что он творит какую-то лютую дичь. Основной массы упреков Назар совершенно искренне не понимал, кроме того, что, согласно материной теории, они с Миланой друг другу категорически не подходят: ты посмотри на себя и посмотри на нее, — восклицала раз за разом Лянка, имея в виду что-то совсем другое, чем в итоге получалось.
Для полного счастья посреди разговора позвонила Милана, беззаботным тоном позвавшая его выйти к террасе и посидеть вместе, поскольку (о радость!) Станислав Янович свалил, а значит, чинного ужина не предвидится и можно устроить безобразие прямо на ступеньках — Марья уже приготовила им еды.
Динамик на его телефоне был слишком громким, и мать прекрасно слышала начало разговора, сведя брови на переносице в неизменном выражении: я же говорила! Пришлось сбежать в коридор и уже оттуда невнятно, будто оправдываясь, полушепотом объяснять, что, наверное, сегодня не получится. Куда ему после такой головомойки? Как? И мать оставить такой неуспокоившейся, тоже как?
«Она что-то чудит», — это было самое жесткое, что он мог позволить себе сказать, но Милана не менее беззаботно, чем обычно, фыркнула свое: «Ну и ладно!» — и отключилась, оставив его успокаивать и сторожить Ляну. А когда он вернулся в кухню, та и правда вела себя как оскорбленная королева, поджимала губы и периодически громогласно вздыхала, всем видом демонстрируя Назару его неправоту и будто бы ставя перед выбором.
При всей готовности к тому, что с мамой может быть непросто, такого напора в первый же вечер Назар попросту не ожидал.
Позже они разошлись по своим комнатам. И впервые за эти дни он остался наедине с самим собой. Знакомые с детства звуки со двора и бормотание телевизора в маминой спальне. Знакомые запахи из кухни и сквозь открытое окно — из сада. Каждый шаг в тишине по чуть скрипящим половицам — знакомый. Здесь все было родным и вместе с тем казалось неуловимо и неумолимо изменившимся. Впереди все то же самое, что было раньше. Так почему же кажется, что другое? Потому что у него есть полтора месяца, пока здесь Милана?
Всего лишь полтора или целых полтора?
А он, наверное, обидел ее своим отказом. Идиот. И без того против нее никто… а с этим-то грузом…
Назар втянул носом воздух и завалился в кровать, закрыв глаза. Для сна было слишком рано, чтобы чем-то заняться — слишком поздно. Свежесть, которой тянуло из сада, где с вечера поливали цветы и деревья, бодрила. А его накрывало с каждым вздохом, раз за разом все сильнее, потому что это время он должен, обязан был провести с Миланой! Потому что это правильно и этого он хочет сильнее всего.
Брал в руки телефон, находил Миланкин контакт и зависал, глядя на него. Наверное, нужно написать ей, извиниться, но каждое начатое смс он быстро стирал — слова казались недостаточными. Хотелось чувствовать. Вряд ли возможно чувствовать через текст со светящегося экрана.
И Назар с трудом дождался, когда мать у себя притихнет — она засыпала обычно рано, была той еще соней, и никогда это не радовало его так, как сейчас. Часы показывали начало двенадцатого, когда и на подворье настала глухая ночь. Большой дом погружался в сон. И именно в это время Назар вышел на крыльцо, едва слышно скрипнув дверью, и крупной тенью скользнул вниз, к клумбам, где душно и пышно цвели бабкины розы. Сорвал бутон, цвета которого в темноте и не видел, а после тропинкой, не менее знакомой, чем каждый клочок земли в этих краях, двинулся к балкону Миланы, чтобы, привычно взобравшись по липе и перемахнув через парапет, оказаться перед ее дверью, сейчас открытой. Из-за нее лился неяркий, приглушенный, теплый свет.
На него Назар и пошел, переступив через порог и отодвинув в сторону занавеску. Следом раздался тихий вздох кровати, на который был отброшен ноутбук, а еще через мгновение Милана обнимала его за шею, радостно шепча его имя.
— Не могу без тебя спать, — выпалил Назар ей на ухо.
— Как мама?
— Ерунду придумывает, как обычно. Не злись, хорошо? Она уймется. Ей привыкнуть бы.
— Я не злюсь, — она потерлась носом о его щеку. Сейчас колючую, но, оказывается, она к этому уже привыкла. Вот только Ляна Яновна вряд ли когда-нибудь привыкнет к Милане.
— Честно не злишься?
— Честно-честно!
— Фух! — с тихим облегчением рассмеялся Назар и, повернув ее лицо к своему впился горячим поцелуем в ее губы. Вечер не видел — смертельно соскучился. Ему казалось, он хочет ее постоянно. Никогда такого не было, даже в пубертатном периоде, когда парни вожделеют вообще всех девушек сразу. Ни на ком не замыкало, а тут чем больше погружался в нее, тем сильнее кружило голову.
Он многое знал теперь о ее теле. Изучал его. Запоминал, где нужно касаться, чтобы она теряла от него голову, как ее целовать, как ласкать пальцами, как — губами, а жажды это не утоляло. Милана открывалась ему раз за разом, и открывала его самого. Для себя, для него. Оказывается, ему нужно больше. Оказывается, ему всегда мало. Оказывается, ему до одури нравится ловить ее оргазмы — больше, чем собственные — так это красиво.
Сейчас он подхватил ее на руки и отнес в кровать, не разрывая их поцелуя. А когда уложил на подушку и навис сверху, замер, вглядываясь в ее лицо. Зрачки его были расширены то ли из-за освещения, то ли от желания, овладевшего им. И срывающимся шепотом Назар проговорил:
