Малько ничего не сказал. Он так и ушел, не проронив ни слова…
* * *
– Ты отпустил ее?
Севостьянов промолчал.
– Ты что, не слышишь меня? – повторил свой вопрос Захаров, прямо-таки зверея от злости.
Он знал, что Севостьянов все понял, что он не мог не понять: это визит Шеффера, знаменитого своими связями адвоката, явился причиной того, что Татьяну Виноградову пришлось отпустить. Под залог. Под очень большой залог.
Захаров был рад уже тому, что свидетелей этого визита не было. Что никто не видел, как Юлий Шеффер, войдя в кабинет следователя прокуратуры, произнес всего одну фразу… Одну. Всего два слова, от которых у Захарова засосало под ложечкой. Он всего-то и сказал: “Отпусти ее…” И ушел, даже не произнеся вслух фамилию своей подзащитной.
И уже через какую-то секунду Захаров звонил Севостьянову, чтобы тот отпустил Виноградову.
Он знал, что Николай придет и потребует объяснений. А что он мог ему сказать? Что вынужден был отпустить ее, потому что этого захотел Шеффер? К кто виноват в том, что горстка людей в Москве диктует остальным свои желания, ссылаясь на личные связи с Кремлем и Думой? И как объяснить феномен, когда люди, находящиеся по отношению друг к другу в политической оппозиции, встречаются в ночном клубе какого-то полусумасшедшего авантюриста, чтобы без свидетелей обсудить ОБЩИЕ (как это ни странно!) вопросы, поужинать чуть ли не в семейной обстановке, поиграть в карты, отдохнуть, расслабиться с проститутками?!
– Ты на меня не ори, – вдруг сказал Севостьянов. – Виноградову я отпустил. Не дурак, сам знаю, кто такой Шеффер. Тем более что ОН БЫЛ И У МЕНЯ…
– У тебя? А у тебя-то он что делал?
– То же самое, что и у тебя. Сказал, чтобы я показал ему материалы экспертизы, те самые, что пока еще оставались у меня… Отпечатки пальцев в квартире Доры Смоковниковой… Виноградовой там не было… Но я не переживаю, что ее отпустил, потому что и так чувствую, она здесь ни при чем. Все понимаю – и отсутствие у нее алиби, и что нет свидетелей ее присутствия в лаборатории, и что дырок в ушах мышей, черт бы их побрал, тоже нет, и что Рыженкова, на которую она ссылается, уехала раньше и потому они не могли встретиться В ПРИНЦИПЕ… Но она не виновата. Ты же видел ее…
– А я, честно говоря, думал, что ты ничего не знаешь про Шеффера.
– Здесь все все про всех знают. А он еще душится такими крепкими духами, что аж в нос бьет… К тому же он такой огромный и шумный, что его трудно не заметить идущим по коридору… Я вообще поразился, что он опустился до того, чтобы зайти в мой кабинет. Ведь ему достаточно было просто позвонить…
– Значит, хотел, чтобы наверняка, чтобы побыстрее… Видимо, эта Виноградова из ИХ КРУГА. Ты знаешь, кто собирался в храмовском клубе?
– Откуда? Сейф мы вскрыли, но меня в это время здесь не было, ты же сам знаешь, кто взял все документы…
– На то он и прокурор…
– Ты думаешь, что и он?.. Но тогда какой смысл вообще кого-то искать? Убили Храмова, его соседку, а нас связывают по рукам и ногам. Не дают работать! Ничего не понимаю.
– Значит, нам ничего и не надо понимать…
– Вы допросили сторожа?
– Лучше б и не допрашивали… Но он сам виноват. Захаров замолчал. Он еще не знал, в курсе ли дела Севостьянов: сторожа храмовского клуба забили насмерть при попытке к бегству.
– Что, пытался бежать? – Николай все понял. – Он и от нас пытался сбежать. Это же Иван Золотев, он двадцать пять лет отсидел за убийства. Храмов его пригрел у себя, откормил… Но хоть что-то он успел рассказать?
– Я думаю, что все. Вернее, почти все. Ты бы знал, какие фамилии он нам называл… Кого только Храмов у себя не привечал… Я даже думаю, что Золотова не избили, а убили, чтобы он не рассказал еще что-нибудь… Понимаешь, его утром нашли в камере мертвым… Лицо разбито, но это понятно – это наша охрана постаралась… Но ведь от этого не умирают…
Я жду результатов вскрытия. Сдается мне, что ночью в камеру впустили постороннего, знаешь ведь, как это бывает… И еще… Я видел лицо этого Ивана, когда ко мне пришли и сказали о том трупе с выколотыми глазами… Я просто уверен, что он знал и об этом… Он даже побелел весь…
– Я одного не могу понять, Володя, как это у нас получается: входит к тебе в кабинет твой же человек и начинает излагать тебе факты, сыпать на голову информацию, которая относится только к тебе, а у тебя сидит на допросе арестованный и все слушает… Ты хоть можешь вспомнить, кто именно к тебе зашел и рассказал об этом трупе?
– Конечно, могу. Вадим Чесноков.
– Вадим? А как он у тебя оказался?
– Так ты же сам его ко мне послал с материалами дела на братьев Воронковых…
– Я?! Это он тебе так сказал? Да с какой стати у меня могли оказаться документы на Воронковых, если их дело давно закрыто, а материалы отправлены в суд? Еще месяц тому назад! Или ты что-то путаешь, или вы оба пудрите мне мозги… Ты сам-то просил меня об этих бумагах?
– Нет, не просил. Но ты же звонил мне еще с неделю назад и просил дать тебе папку с воронковским делом, Коля…
– Это тебе Вадим сказал?
– Да… Выходит, ты ничего не знал, а дело целую неделю находилось в ЕГО РУКАХ?
– Думаю, что ему это дело как раз ни к чему. Он просто относил папочку кому-то, кто его хорошенько об этом попросил или заплатил…
В кабинете стало тихо, было слышно, как за окном идет дождь да завывает ветер.
– Чертова погода… – Николай поднялся и подошел к окну – Чертов Чесноков… Он специально сказал тебе про труп в присутствии Золотова, чтобы дать ему понять… Но что именно? И на кого Вадим работает?
* * *
Она вышла из номера, надев на себя два свитера – свой и Игоря, которому он уже никогда не понадобится, – и брючный костюм – единственную оставленную грабителями ее одежду; продукты, остатки ночного пиршества, она рассовала по карманам и пакетам. Затем вышла из гостиницы, не сказав никому ни слова. И даже не оглянулась, когда ее окликнула заспанная дежурная…
На улице выпал снег. Было чисто, свежо, легкий морозец приятно холодил щеки.
Без денег и документов (паспорт на имя Доры Смоковниковой она так и не нашла, очевидно, его тоже украли) Анна шла по пустынной в этот ранний час улице и вспоминала приблизительно такое же утро в Москве, когда они с Виком стояли посреди улицы, не зная, с чего начать новую жизнь и, главное, где раздобыть денег…
Вик бросился под машину. Он был храбрым, этот Вик…
Она сглотнула слезы и всхлипнула. Вик, она тосковала по нему и в Париже, и в Лондоне, везде, куда бы только не забрасывала ее судьба. Она понимала, что никто и никогда не будет любить ее так сильно, как он, но ему не хватало полета и того воздушного купола над головой, который затягивает вверх, который делает человека выше и чище…
Еще она тосковала по хрустящим новеньким купюрам, пахнущим вкусной едой в дорогих ресторанах и изысканными духами, по долларам, обладающим особым ароматом, присущим лишь хорошим, первоклассным вещам в престижных европейских магазинах.. Деньги пахнут комфортом, теплом, ласковыми и щедрыми мужчинами, уютными купе и горячим кофе в салонах самолетов, они пахнут свободой и наслаждениями…
Послышался визг тормозов, и она почувствовала сильный удар сбоку… Сбитая большой красной машиной, она упала на асфальт, перекатилась и замерла, затаив дыхание… “Спасибо, Вик…” – прошептала она, чувствуя, как погружается в дрожащее от дурноты и наползающего красного тумана облако…
* * *
"Я не верила своим глазам… Я видела нежно-розовые полосатые обои, шелковистые и словно пахнущие розами, и часть зеркала, в котором отражалось окно с плывущими за прозрачным стеклом облаками…
Надо мной склонилась женщина Нет, слава богу, это была не Мила. Сестра оставила меня на какое-то время, дав мне передышку. Эта женщина была постарше меня, но красива, как будто сошла с картинки модного журнала. Этакая бизнес-леди.
– Вам лучше? – спросила она приятным низким грудным голосом. – Вы пришли в себя… Вот и отлично. Сейчас позавтракаем. Врач уже был, он осмотрел вас и сказал, что ничего страшного… Вы меня слышите?
Я повернулась к ней и кивнула головой.
– Меня зовут Ирина. Моя машина сбила вас… Я приношу свои извинения и готова искупить вину перед вами. Если вас интересуют наличные, я готова заплатить столько, сколько вы попросите. Конечно, в разумных пределах… Если же у вас какие-то неприятности – а они у вас, несомненно, есть, поскольку на вас мужская одежда, а при вас не было ни рубля, – то я готова помочь вам устроиться на работу и даже снять квартиру… Так что – выбирайте. У меня очень мало времени, меня ждут три очень важные встречи, поэтому я вас слушаю… Вы не очень пострадали, а поэтому не стоит притворяться…
Она произнесла все это скороговоркой, словно действительно спешила. Она даже извинялась так, словно делала мне одолжение. Эта Ирина, щеки которой потрескались от толстого слоя крем-пудры, а губы блестели от не менее толстого слоя блестящей “ланкомовской” помады, преподнося мне всю эту чушь, так брызгала слюной, что я готова была ударить ее, чтобы она только заткнулась.
