в мыслях нельзя было позволить себе попытаться переступить.
Букварев не сразу сообразил, что он остался один. Надя пропала. Он сел на скамейку и закурил. В голове его стоял легкий звон и было пусто. Но самому ему стало легче, будто свалился с его плеч тяжелый груз. Было еще немножко грустно, и чувствовалась усталость. Он еще не до конца осознавал поражение, нанесенное ему Надей столь искусно и деликатно. Он еще не горевал и не поносил себя последними словами, еще не сгорал от стыда; он чувствовал, правда, что все это, пожалуй, придет в самом ближайшем будущем и молил кого-то, чтобы все это прошло у него полегче, а Наде был тихо и грустно благодарен.
В его сознание стали возвращаться события прожитого дня, и он одинаково холодно, хоть и не очень сильно, презирал сейчас Воробьихинского и Губина, одинаково и грустно любил Надю и Любу с детишками.
Но все они, хотя и стояли рядом друг с другом, находились все же позади чего-то более важного, главного, неотступно требующего от Букварева ответа. Он любил их как верных друзей, как любил и Заметкина, как многих других, которые продолжали верить в него самого — сильного, честного, талантливого — и всегда готовы были прийти на помощь, разделить радость успеха и горечь неудачи. А он обязан, должен и призван — в этом весь смысл его жизни — доказать всем что-то очень значительное и обрести прежнюю уверенность, от которой легче и лучше становится всем…
Что-то едва слышно прикоснулось к его плечу. «Ветка, что ли?» — подумал он и оглянулся.
— Я не могла оставить тебя так… — едва слышно заговорила Надя. — Тебе трудно… Но ты и сам немножко виноват… — И странно, в голосе ее звучал не упрек, а ласка. — Я уж на второй день знала, что у тебя тут жена и дети и ты живешь с ними, только чего-то рассорился, что ли… Я думала, что ты дрянь, и захотелось мне получше изучить таких субъектов, которые бегают от жен к молоденьким… Но ты хороший… и я немножко потеряла голову. Да и как с тобой не забыться, ты же такой… Энциклопедия, как говорит разухабистый твой дружок! Вы хорошо дополняете друг друга, такие разные. Без тебя он бы стал совсем бессовестным. Я с ним согласна, ты энциклопедия, только ты не книга и не библиотека, а просто богатый на доброе человек. И не переживай, что много врал мне. Ты не врал… Ты честный… Но нам не надо больше видеться вот так, один на один… А то совсем можем забыться… Вспоминать друг о друге, помнить — можно и даже нужно, а видеться — нет. У нас так много своих личных забот и обязанностей… Поцелуй меня последний раз, только тихонько…
Букварев медленно привлек ее к себе, вглядываясь в ее глаза.
— Подожди, — сказала она. — Я еще тебе скажу. Письмо я с тобой не пошлю, потому что это для тебя будет, наверное, трудно. Зачем тебе лишние хлопоты, да еще о моих с Юрочкой делах. Не подумав, сказала я тебе про письмо, как капризная девчонка-командирша. Извини. Пусть уж оно ползет почтой… Доползет когда-нибудь, мне торопиться некуда…
Она прижала свои прохладные ладони к его пылающим щекам, заглянула ему в глаза совсем близко, проговорила:
— Ты и так измучился… Давай я поцелую тебя сама.
Букварев закрыл глаза и готов был плакать. Он почти не слышал прикосновения ее губ к своему лбу. Он крепко прижал ее и услышал все тот же голос:
— Не надо… Между нами уже ничего не повторится, хоть ты и хочешь, чтобы все было, как вчера, и я немножко хочу… Отпусти меня…
И он ее отпустил, совершенно покоренный и зачарованный.
…Через мгновение он уже догонял ее, уходящую.
— Я… провожу… — прерывисто выговорил он, протягивая к ней руки.
— Чтобы защитить от хулиганов? — почти спокойно спросила она. И добавила с чуточкой горечи в голосе. — Не надо. Жизнь научила меня и от хулиганов отбиваться… От них, правда, легче… Не так, как от тебя…
— Да я…
— Не надо… И оставь меня одну… Может быть, я сегодня буду плакать… Может, очень скоро, сейчас вот… А я не хочу, чтобы ты это видел.
Она резко ускорила шаги, и Букварев не осмелился следовать за ней.
«Вот и все, — подумал он. — Как костер, погорел, повспыхивал и утих, оставив после себя только воспоминание и теплое выгоревшее место… Теперь все будет спокойнее. Буду хорошо и много работать… А какой все же она молодец! Но… не завидую этому самому Юрочке… Мне и то с ней было трудно, труднее, чем с хитрецом Воробьихинским… Диву можно даться, какие неожиданно умные, тонкие и богатые натуры встречаются и среди совсем молодых людей!
И Букварев долго не замечал, что крепко потирает затылок, а глаза у него влажнеют…
МАЯТНИК ЭМОЦИЙ
Букварев шел и не замечал дороги и самого города. На землю опускался первый в эту осень заморозок, леденивший сырые тротуары и опавшие листья. Над городом висела круглая белая луна, которая озабоченно морщила свой лик, вглядываясь во все закоулки и затененные дворы. Букварев пересекал сейчас старый посад, застроенный деревянными домишками, вдоль заплывшего городского рва. Обычно здесь пованивало застойной водой, но в этот поздний вечер мороз, послушный всевидящей дворничихе-луне, деловито сковывал редкие лужицы и вжимал в землю неприятные запахи.
Легко и подбористо шагал Букварев, едва касаясь подошвами асфальта. Давненько не испытывал он такой бодрости, но словно и не сознавал ее. В нем сей час работали только мыслительные и эмоциональные отделы по программе: Надя, семья, работа. У него не прошла еще сумятица чувств, и он понимал, что надо привести душу в порядок и управлять ею. Надо было выхватить из этой сумятицы самые существенные куски, обкатать их, додумать, дочувствовать и поставить на свое место. Требовалось поставить точки над многочисленными i.
— Все же она чудо! — вслух сказал он и рубанул воздух кулаком, недовольный оттого, что не может найти
