возражал, не протестовал против того, что один из его жителей, сильный и почти счастливый, жестоко ударил своего друга, тоже по-своему счастливого, только более мелкого и слабого. Город словно побаивался Букварева…
— Тьфу! — вслух сплюнул Букварев и круто развернулся, чтобы снова подойти к другу.
Губин уже успел сойти с тротуара и стоял, все так же прижав ладонь к щеке, в тени корявого двухобхватной толщины тополя. Букварев крепко взял друга за плечи обеими руками и повернул его лицо к свету. Подбородок Губина был в крови. Букварев достал носовой платок и вытер его, отводя одеревеневшую руку Губина в сторону.
— Отойди, — сказал Губин, трудно раскрывая поврежденный рот. Он легонько оттолкнул Букварева и оперся рукой о тополь, а другой рукой продолжая ощупывать лицо.
— Я неправ, — не своим голосом сказал Букварев. — Мордобой — не метод. Можешь и мне за это разок отвесить. Но и так, как ты, нельзя так о людях…
— Даешь ты, старик, — поспокойнее ответил Губин, выплевывая что-то изо рта. Большой обиды в его голосе не слышалось, скорее сквозило в нем недоумение и какая-то нотка покорности. — Дай что-нибудь холодное… Приложить, чтобы не пухло…
Букварев тотчас огляделся и быстро сообразил.
— Прислонись к опоре. Она металлическая, должна быть холодной. И чистая…
Губин повел взглядом за рукой Букварева и двинулся к опоре, вертикально врытой в землю толстой металлической трубе, над которой мертвенно просвечивали два длинных матово-белых плафона. Стоял возле этой трубы Губин недолго.
— Выпить бы, чтобы забыть, — сказал он.
Букварев огляделся, слоено искал взглядом магазин или ресторан, но и сам понимал, что напрасно. Приближалась полночь, все заведения на этот счет в городе были уже закрыты. И Губин это понимал и знал, что нет ни у него, ни у Букварева такого друга, у которого хранилась бы сейчас в холодильнике резервная бутылка.
— Жесток ты, однако, — с легким упреком сказал Губин. — Рыцарь хренов. Сам-то много ли лучше?.. — Он помолчал и, видя, что Букварев не возражает и готов принять критику, продолжал:
— Ну скажи, до чего было бы красиво, если бы я тебе дал сдачи, а ты бы мне еще раз заехал, а я бы тебе тоже, и так далее до победного конца? Красотища была бы! Нам только этого и не хватало…
Букварев сжал кулаки, ко не от злости, а от стыда за совершенное. Он и себя клял мысленно, и Губина, который подвернулся к нему со своим циничным трепом так не вовремя. Проскользнула даже презрительная мысль, что этот подлец еще и выше его себя ставит задним числом, машет руками после драки, а сам свалился от первой же оплеухи и чуть не рассыпался. И он резко сказал:
— Помолчи. И так все ясно.
Губин помолчал.
— Ты хоть извинись, хамло! — все же грубовато выкрикнул он через минуту. — Не столь уж много у тебя друзей, чтобы с ними так…
— Конечно, я не прав. Прости, — с трудом и жестковато выговорил Букварев и отвернулся.
— Что делать-то будем? Домой я сейчас не ходок. С тобой хочу побыть, послушать, что говорить будешь, оттаять маленько вместе, чтобы не возненавидеть друг друга, — не сразу и все еще отчужденно, но с подчеркнутой рассудительностью, с желанием все загладить проговорил Губин.
Букварев только длинно вздохнул в ответ, все еще стискивая свои кулаки, засунутые в карманы.
— Ну, хоть прогуляемся немного, — чуть миролюбивее предложил Губин. Букварев поглядел на него без всякого выражения и двинулся по тротуару.
— Бандит ты, — без зла заговорил через некоторое время Губин. — Вон какой зверь в тебе сидит. Не знал я, что тебя надо так остерегаться.
— Вот и остерегайся, — почти не скрывая назидательности, отозвался Букварев.
— Ладно, — поспешил успокоить его Губин. — Если встать в твою рыцарскую позу, то ты, конечно, прав и даже был обязан… А с моей точки зрения ты просто несдержанный дурак. — Губин почти дружески хохотнул, сводя оскорбительные слова к шутке; он явно побаивался, что друг снова вскипит, но и не высказаться, не уязвить Букварева хоть немного он не мог. — Конечно, я говорил гадости, — еще спокойнее и рассудительнее, почти винясь, продолжал он. — И меня было за что одернуть. Но мы все же мужчины, а не мальчики, тем более не девочки, и должны уметь, даже обязаны называть иные вещи своими именами. Женщины еще грубее и прямее о них толкуют. Один ты какой-то святоша.
Букварев резко остановился и уставился на Губина такими белыми от бешенства глазами, что тот сразу сдался и запротестовал, отмахиваясь руками:
— Молчу! Ладно. Я виноват. Я скотина.
Букварев хоть и чувствовал, что Губин остался при своем мнении и не до конца еще высказался, но приказал себе успокоиться, прерывисто вздохнул и обмяк.
Они побрели вперед, не очень заботясь, куда придут, и долго молчали.
ПРОРОК СКАЗАЛ: «ВЫ НЕ ГЕРОИ»
— Чудеса, старик! — вскрикнул Губин. — Гляди, куда нас занесло. Ведь это же дом Заметкина. Вон и окно светится. Пойдем!
Друзья поднялись по лестнице и позвонили. За дверью послышались возня и ворчание, но дверь распахнулась скоро и во всю ширь.
— Кого я вижу! — закричал с порога Заметкин. — Заблудшие овцы являются в полночь к своему пастырю с полными курдюками мировых скорбей. Входите. Сейчас вы у меня поблеете…
— Коля? Нет ли у тебя винишка? — без промедления начал Губин.
— К такому моменту не грех бы. Но вина и елея, — развел руками Заметкин, — не содержу, вернее не держится. Сами должны понимать. А кто тебе морду набил?! — восторженно закричал он, поворачивая Губина к свету. — Великолепно! Твоя самодовольная рожа давно нуждалась в подглазнике.
— И на старуху бывает проруха, — парировал Губин, отворачиваясь. — И ты от сумы да от тюрьмы не отказывайся.
— Пословицами заговорил! Народной мудростью проникся после первой же порки! — ликовал Заметкин. — Кто тебя? Я должен отомстить
