даже слухи, что он отравил отца. Но все это как-то сразу забылось. После страшного царства Филиппа он был для подданных как светлая весна, сменившая мрачную зиму. Новый царь поспешил усилить это впечатление. Тюрьмы были переполнены. Он объявил амнистию и выпустил политзаключенных и неоплатных должников государства. И македонцы благословили его имя. На всех углах пели ему хвалы, говорили, как он хорош собой, с каким истинно царским достоинством держится. И потом он не развратничает с утра до ночи, как отец, и даже — вещь неслыханная! — почти не пьянствует! Словом, это какое-то зерцало скромности и добродетели! (
Polyb. XXV, 3, 3–8). И повадки у него были не отцовские, не как у наглого и дерзкого до безумия Филиппа. Напротив, мягкие и вкрадчивые. Он заискивал перед царями, заискивал перед народами, но более всего заискивал перед греками, с которыми окончательно рассорился Филипп. Он слал им самые нежные письма и просил забыть все недоразумения и размолвки. Подчас он оказывал им небольшие, но очень приятные и своевременные услуги. Например, вернул ахейцам беглых рабов, укрывавшихся в Македонии (
Liv. XLII, 22, 4–8).
Персей достиг своей цели. Он буквально обворожил эллинов. Они связывали с ним самые радужные надежды (Polyb. XXV, 3, 4). Беотийцы открыто вступили с ним в союз. Даже в Ахейской лиге партия Ликорта явно симпатизировали новому владыке (Liv. XLII, 12, 6). Словом, мир был очарован. Казалось, время повернуло вспять, и снова настали счастливые годы юного Филиппа. Увы! Все это была лишь блестящая позолота, которая должна была облупиться и осыпаться от первого же удара судьбы. Персей был неудачный царь, пожалуй, самый неудачный, какого знала Македония. Он обладал всеми темными сторонами отца, но без его талантов. Не было у него ни острого ума, ни полководческих способностей, ни бурной энергии Филиппа. Отец был натурой фантастической, сын же — вполне заурядный злодей. И что еще хуже — у него было два порока, которые оказались для него роковыми: трусость и патологическая жадность. То был самый настоящий скряга, который трясся над каждым оболом, над каждым серебряным кувшинчиком. Он мог торговаться, как рыночная торговка, а потом обливался горючими слезами, вспоминая каждый потраченный золотой.
Один небольшой рассказ хорошо показывает нрав нового македонского владыки. От отца Персей унаследовал страстное увлечение ядами и необычайно носился с новыми «патентованными» изобретениями. Как-то он пригласил в гости одного человека из Южной Италии, у которого часто останавливались по пути на Восток римляне. Царь завел с ним светский разговор, а потом неожиданно попросил отравить парочку-другую римлян. Когда же его собеседник пришел в ужас, Персей хладнокровно заметил, что он прав — обыкновенно с ядами одна морока: и готовить их сложно, и потом в решительный момент они не действуют, а если подействуют, на лице отравленного выступают всякие ненужные следы. Но у него сейчас есть новейшее чудесное средство. Следов никаких, и стопроцентная гарантия. Раммий — так звали его собеседника — боясь в случае отказа испытать новейшее чудесное средство на себе, надавал царю обещаний и поспешил уехать. Римлян же предупредил, чтобы они были осторожнее (Liv. XLII, 17).
Даже в счастливое время Персей был бы неудачным царем Македонии. Но державу он принял в суровые дни. Македония была измучена и истекала кровью после непрерывных войн, которые Филипп вел 40 лет, задавлена все растущими налогами и совершенно деморализована террором. Переселения, аресты, казни и облавы на детей политпреступников — все это полностью выбило людей из колеи. Много надо было искусства, ума и терпения, чтобы залечить эти кровоточащие раны. Но перед Персеем стояла совсем другая задача. Он готовил войну с Римом, которую «получил вместе с царской властью как отцовское наследство» (Liv. XLII, 11, 5; ср.: Polyb. XXII, 8). Ценой напряженных трудов, лихорадочных усилий и тяжких мук для своих подданных Филипп приготовил все для этой войны. Как мы помним, у македонцев была прекрасная армия в 30 тысяч пехотинцев и 5 тысяч всадников. Запасов продовольствия заготовлено было на 10 лет. Денег было припасено столько, что хватило бы на уплату для всей этой армии и еще 10 тысяч наемников в течение 10 лет. В арсеналах было столько оружия, что хватило бы на втрое большую армию. А в Фессалии царь мог вербовать сколько угодно молодых солдат (Liv. XLII, 12, 8–10).
Моммзен замечает, что с меньшими силами Ганнибал едва не сокрушил Рим. Но Персей-то был вовсе не Ганнибал. Тот, кто схватился бы в единоборстве с Римом, должен был рискнуть всем и идти до конца. Ему нужно было железное упорство и неколебимая решимость. Ничего этого у нового царя не было. Римлян, с которыми предстояло ему бороться, он не понимал. Он думал, что повоюет с ними немного, принудит их к уступкам и кончит. Роковое заблуждение. Римляне никогда не заключали такой мир, в котором они не диктуют условия противнику.
Персей хотел сколотить коалицию недовольных Римом держав и привлечь к себе греков. Первое не получилось у него. Многие цари и царьки были в оппозиции к Риму и охотно поощряли македонского владыку. Но одно дело фрондировать и совсем другое — вступить в открытую борьбу с римлянами. На это не решался никто. Зато вышло второе. Много греков проглотило сладкую приманку царских милостей. К тому же как неподражаемый мастер придворных интриг, он сплел целую паутину. В тайных переговорах с ним были цари и народы, и можно было надеяться, что в подходящий момент они все-таки перейдут на его сторону.
Война началась в 171 г. Она шла на Балканах и получила имя Третьей Македонской, или Персеевой. Не буду описывать эту войну, которая принадлежит политической и военной истории. Отмечу лишь несколько характерных моментов. Персей сразу показал себя негодным вождем. Вначале счастье ему определенно улыбалось. Римляне разбиты были в крупном сражении под Лариссой. И тут-то и проявился странный нрав царя. Он отправил посольство к римлянам и предложил… заплатить ту же контрибуцию, как Филипп, и отдать те же земли, что уступил после поражения при Киноскефалах Филипп! А между тем Филипп уже избавлен был от контрибуции, да и территория его выросла. И такие странные унизительные предложения он делал врагу после победы!
Но если предложение Персея казалось странным, то ответ римлян был еще страннее. Когда посольство явилось к римлянам, рассказывает Полибий, «у них единогласно было решено дать ответ возможно более суровый. У римлян искони в силе своеобразное обыкновение: показывать высшую степень гордости и упорства в несчастье и величайшую умеренность в счастье. Всякий признает подобный
