Инцидент создал дипломатические последствия. Полковник Бен, легкий на ногу испанский губернатор Кап-Джуби, немедленно закрыл пролет для последующих рейсов Латекоэра. В Мадриде капитан Рамон Франко (младший брат Франциско) поднял вой, сердито требуя, чтобы право летать через Рио-де-Оро было отобрано у французов навсегда и предоставлено немцам. Переполняя чашу неприятностей Латекоэра, пилоты в Касабланке, под влиянием рассказов Розеса о мавританской дикости, забастовали. Африканские полеты южнее Агадира, утверждали летчики, слишком опасны, и будь они прокляты, если собираются рисковать жизнями, чтобы перевезти несколько мешков почты оттуда в Дакар и обратно.
Этой линии и мечтам Пьера Латекоэра наступил бы конец, если бы не появился человек, который смог уладить конфликт. Это был Дидье Дора. Не тратя впустую время, он в одиночку прилетел в Касабланку из Тулузы. Он сказал всего несколько слов группе пилотов, застенчиво собравшихся на поле, чтобы приветствовать его. Но пары фраз вполне хватило. Дора направлялся в Рабат ходатайствовать о покровительстве маршала Лиоте. Что касается почты, поскольку другие пилоты находили работу слишком опасной, он решил сам вылететь следующим рейсом в Дакар. Прыгнув в такси, он уехал в Рабат, где поздно вечером того же дня был принят Лиоте. «Вы летаете под французским флагом, – объявил маршал, выслушав разъяснения Дора об их тяжелом положении. – Естественно, я должен поддержать вас». После чего написал личное письмо полковнику Бену, которое сам запечатал в конверт.
Когда Дора вернулся в Касабланку, пилоты, почувствовавшие себя трусами, наперебой боролись за привилегию сопровождать патрона на юг. Забастовка закончилась. Но только когда на следующий день он приземлился в Джуби, Дора почувствовал уверенность, что их не станут приветствовать залпом орудийного огня со стороны испанцев. Прибыв в форт, он вручил письмо Лиоте страже, передавшей его командующему. Что было написано в письме, Дора так никогда и не узнал, но минуту или две спустя ворота открылись, и французских пилотов встретили с почестями. Они были препровождены к полковнику Бену, где он принял их с бутылкой шампанского, а позднее, каждый раз, когда французский самолет приземлялся в форте, испанские флаги поднимались в его честь.
Соглашение, впоследствии достигнутое со множеством вождей племен в Тизните, в Южном Марокко, обещало существенную награду любому мавританцу, вернувшему захваченных в плен пилотов и нетронутые мешки с почтой. Было также решено, что берберы-переводчики будут сопровождать пилотов в северной части маршрута, от Агадира до Кап-Джуби; в то время как мавры-переводчики из южных племен (полностью владевшие различными диалектами) будут летать с ними от Джуби, до Порт-Этьенна. Алчность, как надеялись, возобладает над ненавистью к вторгшимся неверным, и время постепенно умерит жестокий дух мести, пробужденной сражением Билля и Розеса с местными жителями.
Прошли месяцы, прежде чем эти надежды начали осуществлять, но привлечение переводчиков стало решающим фактором. Многие из них были прежде механиками, получившими поверхностное знание французского языка на работе у фирм «Рено» или «Ситроен» во Франции. Получив разрешение на полеты на «бреге», что было намного быстрее, чем езда на грузовике или осле, они почувствовали желанную привилегию, которая отражалась в темном цвете их глаз и высоко задранных от гордости подбородках. Частенько переводчики делили одно место с мешками с почтой, но, сидя по-мусульмански с поджатыми ногами, они переносили тесное соседство с приветливым хладнокровием. Пилоты также были счастливы возить их, и не потому, что слишком рассчитывали на их защиту в случае посадки среди мавританцев. Опыт показал, что переводчики частенько надежнее, чем компасы, ориентировали заблудившегося пилота, чтобы тот мог определить свое местонахождение: на столь безжизненном пространстве, какой пустыня казалась с непривычки, едва ли находилась веха, которую переводчик не мог бы выделить.
Один из них летел на другом самолете, и всякий раз, когда они были достаточно близко, Сент-Экзюпери видел его голову, укрытую капюшоном, позади головы пилота. Агадир к тому времени остался в двух часах полета сзади, под ними было каменное устье Дра. Постепенно африканское побережье начало отклоняться к западу от маршрута полета, изменяющегося почти так же неощутимо, как тень от распорок на нижнем крыле «бреге». Клочья морского тумана все еще укутывали побережье – с голубыми пятнами воды и желтовато-коричневым пухом земли. С этой высоты – несколько тысяч футов – не было видно признаков жизни, насколько хватало глаз. Океан песка слева, столь же монотонный и бескрайний, как и океан воды справа. Избалованное человечество привыкло к более мягкому климату и отказалось от этой бесплодной составляющей планеты. На первый взгляд, во всяком случае. Но одиночество было кажущимся, дикая местность не была безжизненной, просто пребывала в спячке. Обернутая в прерывистую дремоту, она требовала только гула двигателя, чтобы проснуться. Вполуха прислушиваясь, она лежала под ногами, подобно пассажиру и пилоту, слушающим, не появятся ли внезапное покашливание в цилиндрах, дикие перебои и тряска в двигателе, которые могут пробудить пустыню к жизни. Пустыня столь же бледна и сердита, как гнездо шершня. Но она не вызывает так много опасений и своего рода коварного беспокойства, которые тянут жилы из уха с настойчивостью миража. Пульсирование превращается в странное слияние звука, надсадные удары – в дрожание тишины, пока не появляется уверенность… да… это он! Даже старые пилоты, как известно, поддавались иллюзии. Подобно человеку, слышащему голоса, они внезапно глохли на некоторое время, беспокоясь от неизбежного; а самолет продолжал громыхать до полной остановки двигателя, и только тогда, с поршнями, все еще ударяющими в кольцах, и пропеллером, упрямо поворачивающимся, они начинали понимать, что это они, а не двигатель, перестали слышать шум из-за перенапряжения слуха.
Прошел еще час, морской туман стал прозрачнее, поскольку солнце поднялось выше в пышущем жаром небе. Далеко впереди, на границе синего моря, внезапно появилась за линией прибоя полоска земли. На отрогах скалы острова, где гнездились чайки, прилетавшие с берега, британцы построили форт, давно преобразованный в испанскую тюрьму. «Дом моря» – назвали они это место. В облаках белой пены, на мысе, был форт с хижинами из саманного кирпича и низкой четырехугольной стеной, зубчатой цитаделью и двухэтажными бараками с хмурым видом на пустыню. С высоты ничто не могло выглядеть более игрушечным и хрупким, но Жану Мермозу девятью месяцами раньше строгие белые стены над дюнами показались видением, как язычнику Иерусалим. Мавританские поработители выпустили его, получив выкуп в 1000 песет, сразу после очередной стоянки в пустыне. Сент-Экзюпери мог разглядеть их теперь, слева, где желтовато-коричневая земля была покрыта рябью темных треугольников. Справа, отделенный от палаток рядами колючей проволоки, стоял брезентовый бессоно-ангар, достаточно большой, чтобы укрыть четыре «бреге». Они достигли Кап-Джуби – первой испанской заставы в Рио-де-Оро.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
