— Камирутты гордые, чтобы ты знал, — продолжил он, чуть успокоившись, — поэтому предпочитают иметь потомство только от себе подобных. Нам известно только два случая… связи моей расы с людской, повлекшей за собой рождение ребенка, но оба камирутта были самыми обычными. Оба ребенка, кстати, имели внешность и строение камирутта, что не удивительно — мы даже на генетическом уровне лучше людей.
Ни один нормальный ученый никогда бы не воспринял всего два случая за аксиому. Но гордыня гераклидов зачастую была выше здравого смысла.
— Ну, значит я не плод этих двух рас.
— Или хочешь, чтобы мы так думали, поэтому и опровергаешь это.
— Или опровергаю, желая, чтобы вы решили, будто я так делаю, чтобы обмануть вас.
Я сам не понял, что сказал.
— Да, ты хитер, почти так же, как камирутт, что опять приводит меня к мысли, что ты, возможно, метис.
Глупец, сам себе противоречащий. Нерос считал, что камирутты намного более могущественная и совершенная раса, чем человек, но при этом сам предполагает, что я метис этих двух племен. В обоих прецедентах связи камирутта и человека, о которых он говорил, гены первого полностью преобладали над вторым, а будь камирутт вдобавок и гераклидом, этот перевес являлся бы еще бо́льшим. А с его слов получается, что связь между гордым камируттом, да к тому же и гераклидом, и грязным вонючим человеком может привести к появлению меня, превосходящего все расы во Вселенной существа.
Естественно, я хотел попридержать это заявление до лучших времен, чтобы он, если сам к этому не придет, в конечном итоге осознал, что довольно продолжительное время не просто неосознанно считал людей равными камируттам, а единственными, способными позволить его расе эволюционировать. Да, это не правда, но он-то об этом не знает, да и вряд ли когда-либо узнает.
— Может, я хочу, чтобы вы так думали, — ответил я.
— Может. Мы выясним, рано или поздно.
— И как же вы намерены это сделать? — поинтересовался я.
— У нас есть методы.
Эти двое снова молча вышли. И как только за ними закрылась дверь, я сразу же вспомнил, что забыл рассказать им анекдот.
Дверь распахнулась раньше, чем я предполагал: всего через несколько часов. Но вошли не те двое, а другая парочка, в спецкостюмах и хирургических шлемах. Завезли несколько столов с инструментами. Стол, на котором я лежал, поставили почти вертикально, давая мне больший обзор, чем один потолок и лампа.
— О, — заговорил я, — какая ностальгия. Сколько знакомого. Вижу элеватор, диссектор, ранорасширитель (а как же без него?), даже трепан (зачем он вам?), а скальпелей-то сколько, неужто в меня будете метать? А у вас дипломы циркачей есть или что там надо? Почему вы не отвечаете?
Помещение было оборудовано, как самая настоящая хирургическая комната с высокими потолками, только пока я там лежал, она пустовала, не считая светильника, светящего мне в глаза все эти недели, однако теперь мастера дела завозили в нее всевозможную аппаратуру, названий которых я либо не помнил, либо не знал. Наверху находилась смотровая площадка, выходящая на комнату обширным окном, за которым стояли виросус с камируттом, наблюдая за происходящим.
Один из «врачей» взял чистый и сверкающий скальпель, повертел его в руках, присматриваясь, хорошо ли он заточен, хотя, на самом деле, таким способом он пытался напугать меня, что у него явно не получилось.
— Больно, наверно, будет, — сказал я, оценивая острие.
— О, да, — ехидно ответил мой будущий истязатель. — Уж поверь.
— Да не, я не про себя. Я про тебя. Наверно, будет больно, когда я всажу этот скальпель тебе в глаз.
Мучитель слегка вздрогнул, но ничего не ответил. Вместо этого он подошел и совершенно непрофессионально воткнул скальпель мне в живот. Вероятно, ему сказали, чтобы он был со мной построже, но старался не наносить слишком серьезных ран, от которых, по их мнению, я бы мог умереть.
— А-а-а, моя печенка! — взревел я. Было и правда больно.
— Это селезенка, придурок.
— Ну хоть врач мне попался образованный. Только забывчивый. Эй, вынь вилку из розетки… То есть скальпель из… селезенки. Эй, стой! А-а-а! Вот это было больнее. Ну теперь-то это была печень? А-а-а! Мой пресс так даже после качали никогда не болел. А-а-а! Ох… Нет, беру свои слова назад… ты глупый, глупый доктор… А-а-а! Меня как будто индейцы из лука расстреляли… скальпелями. Да сколько ж у вас их? А-а-а! Да что б тебя лицензии лишили!
Мое тело было утыкано скальпелями, которые для этого предназначены явно не были. Но втыкали их все же не наобум, а вполне профессионально, стараясь не задевать особо нужные для жизни органы, но от этого было не менее больно.
— Ну хватит, — послышался голос из динамиков, установленных в «операционной». — Такими методами вы ничего от него не добьетесь. Действуйте тоньше.
— Сделай свою ротовую щелку тоньше, умник. Как там тебя? Некроз? А слабо самому спуститься и потыкать в меня иголками, тонкими, как ты и любишь? Или тебе нравится только наблюдать? Что-то я не вижу твоего верного лохматого песика. Ему такое зрелище не по нраву?
— Пес здесь — только ты, — ответил черноглазый, не изменившись в лице. — Не надоело без конца тявкать? Этим ты ничего не добьешься. А вы что стоите? Не видите, что его тело уже вытесняет скальпели? Хватит с ним играться.
— Слушаемся, — подал голос тот, кто нашпиговал меня скальпелями, которые, кстати, и правда уже начали по одному сыпаться на пол.
— Забыл сказать — «хозяин». Вы тут все его собачки.
— Заткнись! — рявкнул док. Его вывести оказалось проще, чем черноглазого. Если повезет, он решит истыкать меня по новой, хотя вряд ли ослушается приказа.
— Или вы овечки, а он пастух? Да, это больше подходит. Вы овечки, а тот лохматый — пастушья собачка. А кто же я? — пристально посмотрел я в глаза мучителя. — Волк? О, да, я волк, который загрызет все стадо овец, пастушьего пса и самого пастуха! — Я осклабился настолько безумно, насколько только мог, опыта мне хватало.
«Доктор» снова отпрянул и сглотнул. Замер на месте, словно решая, что делать дальше.
— Не слушайте его и не бойтесь его пустых угроз, — снова зазвучали динамики. — Если вы хотите кого-то боятся, то бойтесь меня.
— Да… Да, слушаемся.
— Бееее…
— Иди сюда, — «доктор» подозвал ассистента. — Вот, — передал он ему скальпель, — начинай.
— Я? — вытаращил ассистент глаза.
— Начинай, я сказал.
— Слушайся старшего в стаде.
Ассистент взял скальпель и подошел ко мне. Сглотнул. Потом сделал удивительно точные для неумехи на вид порезы, исполосовав мою грудь квадратом, потом взял специальные щипцы начал сдирать с меня кожу. И все это время его лицо под прозрачным шлемом искажалось гримасой отвращения и даже страха. Я решил, что его смерть будет более быстрой.
Наконец, он отодрал прямоугольник почти идеальной квадратной формы. О, это было больно, но уже не так, как в начале, когда в меня вонзали острые лезвия скальпелей. Новая кожа выросла примерно за минуту, не оставив и следа. Содранная же испарилась пеплом прямо на руках ассистента. Он посмотрел на старшего, тот кивнул. Снова уверенно зажав скальпель в руке, он нанес идентичные порезы и точно также снял кожу во второй раз, краснея от натуги. На этот раз для регенерации потребовалось чуть меньше времени, хотя это можно было заметить только с секундомером в руках. И он был у «доктора», который, дождавшись полного восстановления кожного покрова, сделал соответствующие пометки.
— Переходим к следующему этапу, — сказал он, беря в руки инструмент, похожий на кусачки, и подходя ко мне. — Записывай.
— У меня руки связаны, — съязвил я. Он даже не улыбнулся, стараясь не смотреть мне в глаза, подошел ко мне слева.
— Готов?
— Нет, — ответил я.
— Да, — тихо ответил ассистент и прокашлялся.
«Доктор» поднес кусачки к моим заранее скованным пальцам и одним сильным нажатием «откусил» мне мизинец. Это было больно, но не так, чтобы я не смог сдержать крик, однако закричал, чтобы не вызывать подозрений. Нужно больше боли!
— Второй.
Мучитель пристроил кусачи к пальцу безымянному и надавил, но на этот раз ему потребовалось больше сил. Спустя минуту он снова повернулся к ассистенту:
— Первый отрос.
— Записал.
— Второй отрос, — сказал он, когда регенерировал безымянный палец.
— Записал.
— Нравится? — спросил я, нарочито громко и тяжело дыша.
— А тебе?
— О, я в восторге. Немного топорно работаете, но бывало и хуже.
— Не волнуйся, мы только начали.
Все начинают с малого, а заканчивают быстро. Сам придумал!
— Это не мне нужно волноваться, — хмыкнул я. — Даю вам последний шанс. Если вы сейчас же меня освободите, я дарую вам жизнь. Жизнь инвалидов, конечно, но это вы сами виноваты. Что скажете? Последний шанс.
