Не знал Менгу-Темир, что весь сегодняшний день жена его провела в тревоге. Она надеялась, что Абашу удастся убрать визиря прежде, чем тот донесет хану, но когда увидела, что Катай вышел из юрты Менгу-Темира, а после него туда вошел воин-музалим, надежды на счастливый исход не осталось. Надо было действовать. Поэтому она и пришла к хану.
Глаза Улжатай сделались властными и требовательными.
– Я ни о чем не хотела тебе говорить, чтобы не замутить источник нашей с тобой радости… Скажи мне, разве я когда-нибудь или в чем-нибудь обманывала тебя?
Менгу-Темир выжидательно молчал.
Улжатай вдруг невесело улыбнулась:
– Наверное, правильно говорят кипчаки, что нет мужчины, который бы не смотрел похотливо на красивую женщину и не пил бы кумыс…
Хан насторожился. Неужели и Катай относится к тем, кто не может пройти мимо красивой женщины? Он уже стар. Ему ли думать об этом? А если он по злобе оговорил Улжатай и Абаша?
– С тех пор как я стала твоей женой, я не смела даже подумать о том, чтобы бросить тень на твое имя… Я еще раз хочу спросить, о великий хан, было ли такое, чтобы я сказала неправду?
Менгу-Темир подумал, что женщина права. Он ни в чем не мог ее упрекнуть. И все-таки он снова не ответил на вопрос Улжатай, а продолжал рассматривать ее лицо сузившимися глазами.
– Тогда знай. Вчера твой визирь, этот червь, сказал мне, чтобы я пригрела его и разделила с ним постель. А если я откажусь или скажу тебе о его домогательстве, то… – Улжатай вдруг улыбнулась, приоткрылись алые полные губы, влажно блеснули белые, жемчужные зубы. – Я не испугалась. Я знала, что ничто не может замутить твою веру в меня. И угрозам визиря я не поверила. Никто не смеет сказать плохо о жене хана, даже если она в чем-то и виновата. Тайна хана и тайна ханум священны. Разве не достоин жалости и снисхождения тот, кто бросает тень на Золотую Орду?
Улжатай на миг замолчала, потом вдруг вскинула голову, и лицо ее осветила юная счастливая улыбка.
– Я рассказала тебе об этом, о великий хан, чтобы ты еще раз убедился, что у меня нет от тебя тайн. Забудем об этом разговоре… – Она приблизилась к Менгу-Темиру, и он почувствовал на лице ее горячее дыхание и услышал шепот: – Я соскучилась по тебе!.. Ты так давно не приходил!.. Не забывай меня, мой повелитель!..
Не дожидаясь ответа, Улжатай метнулась к выходу и исчезла так же быстро, как и появилась в юрте.
Когда настала ночь, Менгу-Темир отправился в юрту младшей жены.
Она была горяча, руки ее нежны, а тело казалось упругим и шелковистым, словно итильская волна.
Хан подумал, что и он истосковался по любимой младшей жене.
Тайна ханум – ханская тайна. А тайна хана – тайна Золотой Орды…
На рассвете, когда усталый от любви и ласк Менгу-Темир заснул, вместо Абаша в своей юрте был удавлен визирь Катай.
С этого дня больше никто из приближенных не имел плохих мыслей об Улжатай и ничьи глаза не видели, а уши не слышали ничего такого, что бы нужно было сообщать хану. Прежний мир и порядок воцарились в ставке Золотой Орды.
Улжатай не упускала теперь возможности лишний раз увидеть Менгу-Темира, и хан, незаметно следя за ней глазами, каждый раз, замирая сердцем, думал о том, какая она красивая, и желание обладать ею, чувствовать ее тело просыпалось в нем, туманило голову.
Видно, не знал мудрый Катай, что сильнее любой мудрости на свете – женские чары.
Однажды Улжатай пришла к хану, когда он был один. Так бывало редко, и Менгу-Темир понял, что младшая жена ему что-то хочет сказать.
Белые тонкие руки Улжатай протянули хану чашу с кумысом.
– Ты хочешь мне что-то сказать? – спросил Менгу-Темир.
– Да, – женщина улыбнулась. – Приехали сваты из отцовского аула. Они просят, чтобы наша дочь Курт-Фуджи стала младшей женой моего брата Таутая.
Менгу-Темир прищурился. Таутай, самый старший из братьев Улжатай, стал после смерти своего отца Бука-Темира эмиром ойратского рода.
Поглаживая жидкую, уже тронутую сединой бороду, хан сказал:
– Это хорошо, когда приезжают сваты. Коль будет овца без кошкара, корова без быка, кобыла без жеребца, а верблюдица без буры, то откуда возьмутся ягненок и теленок, жеребенок и верблюжонок? Если монгольская девушка не выйдет замуж, то откуда возьмутся новые воины? Хорошие мысли бродят в голове Таутай-эмира. Но только из него не получится ни кошкара, ни быка, ни жеребца, ни буры. Слишком он стар, чтобы от него мог родиться монгол. И поэтому я не отдам ему в жены Курт-Фуджи. Она станет женой султана Корман Союрготмыша.
– Говорят, что султан болен, – осторожно возразила Улжатай.
– Пусть. Я найду Курт-Фуджи другого мужа. – Менгу-Темир вдруг засмеялся. – А как ты посмотришь на то, если я отдам ее какому-нибудь орусутскому князю, а у орусутов возьму жен для моих сыновей?
Улжатай с удивлением смотрела на Менгу-Темира. Трудно было понять: шутил хан или высказал нечаянно какую-то свою затаенную мысль.
Не знал тогда Менгу-Темир, что судьба по-своему распорядится жизнью его дочери. Она не станет женою орусутского князя, а будет отдана султану Корман Союрготмышу. Через год султан умрет, и Курт-Фуджи возьмет в жены Сабылмыш – сын одного из братьев Улжатай. Через три года смерть настигнет и его. И тогда совершится то, что было предначертано Небом, – дочь хана Золотой Орды станет женой шестидесятилетнего Таутая, сватам которого отказал в свое время Менгу-Темир.
Курт-Фуджи родит старику трех мальчиков, трех монголов. Правда, людская молва станет утверждать, что Таутаю помогли стать отцом молодые воины из его аула.
Глава шестая
VI
Время и смерть не щадили простых воинов, но и потомки великого Чингиз-хана были подвластны бегу времени, и смерть забирала их так же, как когда-то взяла к себе Потрясателя вселенной. Могучим и ветвистым было древо рода Чингиз-хана – сотни его правнуков и праправнуков правили покоренными землями и народами.
К тому времени, когда ханом Золотой Орды сделался Менгу-Темир, единственным правнуком Джучи, оставшимся в живых, был Ногай.
Начиная с великого похода в год мыши (1240) на Западную Европу под предводительством Бату Ногай участвовал вовсех войнах, и ни разу его тумены не знали поражения.
Во всем и всегда он придерживался заветов Чингиз-хана, и это помогало ему, подобно деду, держать в повиновении разноязыкое войско и превращать его в непобедимую силу.
Ногай сохранил все так, как было при Потрясателе вселенной. Десятник подчинялся начальнику сотни, сотник – главе тысячи, тот, в свою очередь, – главе тумена. Над туменами стояли три нойона, а над ними лашкаркаши – главный предводитель крыла.
Чингиз-хан учил: «Если во время сражения хотя бы один из десятка побежит с поля битвы, то все, кто входит в эту десятку, должны быть казнены. Если же вся сотня проявит храбрость, а подчиненная его главе десятка будет уличена в трусости, то следует казнить всю сотню.
Если один из десяти будет окружен врагами, а остальные девять не попытаются выручить его и не придут на помощь, все они достойны смерти. Если же подобное произойдет с десяткой, а остальные девяносто воинов не сделают все, чтобы спасти десятку от беды, все они должны быть преданы смерти».
Так завещал в своей Яссе Чингиз-хан.
Еще более жестокими были его законы по отношению к тем, кому под начало отдавал он воинов. Если простой воин отвечал головой за свою трусость или за то, что не пришел на помощь товарищу, то те, кто стоял над десятками, сотнями, тысячами, за неумение распорядиться и показать пример должны были быть казнены вместе со своими семьями.
Везде и всюду единственным наказанием была смерть. Воины Чингиз-хана были рождены для того, чтобы убивать других. Если же они не делали этого или делали плохо, то умирали сами.
Завершив поход в орусутские земли и в Западную Европу, многие монголы осели в низовьях рек Северного Кавказа, Итиля и Тана.
Свое войско глава улуса всегда набирал среди тех, кто жил на подвластных ему землях. Ногаю повезло – в его улусе было много монголов. Они помнили времена Чингиз-хана и учили своих детей и внуков тому, к чему привыкли сами, что казалось им естественным и необходимым.
Во время крымского похода погиб родной брат одной из жен Ногая – сын эмира хадаркинского рода Макур Курана. Ногай присоединил его войско к своему. Хадаркинцы были настоящими монголами, отличались храбростью и умением повиноваться.
Имея сильное войско, Ногай чувствовал себя независимым и умел дать понять это другим чингизидам. Три его сына управляли сплоченными железной дисциплиной туменами и были готовы выполнить любой приказ отца.
Ногай никогда не называл себя ханом, но все вопросы, касающиеся управления принадлежащего ему улуса, решал сам, не прося ни совета, ни помощи в Золотой Орде.
