Хива-Оа – Атуана.
Лесли – одиночка.
Австралийцы – столетние.
Гео и Роби – полицейский и учительница.
Рози – содержательница ресторана.
Китаец – газеты.
Компания хлеба, вина и сказок.
Река – стираем и купаемся.
Жарю хлебное дерево.
Кокосовые ядра – вкусно.
Лазают по деревьям, как обезьяны.
30 домов – две церкви.
Никола – нож, веревки, патроны.
Прогулка до Омоа – туристы.
Дичь – одичавшие поросята.
Гости-островитяне, неприветливы.
Добри – пекарь.
Прогресс, электричество.
Почти безработные.
Скука.
Пробка – обман.
Пирога с двигателем.
Есть ли журнал с картинками?
Фиу (означает «мне осточертело») – слышится непрерывно.
Копра.
Красота.
Девушки обмениваются рецептами по приготовлению блюд.
Жевательные резинки, заколки, конфеты – просят дети.
Странные цветы.
Церковный хор.
Дети красивые.
Дождь, дождь.
Хива-Оа
А дело в том, что мне не хотелось терять время на писание, и я делала в дневнике лишь такие короткие записи на память, чтобы не забыть. Это оказалось ненужным. Даже теперь, спустя полтора года, перед моими глазами, как живые, стоят люди, их лица, жесты, хорошо помню даже совсем незначительные события.
Возможно, на Маркизские острова мы прибыли чрезвычайно изголодавшиеся по общению с людьми, по впечатлениям, и потому так глубоко и четко все происшедшее с нами врезалось в память.
А с каким волнением мы совершили нашу первую прогулку до Атуаны! Два километра пешком по острову в Тихом океане! Мы шли медленно – еще не доверяли собственным ногам. Но, если не считать первых неуверенных шагов на сотню метров, ничего особенного с нами не произошло.
В Атуане проживает около 600 душ в невероятном для нашего века спокойствии. Было воскресное утро, и мы вошли в церковь, которая наряду с лавкой китайца является центром оживленной общественной жизни. Женщины – торжественные, нарядные, в белых одеждах, мужчины – в нелепых костюмах, очень смуглые, с просветленными лицами, прочувствованно пели на полинезийском языке простенькую мелодию. Никакого мистицизма, ничего мученического. Все предельно просто и радостно. Даже сама церковь – просторная и светлая, с большими окнами.
Полинезийцы любят ходить в церковь. В ней они встречаются, беседуют, поют. Это открытые, простодушные люди, обладающие всеми прекрасными чертами ребенка. Позднее я много наблюдала, старалась вникнуть в их религиозные чувства и могу сказать, что полинезийцы скорее люди верующие, чем религиозные.
Когда мы вошли в церковь, то, слушая теплые голоса и незнакомую речь, видя спокойствие в глазах людей, отсылающих свои заботы всевышнему, я вдруг подумала про себя: как много раз в океане мне самой крайне нужна была вот такая же искренняя вера в нечто другое, а не только вера в себя, в собственные силы.
Глядя на этих людей, я впервые подумала, что цивилизации не следовало появляться на этих островах. Никогда в жизни я не вздыхала о прошлом, и даже в мыслях не было, что на свете может сохраниться на многие века какой-то уголок, не тронутый цивилизацией. Прекрасно понимаю, что она неминуема, как сама жизнь. Но сюда цивилизация принесла с собой болезни и высокую смертность. Тысячи лет полинезийцы жили в изоляции от остального мира. Они не знали заразных болезней и не имели против них иммунитета. Поэтому умирали даже от обычного гриппа, не говоря уже о венерических болезнях, которыми оказалось заражено почти все население особенно часто посещаемых островов – Таити, Гавайев, Маркизского архипелага. С 1780 года сюда стали заходить военные корабли, китобойные и торговые суда, и, по мнению Бенгта Даниельссона,[30] за какие-нибудь пять – десять лет от прежнего населения в живых осталась едва десятая часть. Цивилизация разрушила обычаи полинезийцев, их искусство, языческие обряды, дав взамен чуждую для них религию, изобилующую множеством запретов. Полинезийцы часто и легко меняют религию – переходят из католичества в протестантскую веру или методистскую церковь. Все зависит от того, каков миссионер – более красноречивый или более напористый. Что же касается иных достижений цивилизации, то они выглядят прямо-таки смешными в условиях спокойной и незатейливой жизни полинезийцев. Мы собственными глазами видели, как появилась в Атуане первая легковая автомашина, купленная разбогатевшим местным жителем. Судно стало на якорь в заливе, с него сняли «пежо», погрузили на сооружение, похожее на плот, и потащили через прибой. Люди, находясь по пояс в воде, толкали плот перед собой, придерживая автомобиль, чтобы он не свалился в воду. «Пежо» выкатили на берег, и он медленно пополз между кокосовых пальм – дороги до Атуаны нет. На остров мы прибыли в воскресенье, и потому все наши проблемы – обязательное медицинское обследование, представление местным властям, посещение почты и поиски мачты – пришлось отложить на следующий день. В понедельник выяснилось, что на острове нет необходимой медицинской аппаратуры, чтобы сделать требуемые анализы и обследования. Что же касается мачты, то нам предложили выбрать и срубить кокосовую пальму, подождать примерно полтора года, пока она высохнет, и тогда уж посмотреть, что из такой затеи получится. Причем сказано было о сроке в полтора года вполне серьезно, как будто говорилось об одном-двух днях.
Зашли на почту и отправили в Болгарию весьма оптимистическую телеграмму. После долгих размышлений все свои аварии и беды выразили в двух словах – «трудный переход», которые по пути в Софию превратились в «чудный переход». Так что из первой нашей вести с суши, кроме того, что мы живы и здоровы и пережили в плавании «чудные мгновения», в Болгарии ничего другого о нас не узнали.
В полдень целой ватагой обитатели всех яхт отправились к Рози. Рози оказалась уже немолодой дамой, содержавшей единственный в Атуане ресторан, по правилам которого столик нужно было заказывать заранее. И не потому, что нет свободных мест, а для того, чтобы владелица ресторана успела заказать местному охотнику дичь, а тот в свою очередь взял бы ружье и подстрелил какого-нибудь одичавшего поросенка. Мы же нагрянули к Рози внезапно, и у нее ничего не оказалось на обед. Зато она предложила нам чудесное вино. Сбегали в магазин, купили хлеба и сыра и несколько часов провели в ресторане за приятной беседой. Все это время парни, которые должны были нас обслуживать, от безделья играли на гитаре и пели полинезийские песни. Думаю, именно тогда у нас разгорелся спор о дате.
Только мы с Дончо знали точную дату, так как прибыли на остров всего день назад. Остальные 12 человек высказывали различные предположения, а австралийцы засомневались даже в месяце. Мы рассказали, как однажды в лодке целый день спорили – в какой век мы живем. Один из нас утверждал, что в XIX, потому что пришел тысяча девятьсот… а другой, что в XX – по той же причине. Вновь и вновь принимались пересчитывать столетия и всякий раз сбивались со счета. Но самое смешное, что мы с Дончо и тут схватились: каждый из нас заявил, будто именно он утверждал, что идет XX век. Тогда кто же спорил, что идет XIX, если в лодке третьего не было? Все долго и дружно смеялись. Потом кто-то из компании сказал: «Да, но почему бы не послушать радио?» Я ему предложила сделать это, и, если ему сообщат, в каком веке мы живем, пусть придет и похвастает.
