— Спокойно, лейтенант! Я знаю это поверье. В любом случае, адмирал цур зее уже отказался.
— Брат Орест говорил с Олафом?! Наедине?
— Так казалось, — монах с усмешкой поднял исцарапанную руку, — но я не склонен доверять тому, что кажется. Я передал совет принцессы и выслушал отказ.
Олаф не предаст ни живых, ни мертвых, это его предают, пусть и не все, но Ледяной об этом не знает. Сейчас он один против лжесвидетелей, судей, старых ран, жары... Какое душное в этом году лето!
— Сколько дней продлится... это... — судом затеянный Фридрихом балаган не назовешь! — представление?
— Все зависит от нетерпения регента. И от подсудимого. Если он не станет тянуть время, могут уложиться в неделю.
— Мне хватит.
5
От того, что они без малого три часа проговорили с Ламбросом и охрипли, угроза меньше не стала. В конце концов Капрас сдался и достал вино. Можно быть лучшим из маршалов, а можно худшим, можно стать трезвенником, можно спиться, толку-то! Решает все равно не он. И не Хаммаил. Не Дивин, не Дьегаррон с Лисенком и даже не мориски... Политические выверты, интриги, сборища, переговоры и налеты перерастали в войну словно сами по себе, остановить ее не мог никто, и меньше всех — угодивший меж четырех огней необстрелянный корпус.
— Даже если Лисенок не знал о наших действиях, теперь он узнает. — Капрас с отвращением уставился на стену, на которой не оказалось ни единого таракана. — И бросится с жалобой в Тронко. Если уже не бросился...
— Оба казара толкают своих сторонников к войне, а раз так, скоро начнется. Все, что мы можем, это готовиться...
Пять минут назад все было наоборот: подчиненный говорил о Дьегарроне, начальник — о неизбежности. Они изжевали проклятый узел до тошноты, но не развязали. То, что солдаты недурно показали себя в настоящем деле, изрядно попортив шкуры «барсам», грело душу. То, что корпус прикован к Кагете, заставляло ненавидеть всех и судьбу.
— Не сунься эти бацуты к Лисенку, — в шестнадцатый раз начал Капрас, не договорил и выпил.
— Мой маршал, прошу простить за повторенье... Если вы назовете казаронов ублюдками или собачьим дерьмом, они стерпят. От вас — стерпят, но «бацута»...
— Ну так объясните в конце концов, что это за дрянь такая!
— Откуда мне знать, я из Неванты, а не из Хисранды. Мы и произносим-то неправильно. Надо что-то вроде «бватс’ута».
— Брр! — невольно скривился маршал. — Как пилой по камню, мне такое и не выговорить... А, кошки с ними всеми! Подслушивают — им же хуже, а на плацу я вежлив, как гвардеец в борделе. Ламброс, вы столько лет в Кагете, как вам удалось не жениться?
— Не тянет...
Капраса тоже не тянуло, а сегодня вдруг подумалось... Когда Гирени уселась на постели, обхватив руками худенькие коленки, и потом, когда побежала за сапогом... У Ио обе дочери старше кагетской девчонки. Их считают красавицами, но что с того опальному маршалу? Мать в юности была хороша и знала, чего хочет. Гирени тоже знает — чтобы он пришел и долго-долго не уходил... Удивительное чувство!
— Я бы отвез жену к старикам, — внезапно сказал Ламброс. — А надо было их везти сюда, только меня сочли бы полоумным... Еще зимой бы сочли. Тащить родных из Неванты в Кагету, где все друг друга режут...
Капрас долил вина, утешать не поворачивался язык. Так они и сидели, глядя в полные стаканы и думая каждый о своем, потому и не обратили внимания на вопли в приемной, а потом стало поздно.
— Я трэбаю! — Вломившийся Пургат потрясал сжатыми кулаками. — Трэбаю испалнения! И уваженый!.. Просба гостя святэе просбы Саздатэля. Тваи люды мнэ не хатат дават! Мнэ...
— О чем он? — спросил Капрас, озирая закономерный итог неуместного милосердия. В Паоне казарон Пургат имел бы успех разве что в мистериях для плебеев, но в Кагете заложники и взятые на поруки считаются гостями. Конечно, можно запереть придурка в подвале, как раба или пленного, только Капрас не любил отказываться от своего слова, а Леворукий дернул маршала объявить Пургата именно что заложником. Назло слишком уж сахарному Курподаю и зачастившим в Гурпо казаронам. Объявил.
— Крындж! — провопило над ухом, и лапа кагета вцепилась в рукоять сабли. — Кры... Пры.. Хры...
Пургат требовал. Брызгал слюной, вопил, топал. Иначе он не умел и не желал. Его можно было прикончить, но не заткнуть. Палача крикун, правда, испугался, но страха хватило ровно на полчаса. Уразумев, что он передан гайифцам и отправится аж к императору, Пургат разбушевался, как сорок тысяч бешеных огурцов. Понимавший диспозицию Курподай полез с советами, вот тогда-то Капрас и сглупил...
— Ему нужны собачьи бои, — устало объяснил Ламброс.
— Чего? — не поверил своим ушам Капрас.
— Собачьи бои... Он держит бойцовых собак, их нужно доставить к нам. И добыть у крестьян собак, которые станут с ними драться...
— Я мужчина! — возвестил Пургат. — Я хачу видэт кров! Я хачу ставыт на своих псов и видэт, как они рвут нэ маих!
— Чушь. — Капрас увернулся от разлетающихся из казаронской пасти брызг. — Начинается война, крови на вас хватит.
— Пры... ндж... укк!
Пургат не понимал. Не собирался понимать, он алкал собачьих боев и уважения, ему было плевать на все войны мира, он был оскорблен, он был возмущен, он орал. Капрас сел и выпил. Ламброс тоже сел. Пургат схватил кувшин и поднес к пасти. Он шумно глотал чужое вино и обливался. По щетинистой шее с острым кадыком стекали багровые струйки, заливая оранжевые одежды, и так изрядно пятнистые. Выпивки в замке было залейся, и выпивки отменной, но маршалу стало жаль именно этого кувшина, только это была не жадность.
Казарон оторвался от горлышка и утерся. Рукавом.
— Я хачу видэт, как маи сабаки рвут глотка! Даже твая... И я буду эта видэт! Я — твой гост! Я хачу...
— Обойдетесь! — отрезал маршал. — А сейчас извольте выйти!
Разумеется, Пургат не вышел. Окончательно забыв гайи, он встал, широко расставив ноги и сжимая кувшин. Чужая речь как никогда прежде казалась скрежетом и лаем. Казарон то хватался за саблю, то потрясал кулаками. Дорогое сукно на локтях было засалено, в комнате все сильней пахло подгнившим луком. Это надоело, это смертельно надоело... Казарон топнул ногой и занес руку с кувшином, очевидно, для броска, но если Пургату хотелось орать, то Ламбросу хотелось действовать. Капитан, не дожидаясь броска, ухватил дебошира за руку, тот взвыл, выронил кувшин и попытался пнуть артиллериста в колено. Маршал заложил ногу за ногу и кликнул дежурных адъютантов. Гайифец и двое кагетов умело перехватили у Ламброса добычу и повлекли вон, причем гайифцы гавкали не хуже Пургата.
— Бацута! — с наслаждением крикнул Капрас вслед залитому вином казарону, и Ламброс даже не подумал перечить. Не любивший чего-то не понимать маршал сварливо поинтересовался причиной. Артиллерист вытер руки платком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
