— ...кладет конец нашим надеждам на мирный исход. Мы никогда не хотели войны, но Хаммаил забыл не только родной язык, он забыл совесть, а Гайифа ее никогда не знала. Мне больно смотреть на то, что творит мой соотечественник и родич, ведь Хаммаил-ло-Заггаз — мой четвероюродный брат со стороны матери...
Лисоолененок был восхитителен. Подобную удрученность Марсель наблюдал лишь у папеньки, когда тот делился с губернатором Сабве своей подагрой. Алве тоже понравилось.
— Не имеет дурных родственников лишь тот, кто не имеет вообще никаких, — утешил он. — Попробуйте поставить себя на место Хаммаила. Он страдает от родства с вами не меньше вашего и сетует на вас тем друзьям, которыми сумел обзавестись.
— У этого человека нет и не может быть друзей. — Голос Бааты был скорбен, но тверд. — Только хозяева, которым он продал себя и хочет продать Кагету, но, пока я жив и могу держать оружие, моя казария не станет гайифской провинцией!
— Сей гнев угоден Создателю. — Бонифаций очнулся и поднял палец. — Воюй, муж благочестивый, и спасен будешь.
— Воистину, — небрежно подтвердил Ворон и возвел глаза к малиновкам. Дурному примеру тут же последовали Бакна с Бонифацием. Марсель уже разглядел потолок во всех подробностях и стал смотреть на казара. Казар восхищал.
— Создатель не оставит меня и Кагету, даже если от меня отвернутся те, кого я считал друзьями. — Голос Бааты едва заметно и очень мужественно дрогнул. — Я хочу лишь одного. Правды. Я благодарю регента Талига за откровенность и жду слова того, кто заменил мне отц... от владыки Бакрии.
— Воля Бакры непостижима. — Старик, добрая душа, в самом деле расстроился. — Мой сын счастлив со своей красивой женой. Ты — брат Этеры, но ты взял под свою руку зловредных седых кошек. Ты сказал, они будут далеко от нас. Я поверил. Теперь ты просишь нашей помощи. Ты ждешь, что мы нападем на твоего обидчика вместе с седыми. Я хочу тебе помочь, но такого не может быть.
— Значит, я остаюсь один. Отец был прав, когда говорил, что у Кагеты лишь два союзника — Создатель и сабля. Что ж, по крайней мере за сестру я спокоен... — Какой взгляд! Святой Андий и все птице-рыбо-дуры его, какой взгляд! Окажись тут принцесса Юлия, она б немедля бросила Луиджи, и фельпская угроза нависла бы над Еленой.
— Брат Этеры, — твердо сказал Бакна, — если тот, кого ты зовешь Создателем, тебе не поможет, мы примем тебя в том, в чем ты придешь, и дадим тебе жену, чтобы род твой не пресекся.
Лисенок медленно опустил голову, и Марсель рискнул. Пережевывать героическую жвачку в восемьдесят девятый раз не тянуло, а душа и отсутствующее пузо требовали чего-то дипломатичного. Конечно, все мог испортить Дьегаррон...
— Соберано,— провозгласил Валме по-кэналлийски и вызывающе понизил голос, — я понял! Из здешних малиновок и Лисенка выйдет недурной птице-лисо-умник.
— Хорхе, — не моргнув синим глазом, подхватил Ворон, — виконт намекает на герб Фельпа.
— Надо сказать, — сурово уточнил Марсель, — что никто из нас, включая маршала Савиньяка, не может понять, как покончить с его, то есть ее девственностью.
— Я думаю, — негромко предположил Дьегаррон, — все дело в том, что эту фельпскую девушку никто по-настоящему не любил.
Марсель не подавился только чудом.
— Вы правы, маркиз, — спокойно перешел на талиг Ворон. — Наше затянувшееся отсутствие может обеспокоить дам. Они вообразят себе что-нибудь ужасное.
Алва поднялся, и Лисенок последовал его примеру. Внизу мало что изменилось. Разноцветные удодцы по-прежнему вовсю порхали. Этери чинно беседовала с супругом, Коннер пил с Шеманталями, Бадильо изнемогал в схватке с окружившими его кагетами. Только алатки не было видно нигде.
3
Наверное, она могла уйти или хотя бы попытаться. Опасным черный олларианец не казался, разве что признать его бредом, а себя свихнувшейся старухой. Вот это было бы по-настоящему страшно, куда страшней смерти, но Матильда не сомневалась: она в здравом уме и растрепанных чувствах сидит на каменной скамье, а рядом торчит не пойми кто, дважды ее спасавший, а на третий раз попросивший об услуге, о чем она позорно забыла.
— Было восемь, стало семь, а теперь девять. — Когда-то ее высочество бубнила под нос названия рек и имена знаменитых витязей. — Не расплескать колодцы, встать там, где должно... Кэртиана смотрит в Закат и ждет... Проклятье родилось из спасенья... ничто не ушло до конца... Вроде помню, но не понимаю. Другие тоже не поймут.
— Должны понять. — Она видит олларианца, стену, звезды над головой, и они отливают красным. Раньше на небе была одна красная звезда — Фульгат, а теперь, выходит, все?
— Я вернусь к себе и все запишу. Пусть читают...
— Если вы сумеете это сделать, я уверую в чудеса. И в то, что тень живет без света, а смерть без жизни... Звезды не изменились, фокэа, не бойтесь. Этого не бойтесь.
— Чего мне бояться?.. Вы не знаете, что со львом?
— Вы умеете удивлять, а я умею не понимать... Просто не понимать чужих слов, как любой из вас. Что за лев? Зачем он вам?
— В Агарисе, на кладбище... Вы меня загнали на могилу Эсперадора, там был каменный лев... Потом он... Твою кавалерию, не знаете, и ладно!
— Знаю. Это не было сном, фокэа, и львом тоже не было. Туда приходили, пришли и в ту ночь. Вам просто повезло. И мне...
Да уж, что повезло, то повезло... Напоследок.
— Слышите, фокэа? Они идут. Я уйду — они станут видеть; вы скажете — они запомнят. Только не ждите, не слушайте, не отвечайте, пока не скажете все.
— Я, кажется, обещала!
Аспид не ответил — пропал, оставив темноту, в которой что-то запыхтело и затопало.
— Зверю цена жизнь, — да, именно так, — жизнь цена зверю, а смерть — цена зову...
— Вот ведь неразумная! Мало того что смерть всуе поминаешь, так еще и на стену влезла, ровно не овца заблудшая, но ящерица! Слуг расшугала, Дьегаррона в печаль ввергла, маршал же в печали ослу подобен или, того хуже, медузе сопливой. А если б ты во тьме сей шею сломала?!
— Пошел вон! — с наслаждением прорычала ее высочество. Бонифаций явился удивительно вовремя: их никто не слышал, и епископа не было жаль, как Дьегаррона с его несчастной головой.
— Ну поори, поори... — Что-то более черное, чем сама тьма, тяжело плюхнулось рядом. — И кошка орет, а коту свое дело делать не мешает. Даровал вашей сестре Создатель голос, дабы истинные чувства скрывать и гордыню лелеять, ибо слабы вы...
— Хряк!..
Чего-чего, а скрывать свои чувства Матильда не пыталась. Не могла она их скрывать и не хотела. Женщина еще никогда и ни на кого так не орала. Все невысказанное, кое-как запитое, придушенное подушкой рвалось наружу. Обвинения, упреки, обиды толкали друг друга, будто лезущие в ворота овцы, и отара эта была бесконечной и нелепой. Матильда охрипла, в горле пересохло, но она кричала и кричала, пока совсем рядом с неба что-то не обрушилось. Раздался клекочущий визг, захлопали мягкие крылья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
