Председатель районного суда был напуган и растерян. Нет, он не может принять ее заявление, поскольку Рябоконь — народный депутат России, личность неприкосновенная. Чтобы возбудить против него уголовное дело, надо согласие Верховного Совета. «Так обратитесь в Верховный Совет». Судья посмотрел на нее, как на дурочку. Оказывается, обратиться может только генеральный прокурор, если сочтет нужным, конечно. Поэтому ей лучше поговорить об этом в прокуратуре. Областной прокурор, послушав в Сонином присутствии пленку, некоторое время не мог поднять на нее глаза, потом сказал участливо, как говорят больным, обреченным людям: «Сочувствую вам, но…» Оказывается, надо еще доказать, что голос на пленке действительно принадлежит Рябоконю («хотя я лично не сомневаюсь, но таков, знаете ли, порядок»), значит, нужна специальная экспертиза, которой в Благополученске просто нет. Нужен свидетель.
— А если тот журналист, который брал у него интервью, не захочет подтвердить в суде?
— Захочет, он человек порядочный. Другой на его месте мог бы тиснуть все это в газету, не проверяя, при нынешних-то нравах…
— Да? А из каких соображений он вам передал эту пленку?
— Ну… Если хотите, из корпоративных. Ведь он про любого журналиста может такого же наговорить, стоит только его задеть.
Прокурор посидел, повздыхал, всем своим видом давая понять, что по-человечески он на Сониной стороне, но обращаться с этим к генеральному прокурору считает делом дохлым. И вообще, может быть, стоит переговорить по-хорошему с Федором Ивановичем и как-то все уладить?
— А как это можно уладить, по-вашему? — спросила Соня. — Мне его извинений недостаточно. За такое вообще убивать надо. Но я хочу, чтобы его судил суд. За оскорбление чести и достоинства журналиста. Я же с ним не на базаре поссорилась, это ж он на критику в газете так отреагировал. Надо согласие Верховного Совета — отправляйте туда, нужна экспертиза — делайте экспертизу, я подожду.
Через месяц, после препирательств между районным судом и областной прокуратурой заявление у нее все-таки приняли, но ничего конкретного не обещали. Только одна газета — ее родной «Южный комсомолец» — дала маленькую заметку под заголовком «Журналист подает в суд на губернатора», остальные сделали вид, что ничего не знают об этом деле. Заметку эту, однако, заметили. Где бы Соня теперь ни появилась, ее первым делом спрашивали, как продвигается ее иск Рябоконю. Кажется, многим очень хотелось бы, чтобы губернатору дали по мозгам, тем более чужими руками. Дело, однако, не двигалось.
Поначалу казалось, что надо только стоять твердо на своем, не уступать уговорам судьи, прокурора, каких-то доброжелателей забрать заявление и отступиться. Она набралась терпения и ждала. Сначала ждала, что решат в генеральной прокуратуре, а оттуда месяца три не было ни звука, она написала личное письмо Степанкову и передала с одним благополученским депутатом. Еще через пару месяцев генпрокурор внес в Верховный Совет запрос о согласии на возбуждение уголовного дела. Это была первая победа, Соня воспряла духом, но умные люди сказали: не радуйся раньше времени, это еще ничего не значит. Еще через месяц вопрос внесли в повестку дня заседания Верховного Совета. Впервые Рябоконь заволновался, стал нажимать на какие-то рычаги, чтобы отменить, но не смог. В тот день она не отходила от телевизора и дождалась — в вечерних новостях коротко сказали, что на заседании ВС рассматривался вопрос о возбуждении уголовного дела против народного депутата Рябоконя, губернатора Благополученской области, которого местная журналистка Софья Нечаева обвиняет в оскорблении чести и достоинства. Мельком показали его, стоящего на трибуне, — красного, потного, криво улыбающегося (до последнего был уверен, что сойдет с рук). И вдруг — депутаты большинством голосов дали согласие. Победа! Все звонят, поздравляют, но ни одна газета в Благополученске про это дело не дает ни строчки. Только в «Народной газете» большой репортаж Нины Халиловой на первой странице: «Наш собкор добивается справедливости».
И снова — долгая, муторная пауза, никто ничего. Судья говорит: мало ли что сказали по телевизору, я должен получить официальное решение прокуратуры. Областной прокурор: неясно, кто будет возбуждать дело — мы или генеральная прокуратура, надо подождать. И еще долгих два месяца, наконец, пришла какая-то бумага из Москвы. Ну что? Теперь-то уж будет суд? Какое там! Это только дело возбудили, а теперь начнется расследование. Хорошо, пусть расследование. Выясняется, что областная прокуратура расследовать не желает, считает, что дело настолько очевидное, что можно рассматривать сразу в судебном заседании. «Ага! Ишь чего захотели! — говорит судья, нисколько не стесняясь Сониного присутствия. — Пусть сами расследуют, пленку на экспертизу направляют и все остальное». Несколько месяцев идет препирательство между двумя инстанциями. Соне очень хочется про все это написать, но она сдерживает себя, ждет. Наконец, генпрокурор по жалобе того же депутата (спасибо ему, хоть один человек помогает) забирает дело и отправляет его для независимого расследования в соседнюю Краснодонскую область. Проходит еще пара месяцев, оттуда является молоденький следователь, допрашивает почему-то Соню, а не Рябоконя, при этом разглядывает ее подозрительно и задает дурацкие вопросы типа: в каких отношениях вы были с первым секретарем обкома Русаковым? И наконец-то (прошел уже год после начала этой истории), дело передали в суд и теперь уже судье никак не отвертеться, надо назначать слушание.
Не сразу, но он назначает, Рябоконь, естественно, не является. Назначает на другой день — то же самое. Вдруг у судьи прорезался характер, он звонит в приемную губернатора и говорит помощнику: «Передайте, пожалуйста, Федору Ивановичу, что против него возбуждено уголовное дело, уголовное, а не гражданское, так что, если он через час не явится в суд, мы вынуждены будем осуществить привод». Через сорок минут Рябоконь приехал. Вошел в кабинет судьи, где сидела в это время Соня, вальяжный, улыбающийся, всем своим видом желающий показать, что настроен добродушно и благожелательно, а если у кого-то тут есть к нему какие-то претензии, то он всех прощает. Дальше начинается настоящий цирк. Судья сажает их друг против друга и предлагает примириться, не начиная заседание суда. Соня не смотрит на Рябоконя, один вид его вызывает у нее отвращение. Губернатор тоже не смотрит на Соню, а обращается к судье и говорит о Соне в третьем лице, как будто ее здесь нет. И говорит он ровно то же самое, что было написано у него на физиономии, когда вошел:
— Лично у меня нет к ней никаких претензий.
У него нет! Будто это он, а не она, подал в суд, будто это его оскорбили, и он готов простить и все забыть. Соне хочется залепить ему пощечину, давно хочется, и про себя она уже решила, что если с судом так ничего и не выйдет, то ей останется одно: выбрать подходящий момент и принародно дать ему по морде. Пусть ее потом охранники хватают, зато она рассчитается сама, как умеет. Раз уж наше трусливое правосудие…
— Я буду разговаривать только в суде, — говорит она, глядя мимо своего врага на судью. Тот вздыхает и говорит:
— Ну что ж, пойдемте в зал заседаний.
Все разбирательство длится каких-нибудь полчаса, Рябоконь, как ни странно, не отрицает, что слова такие говорил, но цель у него при этом была, оказывается, самая благородная: «Чтобы она больше не писала на нас критику». «Но ведь это ее работа», — говорит судья. «Статьи этой журналистки были очень вредными для нас. Люди ж читали и могли подумать, что мы тут неправильно проводим реформы». «Но почему вы избрали такой способ?» «Я не знал, как ее остановить». Судья смотрит на него с интересом и удивлением, после чего удаляется на совещание с самим собой. Потом он возвращается и произносит короткую витиеватую речь, из которой следует, что факт оскорбления чести и достоинства гражданки такой-то судом установлен, но… Но. Но. Но. Опять какое-то «но». Соня почти не слушает, у нее просто темнеет в глазах от догадки, что все напрасно, ничего не вышло. Выясняется, что никакого приговора вынести нельзя, по той же самой причине, что Рябоконь — народный депутат. «Но ведь Верховный Совет дал согласие…» «Да, но то было согласие на возбуждение уголовного дела. А теперь надо получить согласие на привлечение к уголовной ответственности». Оказывается, для этого надо снова обращаться к генеральному прокурору, чтобы он обратился в Верховный Совет, чтобы тот внес в повестку дня, одним словом, надо все начинать сначала. О, нет…
— Так ты плюнула на это дело? — спросил Зудин.
— Не то чтобы плюнула, тягомотина эта тянулась долго, года полтора, но потом генпрокурор сменился, а потом и самого Рябоконя сняли, в чем, кстати, вся эта история сыграла не последнюю роль, так что не совсем уж бесполезное было дело. Просто я очень устала биться об стенку, а тут как раз замуж вышла, уехала из Благополученска, ну и — гори оно все огнем.
