— Так ты плюнула на это дело? — спросил Зудин.
— Не то чтобы плюнула, тягомотина эта тянулась долго, года полтора, но потом генпрокурор сменился, а потом и самого Рябоконя сняли, в чем, кстати, вся эта история сыграла не последнюю роль, так что не совсем уж бесполезное было дело. Просто я очень устала биться об стенку, а тут как раз замуж вышла, уехала из Благополученска, ну и — гори оно все огнем.
— Соня! — сказал Зудин, глядя ей прямо в глаза. — А ты не хочешь вернуться к этому делу и довести его до конца? Рябоконь теперь никто — не депутат, не губернатор, так что любой суд с удовольствием возьмется…
— А зачем?
— Затем, чтобы он получил, что заработал, лучше поздно, чем никогда.
— Тебе это зачем, я спрашиваю?
— Мне?
— Ну да, тебе, ты же за этим ко мне приехал?
— Видишь ли, Соня…
— Постой, я, кажется, понимаю. Выборы? Ты что, каким-то образом участвуешь?
— Каким-то образом — да. Но дело не во мне. Главное, что участвует Рябоконь! Человек, который ничего, кроме вреда, области не принес, снова лезет к власти. Надо же его остановить, а это дело как нельзя лучше…
— Послушай, — сказала Соня, внимательно глядя на Зудина, — со мной этот номер не пройдет. Если ты прямо не объяснишь, в чем тут твой личный интерес, мы эту тему не продолжаем.
Зудин посидел, подумал. Вообще-то в его планы не входило вот так сразу раскрывать перед кем бы то ни было, даже перед Соней, все карты. Но с другой стороны, посоветоваться с умным человеком было не грех. И он решился.
— Видишь ли, Соня. Возможно, ты удивишься, но я решил сам баллотироваться в губернаторы.
—Ты?
— Я. А что? Почему бы нет?
— Ты в своем уме?
Зудин по своему обыкновению обиделся. Только сейчас он совершенно ясно понял, что точно такой же может быть реакция и других ребят — Жоры, Валентина Собашникова, Севы Фрязина, когда они узнают об истинных его намерениях. Но ведь объявить о них придется уже в самое ближайшее время. Он должен убедить их всех в том, что ничего странного в этом нет, напротив, давно пора молодым, интеллигентным людям, не обремененным грузом прошлых лет, современно мыслящим, брать власть в свои руки. Он как раз такой человек, просто его плохо здесь знают и недооценивают.
— Зачем ты лезешь в эти дела? — спросила Соня неприязненно. — Ты же ничего не смыслишь ни в экономике, ни в управлении. Куда тебе тягаться с Твердохлебом? Он всю жизнь в этом котле варится, а ты кто такой? Несостоявшийся журналист, только и всего. В депутаты попал случайно, как многие тогда, а то, что в Москве покрутился, так это же еще ни о чем не говорит. Кем ты был там? Мальчиком на побегушках?
Как ни странно, Зудин эти обидные слова проглотил, будто не заметил.
— Извини, Соня, но ты рассуждаешь, как… Ты просто отстала от жизни и плохо себе представляешь, как сегодня дела делаются. У тебя все еще партийный подход к таким вещам — хозяйственный опыт и все такое, а сейчас не это главное. Если хочешь знать, при наличии определенных средств — финансовых и политических — можно кого угодно раскрутить и сделать не только губернатором, но и президентом. Хоть негра из Африки. Поверь, что, поучаствовав в президентской кампании, я кое-чему научился и представляю, как это делается.
— Ну-ну… Давай, раскрутись, я даже не удивлюсь, если у тебя получится, я уже ничему не удивляюсь. Но дальше-то что? Дальше ведь работать придется, а ты, насколько я помню, не очень умеешь и не очень любишь работать.
— Это уже второй вопрос, все будет зависеть от того, какую команду собрать, а работать найдется кому. Главное — выиграть выборы. Для меня это, если хочешь, дело принципа, я хочу самому себе и всем доказать, что при грамотной организации предвыборной кампании…
— Значит, ты понимаешь, что лезешь не в свои сани, для тебя это игра, эксперимент, так, что ли?
— В некотором смысле да. Я абсолютно убежден, что с помощью одних только средств массовой информации, если, конечно, умно их использовать, можно повернуть общественное мнение на 180 градусов, и те, кто сегодня ни о ком, кроме твоего Твердохлеба, слышать не хочет, завтра бегом побегут голосовать именно за Зудина.
— Потрясающе… — только и могла сказать Соня.
Зудин же как ни в чем не бывало потягивал коньяк и улыбаясь посматривал на Соню.
Она сидела удрученная, лицо ее выражало некоторую даже отстраненность, означавшую: ну что тут говорить, говорить тут нечего…
— Пойми, Соня, сейчас не 91-й год, а 96-й! Время всяких там рябоконей, этих недоделанных губернаторов первой волны, давно прошло. Настало наше время, понимаешь, наше — молодых, образованных, интеллигентных людей. Мы просто обязаны забрать у них власть, или, если хочешь, подобрать, поскольку она почти валяется у нас под ногами. Было бы глупо не воспользоваться. Теперь уж только мы, сорокалетние, спасем Россию! — закончил он с пафосом.
— Да нет, — вздохнула Соня, — вы ее доконаете! Пример твоего друга Сережи Сыропятко тебе ни о чем не говорит?
Но Зудин и не думал отступать, просто решил зайти с другой стороны.
— Послушай, Соня! — сказал он торжественно. — Я тебе сейчас еще одну вещь скажу, только ты не спеши отвечать, ладно?
— Ну?
— Я хочу возродить нашу газету.
При этих словах Соня прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла, теперь лицо ее выражало: придется вытерпеть и это.
— Ты послушай, послушай! Я хочу собрать ребят, я уже многих разыскал, все устроены кое-как, а некоторые вообще не устроены…
Соня слушала молча, никак не реагируя. Про себя она уже решила, что у мальчика «поехала крыша», видимо, на почве нереализованных амбиций, и жалела, что позволила ему явиться.
— Конечно, ту газету не вернешь, — продолжал Зудин как ни в чем не бывало, — это и не требуется, в конце концов все мы уже не в том возрасте. Но дух! Но творческая атмосфера! Все это еще можно возродить! Это будет совершенно другая газета — с другим названием, с другой концепцией…
— Ну и в чем твоя концепция? — не скрывая иронии, спросила Соня.
— Вот тут самое главное. Я хочу, — он сделал долгую паузу, как бы предваряя важность того, что собирался произнести, — создать абсолютно новую, современную газету — не бульварную, как большинство теперь, но и не «орган» кого-то и чего-то. То и другое — вчерашний день. «Органы» уже не вернешь, и не надо, а бульварными газетенками все насытились вот так, — он приложил ладонь к горлу. — Я тебе больше скажу: такое обилие газет, которое есть сейчас в Благополученске, никому не нужно, это все временное явление, последствия слишком буквально понятой свободы печати. Знаешь, что сейчас надо? Надо создать мощный газетный концерн, собрать туда все эти жалкие редакции, закрыть мелкие, с мизерными тиражами издания и начать выпускать одно большое, солидное — на хорошей бумаге, современной технике, с количеством страниц… — он на секунду задумался, — ну, не меньше тридцати двух, с шикарной иллюстрацией, богатой рекламой — типа «Нью-Йорк Таймс» или «Фигаро», представляешь?
Соня смотрела на него внимательно: умный он или дурак?
— Да-а… А я уж грешным делом подумала, ты и правда что-то оригинальное скажешь. Утопия. Причем полная. Ты хоть представляешь, сколько это сегодня стоит?
— Деньги есть, — сказал Зудин скромно. — А если удастся с выборами, будет еще больше, и главное — никаких проблем и препятствий для осуществления этого проекта. Но сначала надо выиграть выборы. И первое, что я сделаю, если меня изберут, это возрожу… возродю… — он засмеялся своей неловкости, — наш творческий коллектив. Представь, как это будет здорово — собраться снова всем вместе!
— А еще лучше — снова всем стать молодыми, беззаботными и чтобы впереди была целая жизнь. Что за бред? Столько лет прошло, и каких! Все изменилось. Одни на той стороне были, другие на этой, как примириться, стать снова заодно? И главное, за что — одно? Помнишь, как Мастодонт говорил на летучках: «За что боролась наша газета на прошлой неделе?» Так вот, за что будет бороться эта твоя новая газета? Ну, пусть не бороться, теперь это немодное слово, но на каких идеях стоять? Не думаешь же ты, что можно затевать серьезное издание, не имея за душой никаких идей?
— Да Бог с ними, с большими идеями! — перебил Зудин, боясь погрязнуть в теоретическом споре. — Давай посмотрим на это дело проще. Ребят жалко. Жорка безработный ходит, ты бы его видела! Севка спивается потихоньку. Глеб у Борзыкина горбатится. Ты-то, конечно, устроена хорошо, но ты же не пишешь! Ты! И не пишешь! Я ведь что хочу? Я хочу помочь всем вам снова почувствовать себя настоящими журналистами.
— О! Спаситель явился! Христос воскресе! Не смеши меня. Лично я в благотворительности не нуждаюсь.
— И совершенно напрасно. Ребята в отличие от тебя так не думают.
— А ты что, с кем-нибудь уже говорил об этом?
