Его рука потянулась к бутылке. Он поднес ее к губам и осушил последние немногие унции того, что там осталось, до последней драгоценной капли.
Об исчезновении мы не говорили, оба об этом молчали. Но теперь мне надо было в этом убедиться, чтобы рассеять любые сомнения, которые могли бы остаться.
- Что вы имеете в виду, говоря о том, что он делает?
- Вы знаете, что я имею в виду.
- Скажите, что?
Забрасывая пустую бутылку в дальний угол, он наблюдал за ее спиралью в воздухе, за тем как она отскочила от стены и, не разбившись, оказалась на полу.
- Он исчезает, - закричал он. - Он становится невидимым, - и, повернувшись ко мне, он сказал. - То, что он делает, невозможно. Но он это делает. Он растворяется в воздухе, просачивается сквозь воздух. И, мистер, если он может делать это, то он может все…
Он развалился на кровати, будто перестав дышать, будто он заставил себя сделать нечто невозможно тяжелое.
- Когда в последний раз вы его видели? – спросил я.
Его голова каталась по груди из стороны в сторону. Было трудно определить, сидел он, или лежал, но, казалось, что он внезапно застыл в параличе или даже умер.
Его ноздри начали сопеть, и он мягко захрапел.
Я мягко качнул его за плечо и окликнул по имени: «Мистер Пиндер… Мистер Пиндер…»
Ответа не последовало. Храп становился все громче и громче, грудь начала раздуваться в такт с храпом, рот открылся, и слюна тонкой струйкой начала падать на его старый, грязный свитер.
Какое-то время я ждал, слушая его храп. В раскрытом рту зиял его окровавленный, сломанный зуб, а на лице темнели синяки. Я просчитал до тысячи, останавливаясь перед каждым следующим числом, затем была еще одна тысяча. Наконец, я заставил себя подняться и выйти из этого мрачного подвала, который он назвал своим домом. Кто я был такой, чтобы будить его, где бы то ни было, лишать укрепленного мускатом сна?
-------------------------------------------------
Вся трудность была в том, кого убить первым.
Булл Цимер всегда был во главе списка, затем следовала мисс Бол, а дальше можно было заняться и другими детьми в школе. Но голос продолжал настаивать на другом, убеждая его сначала убить Сестру Анунсиату, а затем незнакомца, насмехаясь над ним и иногда своими частыми посещениями доводя Оззи до истерики так, что тому хотелось плакать.
Оззи понимал, что незнакомец знает слишком много, вероятно, саму тайну исчезновения Оззи. Но откуда, он это не осознавал. Пока еще. А что, если этот незнакомец – его истинный отец? Оззи нужно было в этом убедиться перед тем, как выполнить то, что от него требует голос.
С Сестрой Анунсиатой было иначе. Убить ее было идеей голоса, сам Оззи этого не хотел. Кроме того, если он ее убивал, то возникала бы проблема. Снова приехали бы полицейские, и снова бы ему задавал вопросы лукавый офицер в клетчатом зеленом жакете – тот, что допрашивал его тем вечером о подробностях смерти старого мошенника, который никогда так и не стал бы его Па. В его вопросах было немало подозрений.
«Он обязан быть подозрительным».
«Легко тебе говорить. Но он подозревал не тебя, а меня».
«Ты что - ненормальный? Он никогда не увидит тебя, если ты того не захочешь. Будь умницей. Используй свою невидимость, чтобы убить ее так, чтобы никто ничего не заподозрил».
«И как я могу это сделать?»
«Просто. Ее нужно убить на виду у монахинь – перед свидетелями. Стать невидимым, а затем ударить ее. Сильно. Так, чтобы она не встала и тут же умерла. Никто не будет знать, что это ты. Все подумают, что это сердечный приступ».
«Не думаю, что мне нужно ее убить».
«Она наблюдает за тобой, не так ли? У монахинь бывают необычные способности. Они знают такое, чего другим не дано. Что, если она знает о том, что это ты убил своего Па?»
«Он не был моим Па».
Именно в этот момент Сестра Анунсиата, проходя по коридору, остановилась за спиной у Оззи, смотрящего в окно со шваброй руке.
- Мечтаешь, Оззи? - спросила она. Ее голос был мягким и доброжелательным, почти как у его Ма. Продолжала ли она игру, претворяясь доброй и общительной?
- Всего лишь отдыхаю, - ответил он.
- Ты можешь немного погулять, Оззи. Сходи в город, купи мороженное. Работа - это не забава… - и она коснулась его плеча.
Ему нужно было тщательно взвесить все, что ему теперь сказала Сестра Анунсиата. Он вслушивался в ее слова и пытался понять, не значило ли в них одно что-нибудь совсем другое.
- Когда закончишь уборку, то можешь быть свободен, - сказала она, снова сжав в руке его плечо, и он подумал: в этом ее жесте какое-то послание, или что-то от его голоса, который он в этот момент не слышал.
- Конечно, Сестра, - сказал он, продолжив работать шваброй, после того как где-то под ее юбкой заскользил по коридору шар ее невидимых ног.
Он закончил мыть пол и повесил швабру на крючок в конце коридора, затем он переоделся в маленькой комнате около кухни.
«А что старик?»
«И что старик?»
«Он знает слишком много…»
О, но он любил старика, не то чтобы любил, но любил все, что у него с ним было связано. Ему нравилось немного его подразнить, даже слегка поиздеваться. Как-то Оззи, гуляя в центре города, видел как кошка в переулке играла с мышью: ловила ее когтями, загнав в угол, куда-нибудь ее зашвыривала и ловила снова, опять загоняя мышь в угол. Старик был его мышью. Он играл с ним, как кошка с мышью. Но от старика также была и польза. Он рассказал ему о незнакомце в городе. Рано утром он пришел к монастырю. От него разило сильным перегаром, его трясло, и его язык вываливался, будто шелуха, отваливающаяся от обожженной кожи.
- Незнакомец многое расспрашивал, - сказал старик.
- О чем? – с подозрением спросил Оззи. Как много старик успел рассказать незнакомцу?
Старик выглядел неуверенно. В его глазах появилось некоторое лукавство. Оззи понял, что тот всей правды ему не скажет.
- Его интересовал город, - сказал старик. - Он – писатель. Из штата Массачусетс. Пишет книгу о старых курортных городах. Но затем он начал расспрашивать о… - его черные ногти скребли по грязному, ощетинившемуся лицу. – О ком-то… кому тринадцать лет… у кого странные способности… - старик, торжествуя, посмотрел на Оззи. - …и мне стало ясно, что он имеет в виду тебя. Я стал очень осторожно это выяснять. Купив мне бутылку вина, он думал, что я ему все расскажу, но…
Оззи сильно ударил его по челюсти.
- И ты это выпил?
- Да. Но я ему ничего не рассказал, - старик отшатнулся назад, ужаснувшись и уже не на шутку испугавшись. Он схватился за покрасневшую челюсть.
- Да, конечно, ты рассказал.
И Оззи снова ударил его по щеке, чтобы не по носу. Он не хотел пятен крови здесь на веранде монастыря, что заметила бы Сестра Анунсиата или даже поняла, что происходит.
- Нет, Оззи, - возразил старик, плюясь через краешек рта. Его подбородок отвис, чуть ли не касаясь груди. – Он спрашивал, а я пил, затем уснув. Честно. Но мне стало ясно, что он ищет тебя…
- Ты рассказывал ему обо мне, - продолжал Оззи, не желая больше бить старика, который выглядел донельзя жалко.
- Ой… что с языком… - старик чуть ли не плясал от боли. Оззи увидел, что язык был в крови.
- И что ты ему обо мне рассказал?
- Ничего, ничего, - заскулил старик, достаточно громко, чтобы монахини, работающие на кухне, его услышали. – Я пришел тебя предупредить. Что в этом плохого?
Он решил, что стоит поверить старику. Все-таки тот не раз выручал его, когда Оззи, уйдя из дому, не имел крова над головой, теплой одежды и воды. А теперь старик предупредил его о незнакомце в городе.
Он велел старику, не разговаривать с этим незнакомцем, но следовать за ним, не попадаться ему на глаза, но выяснить, где он ходил и с кем разговаривал. И чтобы, Христа ради, он не принимал у него никакой выпивки.
- Я принесу тебе вина… вот, купи себе сам, - и Оззи вытащил пару долларов из потайного кармана штанов. - Я приду в город позже.
На улицах была жара августовского дня. Из-под щеток уборочной машины поднимались облака пыли. Оззи искал незнакомца. Он - невидимый шел по улицам, осматривая каждого встречного. Старика он не видел. Людей было много, но все были ему знакомы хотя бы в лицо. Он обошел почти весь город и остановился у отеля «Гленвуд». Какое-то время туда никто не входил, и оттуда никто не выходил. Он зашел внутрь и остановился в вестибюле. Там тоже никого не было.
Наконец, в четыре часа он заметил незнакомого ему человека, который переходил улицу перед «Демпси». Его голова была склонена на бок, будто он вслушивался во что-то еле слышимое – не то в музыку, не то в голос, нечто неслышимое кем-либо еще. Откуда он мог знать, что это был его незнакомец? Каким-то образом он это знал.
