– Пиво вижу, а музыки не слышу.
– Ударник в туалет вышел, – мигом нашелся Комар. – Сейчас вернется, и будем играть.
– Что ты мне лапшу вешаешь? Они вообще не музыканты, просто твои друганы со двора.
– Ничего подобного, – возмущенно заявил Комар.
– Тогда пусть сыграют.
Комар лихорадочно облизнул губы.
– Да вот он сейчас сыграет. – Он кивнул на Корби. Корби попытался выражением лица показать ему, что это плохая идея. – Вон на той, на черной. Она включена.
Громила фыркнул.
– Ты хоть знаешь, с какой стороны ее держать?
– Да, пару раз в кино видел, – отшутился Корби.
– У него особенный стиль, – сказал Комар. – А руки неправильно ставят почти все. Я вот неправильно ставлю руки, и что?
Охранник ухмыльнулся.
– Если он три аккорда сыграет, я уйду. Слово даю. Только он не сыграет. А ты, пока я на работе, сюда больше не войдешь.
Корби осторожно снял гитару с подставки. Гриф был теплым, струны, наоборот, казались холодными и жесткими, пружинили под пальцами.
– Ремень через плечо перекинь, – подсказал охранник.
– Да за кого вы его держите? – Корби отстраненно подумал, что за все эти годы у Комара не исчезла привычка идти до конца даже в самом безнадежном деле.
– Что, парень, пас?
Корби медлил. Он чувствовал вес гитары в своих руках, гладь ее лакированной поверхности, видел шнур, идущий вдоль стены к другому углу комнаты, где стояли черные блоки комбиков.
– Нет, – сказал он. Собственный голос показался ему глухим и странным. У него появилось чувство, будто он падает навзничь, даже пришлось сделать шаг назад. Но он не падал, а уверенно стоял на ногах. Он перекинул ремень гитары через голову и поставил руки на струны. Улыбка охранника застыла, а потом начала таять. Ремень был широким и потертым, удобно лежал на плече. Корби тронул струну и услышал, как у него за спиной загудел, завибрировал динамик комбика. Последнее, что он успел увидеть, было удивленное лицо Ары, повернувшегося к нему на своем стуле у стола. А потом темнота комнаты исчезла, и сквозь нее проступила другая темнота – темнота ночного неба.
Глава 26
ДОМ МРАКА
Корби оказался в безграничном пространстве расчерченной огнями темноты. Он стоял на сцене, бесконечной линией уходившей налево и направо. Такой же бесконечной линией тянулись вдоль нее софиты, холмики суфлерских рубок, ударные установки. Бесконечной была и толпа зрителей. Люди стояли тихо: ни шороха, ни дыхания, ни слова – неподвижные лица, ожившие маски, воплотившиеся мертвые монстры с рисунков на стенах клуба. Каждый и каждая могли бы стать песней. Все вместе они огромный черный клад. Откуда-то Корби помнил их, откуда-то знал. Он почувствовал, как перебирает струны. Его охватил ужас. Не он двигал своей рукой, но он понимал, какую музыку играет. Он играл гипнотическую мелодию, которая вбирала в себя весь калейдоскоп страданий и смертей, все бесконечное множество историй о падении и гибели. Он играл мелодию масок.
Он играл и видел, как в их полных мрака глазах отражается мир кирпичных стен и выбитых окон, где развращенные души могут летать со скоростью света, где сгорают по кусочку траченые червоточинами сердца, где черные призраки идут сквозь дождь, чтобы танцевать с осенними листьями на окраинах вечно темного города. Край сцены превратился в пропасть, в шов, по которому смыкаются миры. Переступи через него, и ты никогда не вернешься назад. Ты станешь одной из масок, одной из историй, одной из колыбельных, которые, засыпая, поет себе сытое чудовище. Ты станешь им самим, его холодной плотью и кровью. Корби пытался противостоять, противопоставить этому хоть какое-то доброе заклинание, хорошее воспоминание, но ничего не получалось. Сумрачные образы заполнили его сознание: крыши, с которых кто-то сорвался, опустевшие троны и пьедесталы, пыльные плиты дворцовых зал, почерневшие страницы книг, которые теперь перелистывает только ветер. Тысяча мест мира, предназначенных для счастья и славы, превратились в пустоши. И сам он был мертв, или хуже, его никогда не было, он не существовал по-настоящему, он был маской, только начавшей догадываться, чье лицо закрывает, и удерживался в этой иллюзии непозволительно, роскошно долго. Но вот, пришло время сорвать маски, или наоборот, соединить их с лицами навеки, чтобы никто уже ничего не узнал и никогда никуда не сбежал.
Руке было тепло, она как-то странно скользила по струнам. Казалось, вот сейчас эта затянувшаяся импровизация закончится, ему позволят опустить гитару и сделать перед молчаливой публикой жутковатый марионеточный поклон. Но этого не происходило. Песня рассыпалась, ускользая меж дрожащих струн, собиралась снова, в новой формации, с новым ритмом и риффами, ухватывала крошечный аспект настроения – и рушилась опять. Волны. Листья. Кровь. Асфальт. Сироты. Лезвия. Глаза. Крик. Корби начал догадываться, что у этой песни нет конца. Она была змеей, пожирающей свой хвост.
– У тебя кровь идет, – прорвался сквозь видение испуганный голос Комара. Корби почувствовал, что кто-то схватил его за руки и заставляет перестать. Он слышал, как захлебывается, опадает мелодия. Ему, наконец, удалось остановиться. Руку жгло болью. Комната медленно проступила сквозь видение масок, но само видение не рассеялось, а продолжало стоять перед глазами. Это было все равно, что постоянно видеть одним глазом одно, а другим другое. С ним это уже происходило – вчера утром, когда он всю ночь смотрел безумные сны, а потом, стоя перед зеркалом в ванной, увидел, как сквозь его лицо проступает чужое. Теперь ощущения повторились, но стали сильнее.
Охранник ушел. Гитара все еще висела у Корби через плечо, а Комар мягко держал его за обе руки.
– Ну ты и шутник. Не сказал, что умеешь играть. Где же ты раньше был? Мы бы такую группу…
– Я не умею играть, – оборвал его Корби. С руки на пол падали крупные капли крови: порез от ножа открылся и снова кровоточил.
– Ты сейчас играл. Круто играл.
Корби полуослепшими глазами смотрел ему в лицо.
– У меня расфокусированный взгляд?
– Да. Странный, как у твоего злобного друга. Вы что, обдолбались, что ли, по дороге сюда? – Комар помог Корби снять гитару с плеча. К ним подбежал Ара. Он где-то раздобыл бумажную салфетку и сунул ее в кровоточащую руку Корби.
– Где Ник? – спросил Корби. – Его надо спасать. У меня галлюцинации, и у него тоже.
– Если бы я так играл под кайфом…
– Это совсем не похоже на кайф. – Корби, шатаясь, вышел в коридор. – Пойдем. Надо срочно найти Ника.
_____Они прошли мимо изображения Джима Моррисона. Его лицо в нимбе вьющихся волос слабо светилось в полутьме. Корби шарахнулся от прямого взгляда его глаз.
– Ты можешь объяснить, что это было? – истерически спросил Ара. – Что вообще происходит?
– Я ошибался. Я думал, Ник изводит себя раскаянием, а он по-настоящему сходит с ума. Точно так же, как я.
Ара замотал головой.
– Что ты такое говоришь? Ты только что здорово играл на гитаре. Как ты это сделал? Я же знаю, ты не умеешь.
– Где может быть Ник?
– Он шел в туалет.
Их нагнал Комар.
– Здесь налево.
Они повернули. Корби шел неровной, дергающейся походкой, быстро, как только мог. Ему казалось, что рисунки смотрят на него со стен, шевелятся, шепчут. Салфетка в руке насквозь пропиталась кровью. Они прошли мимо двери, за которой звучала приглушенная музыка, повернули еще раз и увидели вход в туалет. Корби ворвался в него, одну за другой толкнул двери кабинок. Во всех было пусто.
– Да что ему будет? – спросил Комар. – Может, он вообще обиделся и уехал.
– Он не такой.
– Послушай, мы ведь можем просто ему позвонить, – предложил Ара. – А ты пока полей руку холодной водой. Кровь быстрее остановится.
