— …Впрочем, извини, — Таисия резко поменяла тон, словно споткнулась на ровном месте. — Как бы я тут ни изощрялась, ни разоблачала его перед тобой, ни обривала налысо — все впустую. Сердцу не прикажешь. Особенно столь сумасшедшему, как твое.
Поток изнуряющих словес иссяк. Благодарная ей за это, я собралась уйти в свою комнату и попытаться нырнуть в сон. Но тут раздался звонок в дверь. Короткий, испуганно-нервный. В моей голове (и в ее тоже, уверена) промелькнуло ударом бича: он! Больше в такое время придти сюда некому.
Постаравшись скрыть вибрации голоса, я нарушила ошеломленное молчание фальшивым донельзя тоном:
— Открой пожалуйста, мне дольше одеваться. Может, это кто-то из моих друзей — мало ли что случилось…
Пока она набрасывала халат в выразительном молчании, звонок пискнул еще раз — жалобным котенком. Уже дольше — упорно надавливаемый чьим-то настойчивым пальцем.
Таисия ушла открывать и не возвращалась, как мне показалось, неестественно долго. Две-три минуты, что ее не было, растянулись для меня в триста тридцать три судорожных вдоха и выдоха. Чтобы успокоиться, я потянулась к сигарете, напрочь забыв, что не курю при Таис (ее это бесит до судорог), но меня так трясло, что сигарета выпала на пол. Нагнувшись, я принялась шарить по ковру в ее поисках и в этот момент услышала пьяные рыдания в коридоре и родной ворчливый голос, призывающий выть потише, с учетом спящих соседей.
(Позже Таис описывала, как, открыв дверь, минуту-две колебалась, прежде чем впустить его в квартиру. 'Первой реакцией при виде ненавистной, и к тому же вдрызг пьяной физиономии было — резко захлопнуть дверь. Меня остановило лишь соображение, что этого поступка ты можешь не простить мне до конца жизни. Второй порыв — процедить холодно: 'Сейчас я позову дочь', и удалиться. Лишь окровавленный подбородок и шея пробудили отдаленное подобие самаритянской жалости…')
Когда я увидела его лицо в крови — не засохшей, но льющейся, все мои нервы превратились в иголки, впившиеся изнутри в кожу. Я ощущала его боль физически (знаю, знаю, как это банально звучит), захлебнувшись жалостью, нежностью и отвращением (от вида крови и расквашенных физиономий меня всегда подташнивало).
Таисия усадила его на диван — он продолжал подвывать, и кровь тонкой струей изо рта заливала подушку, — посоветовала мне надеть халат, принесла теплой воды в тазике и полотенце. Под ее мудрым руководством я принялась тихонько вытирать влажным полотенцем его лицо от грязно-бурых подтеков. Удивительно, но отвращение бесследно исчезло. Меня переполняло нечто близкое к блаженству, к катарсису. Все изначально женское, материнское, животно-самочье ликовало во мне от возможности быть ему полезной, окружить, оградить собой от злобного внешнего мира.
Бережно, стараясь едва касаться вздувшейся, болезненно-лиловой плоти, скользили мои пальцы, обернутые влажной тканью, вдоль линии его ноздрей и скул, очерчивая, а потом покрывая губы, оглаживая подбородок. Меня вдруг осенило, что когда любишь кого-то с такой силой, нет уже ничего грязного, ничего отвратительного, и, будь он прикован к постели, я с не меньшим светом в душе подавала бы ему судно.
— Я шел извиниться перед вами… — пробормотал он, когда рыдания — от прохлады полотенца, от исходившей от меня нежности, от теплого полумрака комнаты — наконец утихли. — Но ваш парк оказался не слишком подходящим местом для подлунных прогулок.
Как оказалось, он провел вечер у Атума, и тот, по обыкновению, поил его дорогими винами, окуривал кальяном, ублажал изысканными беседами. Но Атуму недостаточно утонченной дружбы, ему подавай страсть, а к ней Бэт в последнее время — с момента появления в его жизни Айви — был не расположен. Последовал скандал. Непокорную эротическую игрушку выставили за дверь в сильном подпитии. И тут его посетила светлая мысль — снять камень с души, извиниться за злобный коммент (если бы бледно-пятнистый от ярости и унижения Даксан не скрипел зубами над его левым ухом, ему и в голову не пришло бы фонтанировать ядом). В темном парке он не сумел отыскать нужный дом, хотя был здесь раза четыре, и подошел справиться у группы тянущих пиво подростков. Ему объяснили, но он опять не нашел и, сделав круг, вернулся к ним с тем же вопросом. То ли настырность, то ли длинные волосы и обильный макияж вкупе с безлюдностью (парк пустеет уже к десяти вечера), а скорее все это вместе привели к тому, что он лишился денег, документов, мобильника и нескольких нижних зубов.
Я заметила, что на его пальцах нет ни одного перстня. Всё отобрали ночные выродки. Хорошо, что не увидели под густыми волосами серьгу в ухе. Сняв свое единственное серебряное колечко с выгравированной на нем волчьей лапой — подарок названого братца из прежней жизни — я протянула ему. Он благодарно улыбнулся. Кольцо, правда, наделось лишь на мизинец, но как же я была рада, что он чуточку повеселел, посветлел.
Едва оправившись, Бэт кинулся звонить Атуму (телефон гениального друга оказался отключен), затем по межгороду Айви (разбуженная мама гневно бросила трубку). Затем вышел в сеть и попытался достучаться до возлюбленной по 'аське'. К счастью, она была на связи. (Удивительная девушка — к моей большой зависти, она обладала способностью спать по три-четыре часа в сутки.) Он описал ей свои злоключения и умолял приехать. То ли ее сочувствие было недостаточно пылким, то ли она заколебалась прежде чем заявить, что примчится утренним поездом, но он вдруг яростно выматерился и вышел из сети.
Честно сказать, его матерщина, хоть и обращенная к другой, ударила меня наотмашь. Такими словами — о любимой девушке?.. Чуть позже я сообразила: лишь несколько дней назад мы с ним и Даксаном читали журнал Энгри. Отчаянный, разрывающий перепонки мат — чуть ли не в каждой фразе: так выплескивалась его боль, его беспомощность. Бэт вобрал в себя Энгри, пропитался им — как до этого изысканным эстетом Атумом. Мертвый Энгри поливал сейчас словесной грязью оказавшуюся недостаточно преданной Айви, а не Бэт. (А есть ли он, существует ли в реальности, сам по себе — Бэт?.. Впервые я задалась этим странным вопросом.)
Таисия долго раздумывала, вызывать или нет 'Скорую'. (Будоражить соседей, с которыми и без того — после моего приснопамятного торжества, на ножах… Может, и так заживет, как на собаке?.. Пьяному море по колено, пьяному драка — что щекотка…) Потом все-таки сообразила, что выбитые зубы, а может, и сломанная челюсть — это серьезно.
В четыре утра приехали две усталые неприветливые тетки. Они говорили с ним, всем своим видом демонстрируя презрение: пьяный, да еще бомж (без полиса), отчего Бэт вскидывался и принимался велеречиво и шепеляво хамить в ответ, а я, в страхе, что он выведет из себя служительниц милосердия и они плюнут в его сторону и уедут, успокоительно-судорожно гладила его по плечу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
