– Дайте руку, мой господин, – сказал я, быстро подойдя к кровати.
Де Фуа протянул мне руку, я повернул её ладонью вниз и сильно нажал на особую точку между большим и указательным пальцем. Граф взвыл, на глазах его выступили слёзы. Внезапно злобная гримаса уступила место удивлению.
– Что ты сделал?! Боль из пальца ушла! Я уже здоров?! Чего же ты тянул с лечением, проклятый грек?
– Увы, ещё нет. Я всего лишь облегчил ваши страдания, но только на краткое время. Скоро боль вернётся.
– Господи Иисусе… – выдохнул граф, – как хорошо-то… Я уже и забыл, как это – когда не болит. Скажи, а эта… подагра – она заразная? Я где-то её подхватил? На какой-нибудь бабе? Хотя, нет, ты же говорил, что бабы подагрой не болеют.
– Нет, мой господин, подагра не заразна.
В комнату вошёл слуга и, опасливо косясь на руки графа, протянул ему глиняный горшок.
Де Фуа заглянул в него:
– Мыл?
– Конечно, господин…
– Смотри! Подержи-ка.
Граф привстал на постели, без малейшего смущения задрал рубаху, и тугая струя ударила в горшок.
– Отдай лекарю! – приказал он, удовлетворённо кряхтя и приводя одежду в порядок.
Я взял из рук слуги тёплый горшок и осторожно понюхал. Сомнений не оставалось.
– Мой господин, у вас приступ подагры. Теперь я уверен, можно приступать к лечению.
Я собрался отдать горшок слуге, но граф остановил меня:
– Куда?! Ты что, лекарь, спятил? Да слуги в этом горшке радостно сварят мне же похлёбку! Выбрось его!
– Куда?
– В окно, олух!
– А если…
– Не испытывай моё терпение!
В комнате было узкое окно, похожее на бойницу. В холодное время оно закрывалось деревянным щитом, но сейчас щит был откинут. Я размахнулся и, стараясь не пролить ни капли, швырнул горшок в окно. Через несколько ударов сердца далеко внизу раздался треск расколотой глины, но ни криков, ни ругани слышно не было.
– Промахнулся, – огорчённо сказал граф.
– Сейчас я подберу травы, их надо будет заварить и настоять строго определённым образом. Может быть, позвать вашего замкового лекаря?
– Этого урода? Нет уж! Альду сюда, бегом! – приказал граф слуге, и когда тот выскочил из покоя, пояснил:
– Бастард. Прижил тут от одной. Девка страшная, как смертный грех, не знаю, как и с рук сбыть, но толковая – этого не отнимешь. Вот ей всё и расскажешь. Эта хоть не отравит и в отвар не плюнет.
Я вытащил из мешка пакетики с травами, разложил их на сундуке и начал раскладывать на кучки, иногда нюхая и пробуя на язык. Граф с интересом наблюдал за мной.
– В Тулузе, в замке графа Раймунда я видел дивного зверька, именуемого кошкой, его привезли из Персии в подарок супруге графа, Элеоноре Арагонской. Так вот, эта самая кошка так же обнюхивала и облизывала еду в своей миске.
– Зрение, обоняние и осязание – главные инструменты целителя. Стоит только ему обжечь язык или потерять чутьё на тончайшие оттенки запахов, и ему одна дорога – накладывать лубки на сломанные кости или вскрывать нарывы. Вы сами видели, как я определил недуг по запаху мочи, меж тем, для несведущих любая моча пахнет неразличимо.
– Ты прав, грек, – сказал граф. – Любое ремесло требует умения, а уж лекарское – особенно.
– Мой господин? – раздался голос от порога.
Я обернулся. У двери стояла девушка.
Что сказать о ней? Пожалуй, по меркам французов она и правда не была красавицей. В этой стране идеалом женской красоты считают голубоглазых блондинок с пышной грудью и белоснежной кожей, фигуры которых напоминают песочные часы. Альда была высокой, но худенькой, с фигурой, присущей, скорее, мальчику-подростку, нежели девушке. Смуглая кожа, чудесные серые глаза, высокая переносица, как у античной статуи, широковатые азиатские скулы. Она носила очень простое тёмное платье, блестящие чёрные волосы были убраны под сеточку.
– Подойди, – приказал граф. – Лекарь расскажет, как настоять травы для меня. Запомнишь и сделаешь.
– Да, господин, – сказала девушка и подошла к сундуку.
Я принялся объяснять ей, как заваривать и настаивать травяные сборы, когда и в какой последовательности давать их пить больному. Альда внимательно слушала.
– Не перепутаешь? Может быть, написать тебе прописи?
– Не надо, господин мой, у меня хорошая память.
– Не сомневайся, грек, раз говорит – запомнит, – подтвердил граф. – Не знаю уж, в кого она такая памятливая уродилась. Я вот, например, читаю и пишу с трудом, а она в монастыре выучилась и по-гречески писать, и по-латыни…
Альда слегка покраснела и потупилась.
– Ладно, – сказал граф, – с этим решили, что теперь?
– Прежде чем мы начнём лечение травами, следует ослабить приступ. Соблаговолите снять верхнюю одежду и лечь на живот.
– Ты что это задумал, а? – с подозрением спросил граф.
– Иглы, мой господин…
– Тыкать в меня иголками? Да ты никак рассудка лишился, грек?!
– Это необходимо. И потом, вы не почувствуете боли, уверяю вас.
– Да? Ну, тогда ладно… – де Фуа, кряхтя, стянул шоссы и нательную рубаху.
Между лопаток у графа тянулся старый, грубо зашитый рубец. Я коснулся его пальцем.
– Что это?
– Меч, – коротко ответил тот, – сарацинский. Я не бежал с поля боя, не подумай, это сарацин подкрался со спины и ударил. В последний раз в своей вонючей жизни. Ну, и когда ты будешь колоть меня своими иголками?
– Иголки уже заняли свои места. Я же говорил, что вы ничего не почувствуете.
Де Фуа полежал, как бы прислушиваясь к себе, потом сварливо сказал:
– Ты бы хоть предупредил, что крови будет много, теперь всё бельё в стирку.
– Но крови нет, мой господин.
– Что ты врёшь! Я же чувствую, как она льётся!
– Отец, лекарь говорит правду, я не вижу ни капли… – раздался голос Альды.
Оказывается, она не ушла, а тихонько стояла в углу и внимательно наблюдала за лечением.
Граф начал злиться.
– Вы что, придурком меня считаете? Да у меня же вся спина в крови!
– Дайте руку, господин граф. Покажите, где вы чувствуете кровь?
Де Фуа завёл руку за спину, я придерживал её, чтобы он не потревожил иглы.
– Чудеса… – удивлённо пробормотал граф, разглядывая чистые пальцы. – Эй, грек, а ты часом не колдун, а?
– Я христианин и верую в Иисуса Христа, но во главе нашей церкви стоит не папа, а Константинопольский Патриарх.
– А Библия?
– Библия одна и та же, только у вас она на латыни, а у нас на греческом.
– Ну и долго мне так лежать задницей кверху?
– Я уже вынул иглы. Прислушайтесь к себе, господин граф, и расскажите, что вы чувствуете.
Граф замолчал, с десяток ударов сердца лежал, посапывая, потом сказал:
– Клянусь кровью Христовой, мне кажется, что у меня на пятке отвернули пробку, и через неё вытекает боль. Всё-таки, грек, ты колдун. Но мне плевать! Если благодаря твоему колдовству я смогу ходить своими ногами и ездить верхом, будь ты хоть трижды колдуном, я тебя не выдам попам!
– Я уже сказал, господин мой, я не колдун. Ни один колдун не может прочитать «Отче наш», а я читаю его на утренней и вечерней молитве.
– Ну, ладно, ладно, верю… Альда!
– Да, отец.
– Отведёшь лекаря в комнату для гостей. Ну, в ту, под крышей, знаешь? Скажешь слугам, что его приказы – мои. И проваливайте, а я, пожалуй, вздремну. Господи, хорошо-то как!
– Господин граф, а как быть с трубадуром? – спросила Альда.
– А-а-а, верно, я и забыл… Что делать с трубадуром? Да пёс с ним! Пусть устраивается у слуг как хочет! – граф отвернулся к стене, по-детски подложил ладонь под щёку и сладко причмокнул, засыпая. Альда осторожно накрыла его овчиной, и мы вышли.
***
Альда шла первой, держа в левой руке плошку с горящим в масле фитилём. Я плёлся вслед, глядя ей в спину, и ни с того ни с сего вдруг ощутил такой острый и неожиданный приступ вожделения к этой скромной девушке, что споткнулся на ровном месте и вынужден был остановиться, опершись о стену. Я боялся, что Альда что-то почувствует, и мои грешные мужские помыслы оскорбят её.
Услышав, что я стою на месте, девушка обернулась.
– Вы ушибли ногу, господин мой? Как жаль… Это моя вина! Здесь темно, а лестница неудобная, но я-то знаю наизусть каждую ступеньку и не подумала о вас. Хотите, я буду светить вам под ноги? Здесь уже недалеко.
– Ничего, просто ступени крутые, запыхался с непривычки, – соврал я, радуясь, что в темноте Альда не видит моей багровой физиономии с выпученными глазами.
Ещё один поворот, и мы оказались на верхнем этаже донжона. Здесь было несколько комнат (я не рассмотрел сколько). Альда открыла ближайшую дверь, и мы вошли в предназначенное мне жилище. Комната была точно такой же, как у графа, но кроме лежанки в каменной нише и бугристого и жёсткого на вид подголовного валика, в ней ничего не было. Окно было закрыто щитом, и через щели в неплотно подогнанных досках на пол падали солнечные лучи. В них кружились пылинки. Как всегда в помещениях с толстыми каменными стенами, на меня навалились ощущения тишины, покоя и безопасности. Сразу же потянуло ко сну.
