Вещь, спора нет, действительно оказалась полезной. Внутри кокона находился наш Коршан собственной персоной, только слегка общипанный и обмотанный с ног до головы несколькими слоями бечёвки до состояния куколки, с завязанным на клюве красивым цветастым бантиком. Ну, просто загляденье, как ему это шло! Всё выглядело так трогательно и мило, особенно на фоне разворачивающихся серьёзных событий, что мы хохотали сквозь слёзы и плакали сквозь душивший нас смех. Но мы честно пытались сдерживаться, чтобы не сильно травмировать серьёзно покачнувшееся душевное равновесие нашей птички.
Не стану здесь описывать всё буйство красок и гамму воронового недовольства, а также высказанные в адрес Корнезара претензии, скажу только, что он был в высшей степени возмущён. Сказал, что теперь всем кранты: и Корнезару, и лесным людишкам, и всем, всем, всем, кто только сунется! Заклюёт он их безжалостно и категорически. Теперь он станет действовать принципиально мстительно и жестоко, порвёт каждого, доигрались, мол. А раз так, то и у него теперь развязаны руки, ибо даже его ангельскому терпенью наступил конец.
Думаю, ворон неспроста не упомянул никого из нас в ту минуту, когда неуправляемое раздражение и бьющая через край злость искали выхода. Свою положительную роль сыграли безвозмездные подношения, так вовремя предложенные этому отъявленному чревоугоднику. Необходимо будет и впредь использовать сей действенный и вместе с тем простой метод, эффективно помогающий укрепить возникшее слабое подобие дружбы между этим взбалмошным самодовольным существом и нашей скромной компанией.
Что ни говори, а ворон думать умел, а значит, для него не всё было потеряно, поверни он несколько иначе ход своих мыслей.
Наши мысли немало подчинены самочувствию и потребностям, оттого всякий живой организм удивительно слаб, а человеческий ещё более беззащитен, чем какой-либо другой, но вместе с тем он бывает немыслимо безобразен. Разница же между нами лишь в степени этой самой слабости и откровенной безобразности. Все наши мысли ощутимо подчинены самочувствию и потребностям, моральное состояние всегда зависит от физического, и наоборот. Кто бы что ни говорил, но это именно так и никак иначе, ибо мы все невольники своего собственного обожаемого организма. Так быть не должно, но часто именно так и есть. Зато есть к чему стремиться. Страсти, желания и чаяния, а порой и весьма удивительные потребности правят всем нашим существом безраздельно, по очереди или даже одновременно разрывая на части, они так и таскают его за уши, так и елозят им по жизни, как по заскорузлой стиральной доске. Как бы мы ни старались, чтобы было иначе, ни убеждали себя, ни придумывали себе сказки и ни закрывали глаза, но так было и будет всегда. Природа заложила в нас эти потребности неспроста, а среда обитания довершила остальное. Всегда нам желается большего или лучшего, и всё никак мы не можем уняться и насытиться, удовлетвориться и довольствоваться – наслаждаться достигнутым.
До чего же всё-таки слаб и убог человек. Вот от чего мы получаем удовольствие и удовлетворение? От того, что нам тепло и уютно и, желательно, сытно. И сразу же возникает желание размножаться и откладывать добро про запас, а потом присоединяются и всевозможные остальные радости бытия. Но как ни крути и ни изворачивайся, а все мы узники своих чувств и желаний, пленники своего дражайшего тела. Ничего здесь нельзя поделать и никуда не деться, остаётся лишь учиться управлять этим. Выходит, всё делается для того, чтобы уверенно и спокойно прожить… и в конце счастливо отойти, предусмотрительно оставив потомство, тем самым обрекая его на такие же мытарства, возможно, не вполне осознанные.
Временами как-то досадно и раздражающе пусто делается от подобных размышлений. И тогда совсем не помешает относиться ко всему с должным юмором, сарказмом и иронией, а к себе в первую очередь. Хорошо, если так.
Покуда остаются силы, человек будет всегда стремиться к чему-то. Желания наши – двигатель жизни, но желать надо умеючи, подчас что-то преодолевая.
Подземный город находился внутри гигантского холма, поросшего не очень густым лесом. Кое-где проглядывали, словно плеши, голые участки светлой твёрдой породы, похожей на известняк, но это был точно не он, гораздо плотнее. Порода выглядела, как монолит, нигде не было ни трещинки, ни скола. Если в этой каменной субстанции каким-то чудным образом прорыта многокилометровая сеть тоннелей и залов, то трудно вообразить, сколько сил, труда и времени нужно было на это потратить.
Мне, конечно, было немного страшновато лезть в какие-то тайные подземелья и катакомбы, на мою долю и без того выпало немало приключений за последнее время. С другой стороны, я чувствовал, как вновь ожившее любопытство понемногу разгоралось где-то в глубине моей чрезмерно пытливой души, постепенно поднимаясь и усиливаясь. Я внимательно наблюдал за этим захватывающим процессом собственного организма. Вот так всё и происходит, а потом мы ещё думаем: «И чего это я туда полез, чего мне не хватало?» Приподнявшее голову и нагло растущее любопытство потихоньку начинало вытеснять естественное чувство осторожности и страха, вызванное неизвестностью и необычными условиями, в которые нам предстояло окунуться с головой. Если судить по выражениям лиц моих спутников, то и они испытывали приблизительно те же ощущения, за исключением разве что Дормидорфа, который был невозмутим, как индеец из племени виниту.
Корнезар, уже пришедший в себя после полученной от ворона взбучки, радостно произнёс:
– Вот мы и прибыли, друзья мои! И даже все живы и здоровы. Пока ещё.
При этом он тщетно пытался отыскать взглядом Коршана, который опять как сквозь землю провалился. Корнезар добавил, но уже чуть тише:
– Вечно так с этим неугомонным лысым дятлом! То он целый день глаза мозолит, а то днём с огнём его не отыщешь. Вот чудо в перьях, пернатый недруг… всего живого!
Тут откуда ни возьмись появился наш блудный ворон, ловко дал Корнезару звонкий подзатыльник, привычно задев по голове крылом при приземлении.
– Где тебя носит, чучело с бантиком? – недовольно осведомился Корнезар, морщась и заботливо поглаживая ушибленное место.
– Цыц, пешеходишко! А то, не ровён час, ты у меня заделаешься чучелом с бинтиком! – был ответ. Затем, переведя взгляд на нас, Коршан прокаркал командным голосом: – Ступайте за мной, вход рядом. Я всё разведал, пока вы тут лясы точили с этим заражённым корнем.
Не дожидаясь ответа, Коршан полетел показывать дорогу.
Почему «заражённый корень»? Хотя… если разложить «Корнезар» на составляющие, то получится «корень» и «зар», то есть заражённый! При определённом воображении имя может иметь общие корни с Корнелием, Корнеем и Захаром. Ну и выдумщик, однако, Коршан! Интересно, как можно разложить его собственное имя? Получается, всё тот же «корень» и «шанс». Собрав всё воедино, получаем следующее: старый хрыч Корней, которому в чём-то представился последний шанс.
Минут через десять ходьбы мы оказались возле большого валуна, отполированного временем, ветрами и непогодой. Этот валун имел не округлую форму, а излишне приплюснутую, лепёшкообразную, и такие внушительные размеры, что на нём свободно могли разместиться человек восемь, а то и больше, если немного потесниться.
Юриник, недоуменно озирающийся по сторонам, нетерпеливо спросил, обращаясь не к кому-то конкретно, а размышляя вслух:
– Ну и где обещанный воздушным крокодилом вход? Мне представлялось, что нашему взору откроется подобие огромной пещеры или, на крайний случай, аккуратной пещерки. Я пока ничего подобного не наблюдаю! Где же вход-то?
– А бродячих музыкантов перед входом тебе выстроить в рядок не требуется для пущей торжественности? Терпение, друзья мои, сейчас всё будет: и пещерка, и вход, и торжественные песнопения нанайских девочек, – отвечал Корнезар, с тяжким вздохом нагибаясь над валуном и с усилием просовывая свою походную палку в едва заметное отверстие.
Раздался сухой треск, и палка вошла внутрь не меньше, чем на полметра. После этого Корнезар без видимых усилий толкнул ногой валун в сторону. С тихим скрежетом, какой бывает, когда две массивные каменные поверхности трутся одна о другую, люк послушно съехал в сторону. Затем Корнезар выдернул свою палку-отмычку из потайного отверстия, и мы опять услышали всё тот же сухой треск. Дальше всё было предельно просто: камень сдвинули, под ним оказалось довольно большое зияющее пространство, плавно уходившее в таинственные недра холма. Это была не просто дыра, а покатый спуск с аккуратно выбитыми в монолитной каменной породе ступенями. Не хватало лишь цветов и оркестра для привередливого Юриника, который всем своим видом показывал, что он, дескать, ожидал большего.
