тротуаре до тех пор, пока ее машина не свернула за угол.
Папы даже не было дома. Вероятно, он был в каком-нибудь баре – выпивал или общался с людьми, с которыми ему не следовало связываться, совсем не беспокоясь о том, как это влияет на всех нас. Каждый его поступок разрывал нити, скрепляющие нашу семью, но все же он продолжал это делать, не думая о нас, не думая ни о ком, кроме себя.
Я в ярости ворвалась в дом, чувствуя, что мое сердце разбито на части. Мне нужно было достучаться до мамы. Она должна была очнуться от кошмарной любовной истории, которая не отпускала ее долгие годы. Я вошла в дом, готовая на нее наброситься, но остановилась. Она закрылась в ванной, и я слышала ее безудержные рыдания. Ее дыхание было тяжелым и измученным. Повернув ручку и открыв дверь, я обнаружила, что она сидит на краю ванны, закрыв лицо руками.
Я все еще была зла, обижена и растеряна. Я все еще собиралась рассказать ей о своих чувствах. Я все еще планировала озвучить ей свои мысли и дать понять, что ее выбор влияет на всех нас, а не только на нее саму… но в тот момент я не смогла.
Она была на самом дне, и я не могла толкнуть ее еще ниже.
Sé valiente, sé fuerte, sé amable, y quédate.
Я зашла в ванную. Я села рядом с ней. Я обняла ее.
И я осталась.
21
Шей
В ту ночь я не могла уснуть. Красные светящиеся цифры на моем будильнике словно дразнили меня и мою усталость. Папа так и не вернулся домой. Мама все еще плакала в своей спальне, а Мимы не было. Дом казался темным и пустым, и мне не удавалось заснуть.
Я еще раз взглянула на часы.
12:09.
Слишком поздно, чтобы ему звонить, сказала я себе. Кроме того, какой в этом смысл? Если бы я разбудила его, мне было бы неловко знать, что я прервала его сон, – ему редко удавалось уснуть. Но если бы он не спал… если бы этой ночью он чувствовал то же, я бы хотела услышать его голос на другом конце провода.
Я набрала номер Лэндона. Когда он взял трубку, мое сердце сжалось и я изо всех сил постаралась проглотить образовавшийся в горле ком.
– Ты в порядке?
Это было первое, что он сказал. В его голосе звучала обычная хрипотца – без малейшего намека на то, что он только что проснулся.
Мое сердце забилось с новой силой. Я засунула воротник в рот и сжала его зубами.
– Почему это первое, о чем ты спросил?
– Потому что уже за полночь, а большинство звонков после полуночи – либо плохие новости, либо приглашение переспать. Если это приглашение переспать, то я…
Даже сейчас я могу представить его ухмылку.
– Это не приглашение переспать.
– Проклятие. Что ж, тогда вернемся к моему первоначальному вопросу… ты в порядке?
– Как посмотреть, – рассмеялась я, сжав ткань в зубах. – Сегодня моя бабушка переехала. Вернее, моя мать практически выгнала ее из дома после очередной ссоры из-за отца.
– Что? – его голос стал напряженным. – Где она? Она в порядке? Где она остановилась?
Я почти забыла, какое место Мима занимала в жизни Лэндона. Услышав беспокойство в его голосе, я поняла, как хочу оказаться рядом с ним, чтобы мы вместе могли беспокоиться о моей бабушке.
– Она в порядке? – снова спросил он.
– Она снимает квартиру. Честно говоря, мне трудно сказать, в порядке ли она. У нее твердый панцирь, и она всегда ведет себя так, словно ей все нипочем, хотя я знаю, что это не так. Она никогда не показывает свою слабость, и, если однажды она сломается, я даже этого не замечу. Она была опорой нашей семьи с самого первого дня. Я не знаю, на кого она опирается, когда ей плохо, – всю жизнь она сама была нашей единственной опорой. Я просто боюсь, что ей не с кем разделить свою боль. Она никогда не показывает свои эмоции.
– Люди, которые прячут свои эмоции, чувствуют гораздо глубже, чем остальные, – сказал он.
Что-то в моей груди болезненно сжалось.
– Личный опыт?
– Вроде того.
По тону его голоса было ясно, что он не хочет углубляться в тему.
– Мария очень много для меня значит. Несмотря на то, что она моя экономка, она была рядом со мной в самые трудные дни.
– Экономка? – спросила я, совершенно сбитая с толку.
– Ага. Она приезжает каждое воскресенье уже много лет.
– Лэндон, моя бабушка давно не работает экономкой. Она открыла свою студию йоги около четырех лет назад…
Мое сердце екнуло, когда я подумала о Миме и о том, что она говорила мне о воскресеньях.
– Она говорила, что ее воскресенья предназначены для дорогого друга.
Лэндон замолчал. Я представила, как нахмурились его густые брови. Какие мысли крутились у него в голове?
– Она больше не домработница?
– Нет. Уже очень давно.
Минута тишины.
– Не понимаю… – признался он. – Я не понимаю, почему она такой хороший человек.
– Да, я тоже.
– Поэтому ты не можешь уснуть? Потому что беспокоишься о Марии?
– Да. – Я поерзала в своей постели. – Почему ты не спал?
– Не могу.
– Тебе нужно поспать, Лэндон.
– Я знаю, но некоторые вещи даются не так просто.
Истина.
– Я могу не отключать звонок, пока ты не уснешь, если это поможет.
– Не знаю, получится ли, но попробовать стоит. Кстати, Цыпа.
– Да?
– Перестань жевать свою рубашку.
Я разжала зубы.
– О чем мы будем говорить?
– О чем ты захочешь… обо всем.
Итак, именно это мы и сделали. Мы говорили о глупостях. О наших любимых вещах. О спорте. Мне нечего было сказать о спорте, но он рассказал о своих любимых командах. Хотя мы жили в Иллинойсе, он болел за Green Bay Packers[29], так что вместо оранжевого и синего его спортивными цветами были зеленый и желтый.
Я назвала его предателем, хотя ничего не смыслила в футболе. В ответ он назвал меня красивой.
Его любимыми конфетами были Reese’s Cups. Любимой газировкой – Mountain Dew. Если бы он мог посетить любой штат, он бы хотел поехать в Калифорнию. Он боялся змей и любил собак.
Его любимым фильмом был «Один дома».
– Мне нравится эпизод, где он включает отрывок из фильма и говорит: «Счастливого Рождества, грязное животное». Клянусь, когда мне было десять, я целый год говорил это каждому встречному. До сих
