— Точно, — согласился я. — У женщины мозг на треть меньше, чем у человека, вы не знали?.. Что они могут, кроме как стирать и гладить?.. Среди изобретателей ни одна женщина замечена не была! Потому женщину стоит отпустить не только потому, что они — создания глупые, сварливые и наглые, но еще и потому, что чем больше женщин в стане противника, тем ниже его боевой дух. И вообще… от женщин один вред, если, конечно, не на своем месте у порога на тряпочке.
Он захохотал, очень довольный, но, отсмеявшись, сказал благодушно:
— В исламе отношение к женщине очень почтительное, нежное и ласковое. Если, конечно, женщина знает свое место.
— Это важно, — согласился я, — но в Европе с этим что-то упустили.
— Я переговорю с полковником Каддаром, — сказал он. — Его боевики охраняют здание, а его личная гвардия стережет заложников.
Глава 12
Пока он отсутствовал, я мирно переговаривался с боевиками, оставшимися в комнате. Мгновенное сканирование по Интернету позволяет наловить массу фактов в пользу ислама, все это я тут же выкладывал. Все четверо сгрудились возле обладателя планшета, он прыгал по ссылкам и со все возрастающим восторгом читал вслух то, что вообще-то и не скрывалось, но просто тонуло в потоке более важных для обывателя новостей, типа с кем спит Лола Паркер и от кого ребенок у Пипы Грейс.
Усман вернулся раздраженный и злой. Бросил на меня хмурый взгляд.
— Отказывается? — спросил я с тревогой.
Он кивнул.
— Да. Я уговаривал освободить одних женщин, дескать, пусть франкам будет хуже, он и тогда уперся.
— И никак не убедить?
Он покачал головой.
— Он из группы шейха Орхан-Оглы. Они ничего не желают слышать. Вы правы, такие с франками никогда не станут договариваться. Они готовы убить всех неверных, вместо того чтобы обратить в истинную веру, а их города жаждут сжечь…
Я ощутил бессилие, мелькнула тоскливая мысль, что зря в это ввязался, я хоть и питекантроп на девяносто девять, но все же единственный процент кроманьонца у меня на самой вершине коры головного мозга, должен бы рулить, а он вот только скулит и жалуется.
— Может быть, — предположил я, — мне с ним поговорить?
Он покачал головой.
— Он вообще пленных не берет.
— Я же не пленный!
— Перебежчиков презирает, — сказал он суховато, я понял, что он и сам их презирает, — и велит расстреливать сразу. Он считает, что истинную веру нужно принимать добровольно, а не под нажимом.
— Вообще-то верно, — признал я, — но это в идеале. Вон турки в Болгарии насильно заставляли христиан принимать ислам, но уже дети насильно обращенных выросли чистыми мусульманами, а внуки так и вообще другой веры не знали и не хотели. И даже сражались за нее мусульманнее других мусульман. Тогда даже не знаю… Может быть, меня тоже впихнуть к заложникам?
Он посмотрел на меня в изумлении.
— Зачем?
— Поговорю с ними, — ответил я. — Пообщаюсь. А когда вернусь, сообщу, что их видел и нашел в добром здравии.
Он покачал головой.
— Войти можно, но не выйдешь. Там такая охрана…
— Я рискну, — сказал я скромно. Он посмотрел на меня с уважением.
— Ты доблестный воин.
— Я воин ислама, — ответил я скромно. — Но скрытый. Как сказано в одной суре: странствующий в чужих землях может не исполнять предписанные Кораном ритуалы, ибо слова Пророка носят в душе, а не под мышкой с ковриком.
Он сложил ладони у груди.
— Аллах акбар. Хорошо, я сумею тебя засунуть к заложникам. Но больше помочь ничем не могу… если это, конечно, помощь.
— Помощь, — заверил я. — Спасибо.
Он сказал уважительно:
— Ты воин. Ты воюешь за свои убеждения.
— За наши, — поправил я строго. — Они же и общечеловеческие!..
Он кивнул, подошел к двери и, приоткрыв, крикнул в коридор:
— Муса, Джамиль!..
В комнату вбежали двое таких же с короткими черными бородками, крупноглазые, чем-то похожие на Усмана, словно братья, хотя нам и китайцы все еще на одно лицо.
Он кивнул в мою сторону.
— Доставьте этого в комнату заложников. В безопасности. Но дальше… до особого распоряжения.
Один уточнил:
— Под охрану Каддара?
— Да, — ответил он. — Дальше отвечает Кадцар. Я к его заложникам добавил еще одного, только и всего…
Научно-исследовательский центр строили с размахом, я ощутил его величие, когда меня вели по залам. А еще сразу со всеми мерами безопасности, причем не столько от вторжения извне, как от воровства самими сотрудниками. Сеть только локальная, беспроводной нет, а самое наглядное — внешняя стена без единой двери, не считая входа, а здание такое, что в нем поместится небольшой город.
У одной из дверей двое охранников, автоматы стволами вниз, лениво беседуют, хотя по сторонам поглядывают достаточно настороженно, однако с той беспечной веселостью людей, абсолютно уверенных в своей правоте, за следование которой в конце концов будут вознаграждены десятками гурий.
В нашу сторону посмотрели с интересом, Муса сказал издали:
— Принимайте еще одного. Джамиль уточнил:
— Он сам пришел.
Один из охранников спросил в удивлении:
— Тогда… почему?
— Он жаждет разделить казнь с единоверцами, — объяснил Джамиль. — Так угодно Аллаху.
Охранники посмотрели на меня с уважением, один отдал воинский салют, второй с почтением, но молча распахнул передо мной дверь: воины Аллаха не задают лишних вопросов.
— Хорошо. Пусть входит.
Я переступил порог, оглядывая быстро зал и массу сидящих на полу заложников, здесь их больше сотни, а это нехорошо. Нужно будет вскоре кормить, водить в туалет… или расстрелять, чтобы избавить себя от лишних хлопот. Это же франки, чего их жалеть.
Дверь за мною захлопнулась, я пошел неспешно, всматриваясь в заложников и стараясь угадать, кто здесь нужен мне, точнее, руководству. Вряд ли увижу их сразу, такие люди обязаны быть как можно неприметнее для всех. Хотя, кажется, вон в той кучке сидящих вижу знакомое лицо. Кажется, это та самая Параска Корбут, чье фото мне показывал Лощиц.
Более несчастных и запуганных людей я еще не видел, скрючились под стеной, стараются стать меньше в размерах, хотя половина из них толстяки и толстухи с объемными жопами и свисающими до колен животами.
На меня посмотрели с испугом, что и понятно, я не выгляжу жалким и напуганным. Для них это признак, что приближается один из захватчиков, а я не могу же объяснять, что благородному глерду недостойно выказывать страхи, это роднит с животным или демократом, те и другие искренни, а глерд не имеет права на такое искреннее признание животной сути человека.
