Совсем иначе чувствовала себя Анна-Франсуаза. Этой ночью муж решил уделить ей внимание, но она не сумела отдаться ему как раньше — целиком, без посторонних мыслей, пытаясь получить удовольствие от его средней искусности ласк. Анна думала о де Грези, и муж, вероятно, почувствовал её нежелание, так как быстро закончил дело и удалился в свою спальню (он спал отдельно от жены в случаях, когда его сексуальные потуги терпели фиаско). Утром Анна приняла решение снова ехать к переплётчику. Она не могла больше терпеть.
Поездка была схожа с позавчерашней: тот же кучер, та же служанка Жанна, такой же надуманный предлог (на этот раз — посещение парфюмерной лавки). Чтобы на всякий случай избавиться от дополнительного соглядатая, Анна-Франсуаза со служанкой покинули карету неподалёку от улочки, где содержали свои лавки парижские парфюмеры, кучеру было велено ждать, покуда дамы не вернутся. Анна за первым же углом остановила наёмный фиакр, на котором и отправилась на улицу Утраты. Жанна понимала, что с госпожой следует дружить, следует втереться ей в доверие — тогда и тебе порой что-нибудь будет перепадать. Поэтому она заверила герцогиню, что забудет и маршрут, и конечную цель их поездки, и будет впредь совершенно уверена в том, что всё время они вдвоём провели среди парфюмерных богатств. К слову, Анна-Франсуаза снова не могла толком сформулировать цель своей поездки. Увидеть Шарля? Может, соблазнить его? Может, просто постоять под его окнами? Анализируя своё внезапное чувство, Анна удивлялась. Шарль не был красив, хотя его черты отличались определённым благородством, какое может возникнуть у ребёнка аристократа и простолюдинки (или наоборот). Анне он определённо казался эрудированным, но об уме переплётчика судить она не могла, несмотря на шестичасовой разговор. Ум — это умение правильно применять эрудицию, говаривал де Ври, Анна же не могла представить себе, как Шарль применяет те многочисленные знания, которые он почерпнул в переплетённых и, соответственно, прочтённых книгах. И хотя загадочность была одним из основных факторов мужской привлекательности де Грези, Анна чувствовала, что, даже разгадав этого мужчину до конца, она всё равно к нему не охладеет. И Анна поехала к нему — наугад, в надежде застать его дома.
Он был там, но опять же в своей мастерской, в основном доме. И если Дорнье, не дождавшись ответа, позволил себе войти без спросу, то Анна-Франсуаза не владела искусством отпирания запертых дверей, да и при умении не воспользовалась бы такой возможностью из уважения. Или, если уж называть вещи своими именами, — из любви.
Она постучала, потом ещё раз. Жанна стояла за спиной Анны-Франсуазы. Шарль в этот момент теснил довольно простой узор, но оторваться никак не мог, поскольку холодное тиснение требовало достаточно длительного и неотрывного приложения сил. Собственно, слышать стук он тоже не мог — но что-то вдруг дёрнулось у него внутри, что-то укололо в сердце, и переплётчик понял: она здесь. И впервые в жизни он сделал странную, страшную даже вещь — бросил работу ради чего-то другого. Он отпустил штамп, оставив незаконченный блинт, причём не просто незаконченный, а требующий переделки, и пошёл наверх, чтобы перейти в дом-приёмную. От Шарля пахло, и он боялся, что запах отпугнёт прекрасную даму, но что было делать, не кричать же ей из-за двери: подождите, я быстро вымоюсь и тут же к вам выйду. Когда он миновал переход, в дверь уже никто не стучал, видимо, посетитель устал и решил, что хозяина нет дома. Но Шарль всё-таки продолжал ощущать покалывание, и сердце говорило ему: отвори.
Он подошёл к двери и открыл. На пороге и в самом деле стоял Анна-Франсуаза. Она смотрела на него своими зелёными глазами и чуть-чуть улыбалась. «Это вы», — сказал он. «Это я». — «А где ваша карета?» — «Я наняла фиакр». — «Как же вы вернётесь?» — «Найму другой». — «Да, конечно, я не подумал», — он улыбнулся. «Вы позволите войти?» — «Да, конечно».
«Жанна, тебе не следует идти со мной, — обратилась она к служанке, — возьми, хорошо проведи время, только осторожно», — и она насыпала монет в подставленную горсть. Для Жанны эта сумма составляла примерно двухмесячное жалование. «Не стоит опасаться, — добавил переплётчик, — здесь неопасный район, ремесленный, здесь правят гильдии, а их законы строже государственных». — «Вот видишь», — сказала Анна-Франсуаза, и Жанна пошла прочь, на ходу пересчитывая деньги.
Шарль отступил в сторону, впуская девушку. Она прошла мимо него, а потом обернулась, глядя, как он закрывает дверь. Он посмотрел на Анну, и, хотя всё было понятно без слов, спросил: «Вы по-прежнему хотите заказать у меня книгу?» — «Да», — ответила она. «Вы решили, о чём будет эта книга?» — «О чём-нибудь высоком, например, о любви или о смерти». — «Так о любви или о смерти?» — «Лучше, чтобы и о том, и о том». — «Подобно „Ромео и Джульетте“ Артура Брока[98]?» — «Кого?» — «Артура Брока, он был английским поэтом». — «Мне казалось, что это пьеса, и принадлежит она перу Уильяма Шекспира». — «Нет, Шекспир просто воспользовался чужой идеей; это поэма Артура Брока, на французский язык её перевёл Пьер Боэстюо[99]». — «Я читала его сказки». — «Он гораздо больше переводил, чем писал». — «У вас есть эта книга?» — «Нет, но я могу её достать, издание 1559 года». — «Достаньте». — «Это звучит как приказ». — «Тем не менее это мольба». — «Я достану», — сказал Шарль, и она шагнула к нему.
«Кажется, мы сказали много лишнего», — добавила Анна-Франсуаза. Шарль почувствовал скованность в чреслах: он не ждал, что герцогиня вот так возьмёт с места в карьер, плюс ко всему его сексуальный опыт был чрезвычайно скромен, и он не очень понимал, как теперь стоит поступить. Впрочем, инстинкт подсказывал Шарлю, что нужно переступить запретную черту и поцеловать стоящую перед ним женщину — неумело, неуклюже, как выйдет, потому что она всё ему простит, влюблённая женщина крайне редко видит недостатки в человеке, которого любит, она слепа, подобно Фемиде. Так получилось, что шаги навстречу друг другу они сделали одновременно, и когда он почувствовал её язык у себя во рту, он внезапно понял, как и что следует делать, точно Эрос вселился в него, и он целовал её, будто заправский любовник, Зевс, оприходовавший между делом тысячи прекрасных смертных, и она млела в его объятиях, прямо здесь, посреди пустого коридора, перед лестницей на второй этаж.
«Где твоя спальня?» — спросила она, и он ответил: «Наверху слева, но я сейчас очень грязный, я сразу после работы, я пропах необработанной кожей, дубильными смесями и прочей гадостью», но она, смеясь и увлекая его наверх, прошептала: «Человеческой кожей?» — чем серьёзно его смутила. «Нет, — ответил он, — обычной, телячьей». — «Ничего, телячья — тоже хорошо». В этот момент Шарль понял, что ей действительно нравится его запах, эта тяжёлая вонь, к которой он, постоянно бывая в мастерской, давно привык, а вот клиенты не выносили, и потому он тщательно мылся в «приёмные» дни, особенно перед назначенными заранее встречами, но теперь его запах кому-то нравился, и удивление Шарля смешивалось с восторгом. Она утыкалась носом в его шею, пока они шли к комнате, и Шарль был на самом верху блаженства.
Спальня переплётчика была обставлена весьма скромно — небольшая кровать да два шкафа, один с одеждой и один с книгами. Анна-Франсуаза толкнула его, и он упал на перину, пропахшую его кожей и потом, а она стала вынимать из платья булавки, сдирая широкую юбку, затем — нижнюю юбку, задирая последнюю, вторую нижнюю юбку и забираясь на него сверху, одновременно пытаясь содрать с него штаны. Это было исступление, порыв, ураган, воплощённое вожделение.
Шарль представить себе не мог, насколько его чудовищный, животный запах, проникнутый шлейфом гнили, возбуждает юную герцогиню. Анне хотелось слизывать с кожи Шарля смесь его пота и грязи, хотелось скользить пальцами по его телу, и когда она, наконец, извлекла его член наружу, она тут же взяла его в рот, изогнувшись, точно обезьяна, и Шарль ощутил, что он находится на вершине блаженства.
Здесь, дорогой читатель, я позволю себе отойти немного в сторону, поскольку дальнейшие события легко себе представить, а что легко представить — то не стоит и детального описания. Они были настолько полны друг другом, настолько гармоничны, что не замечали ни течения времени, ни колебаний пространства, они сочетались, точно детали тщательно выделанной головоломки, и расплести их цепкий клубок не смог бы ни один криптолог.
Но была у этой безумной связи и другая сторона. Шарль, именно Шарль, а вовсе не Анна-Франсуаза оказался между порохом и пулей, между Сциллой и Харибдой, между огнём и полымем. Шарль оказался зависим. Она могла приезжать к нему, могла играть с ним, а он не мог ничего, потому что он был никто, песчинка в огромном городе. Но в тот, самый первый, день Шарль об этом не думал, потому что у него была его Анна-Франсуаза. Только его, ничья более.
