— Хочешь, я сама за тебя подежурю?
— Нет. По ночам спокойнее, чем днем. А мне нужно хоть немного тишины.
— Да, твоя прядь совсем поседела.
Мэл посмотрела на кончик передней пряди волос и грустно вздохнула. Эта прядь служила своеобразным индикатором ее сил. Если светлела, значит, силы на исходе, если темнела — то можно помочь еще одному больному. Она редко лечила больных сама, только если случай действительно безнадежный, и никогда не бралась за тех, кто уже переступил порог смерти. Об этом ее предупреждала учительница.
— Этот знак дается не случайно. Когда-то ты вытащила из лап смерти уже принадлежащую ей душу, если снова попытаешься, то другой седой прядью в волосах можешь не отделаться. Со смертью нельзя играть, девочка, она этого не любит. Можешь помочь, помогай, но черту не пересекай.
Она свято следовала наказу знахарки и предпочитала просто дарить свое рукоделие: браслеты, носочки для детей или платки. Правда и к этому знахарка относилась с подозрительностью.
— Смотри дочка, узнает кто, что ты целебной магией владеешь, захочет воспользоваться в своих злых целях.
Но Мэл знала, на что на самом деле намекает знахарка. Граф Айван, которого когда-то она любила и почитала как друга и опекуна, а теперь…
Не сразу она распознала причину его привязанности к ней, не сразу разобралась и в себе, но об этом болезненном времени старалась не вспоминать.
Так что она просто собралась и отправилась в город по дороге через поле. Как всегда, ее сопровождали невидимые то ли охранники, то ли тюремщики. Она давно привыкла к ним, как к июльской жаре или осенним дождям. Два года под колпаком — достаточное время, чтобы смириться.
Сегодня что-то странное происходило с ней, словно вот-вот должно случиться что-то такое, что перевернет ее жизнь навсегда. Но что? Хорошее или плохое? Ей было страшно от этого предчувствия, кожа покрывалась мурашками, и внутри все переворачивалось. Чем ближе приближалась ночь, тем острее она чувствовала.
Доктор Харрис ушел домой, передав ей все дела. Лежачих больных было всего трое, самое большое количество, за последний год. С тех пор, как в Мэл открылся дар, больница по большей части пустовала.
Она сидела в сестринской, заполняя карты больных, и так погрузилась в это занятие, что громкий стук во входную дверь и крики на улице, заставили ее испуганно подскочить. Она бросилась вниз, открывать двери, пока ночные посетители не перепугали всех больных и окрестных соседей.
Они тут же ввалились, мгновенно лишив пространство привычного простора. Трое мужчин несли на руках четвертого, совсем молодого юношу, полукровку. На вид ему было не больше пятнадцати, впрочем, полукровки стареют медленнее остальных, и ей ли не знать этого. Ведь ее мать всегда выглядела на двадцать пять, даже в свои сорок.
— Помогите ему, — сказал один из мужчин, властно и строго, но у нее от этого голоса внутри все похолодело и сердце забилось так часто, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Она обернулась, чтобы рассмотреть его, но незнакомец был скрыт в тени, в отличие от большого рыжего мужчины, от баса которого даже стекла дрожали.
— Сестричка, чего стоишь, как вкопанная, давай помогай. Куда положить мальца?
Она мгновенно очнулась от его окрика и бросилась показывать дорогу в сестринскую, где намеревалась его уложить, чтобы тщательно осмотреть.
— Сестричка, а доктор где?
— Я за него, — ответила она, окончательно придя в себя. Сейчас ей нельзя было быть слабой и нервной, потому что от ее выдержки, ее состояния зависит жизнь мальчика, который серел буквально на глазах. — Все выйдете! — строго проговорила она, а мужчины опешили, остановились в недоверии.
— Вон, я сказала!
Они переглянулись и обернулись к тому, кто все еще прятался в тени, словно ждали его разрешения, а он смотрел, как тонкие пальцы разрезают ножницами окровавленную штанину брюк, как берут из большого железного ящика спирт, бинты и много чистых полотенец. Он не мог понять, почему не уходит, почему он все смотрит и смотрит на эти пальцы, предплечья, изгиб шеи, пряди, выбивающиеся из косынки.
— Пойдем, пойдем, — толкнул его Андре, и тогда он отступил. Дверь закрылась, а его тянуло туда, разломать эту злосчастную дверь и снова увидеть эти пальцы…
* * *
Рана оказалась довольно тяжелой и не одна. В ноге явно застряла пуля, а грудь рассекло чем-то вроде ножа. Но сейчас ее больше беспокоила нога, которую она перетянула жгутом, чтобы выиграть время. Такие раны, когда внутри находился посторонний предмет, лечить еще не доводилось, и все же она попробовала, но тут же отдернула руку, ощутив прикосновение смерти.
— Он уже за гранью, — прошептала она. Ей нужна была помощь, нужно было что-то, совет, приказ, она и сама не знала что… Потому что спасти его без последствий для себя она не могла, но и оставить умирать была не в силах. Поэтому она кинулась в коридор, спасаясь и страшась выбора, который должна была сделать. И вдруг оказалась в крепком мужском захвате.
— Как он? — спросил обладатель рук, сжимавших ее предплечья, а она подняла взгляд, посмотрела в суровое лицо мужчины, заглянула в его глаза, и в мыслях совершенно четко возникло понимание: «Он — моя судьба».
— Мне нужен доктор Харрис, — почти прошептала она.
— Алекс, я пойду, — сказал один из мужчин.
— Он живет через квартал в большом синем доме. Вы не пропустите его. Скажите, что это срочно, — все это она говорила, все еще глядя в глаза этому странному и страшному незнакомцу. — Я должна вернуться.
Он отпустил не сразу, не сразу осознал то, что только что увидел, что почувствовал. Когда эта незнакомка подняла на него свои глубокие, синие, как море в шторм, глаза, они проникли куда-то вглубь него, в сознание, сердце, заполняя его всего. Он едва ли мог понять природу этого чувства, просто когда увидел ее, захотел смотреть в эти глаза вечность, захотел просто быть рядом, слышать голос, вдыхать запах, просто ощущать. Ведь до этого момента он жил, но не был живым, чувствовал, но не ощущал, хотел, но не любил, никого не любил.
«Вот что такое неизбежность» — вдруг пришло в голову. Когда-то Сорос говорил, что он встретит ее тогда, когда меньше всего будет ожидать. Кто ж знал, что это случится в этом богами забытом захолустье.
— Все будет хорошо, — сказал Андре, похлопав друга по плечу. Он и сам сейчас в этом уверился. Надо же, он словно и не жил до сегодняшнего дня, все прошлое смело одним лишь взглядом прекрасных синих глаз, и сердце… впервые за очень долгое время он услышал, как оно бьется гулко и тяжело, до этого пустое и бесполезное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
