Дядя довел меня до двери, на которой не было никаких обозначений; внутри, в большой, обшитой деревянными панелями приемной за столом восседал секретарь. Он кивнул и впихнул нас в большой мрачный офис, где темных панелей было еще больше, а на одной стене сплошь висели фото генерала и всяких благородных лиц.
Дэйвс сидел за большим столом красного дерева, на котором стопки бумаг лежали так аккуратно, что, казалось, позировали. Так же выглядел и сам генерал, в синем костюме в полоску, с трубкой в руке. Он не встал; жесткое выражение его лица, по-видимому, означало, что он мной недоволен.
– Садитесь, джентльмены, – сказал он.
Тут были дожидавшиеся нас стулья; мы уселись.
– Мистер Геллер, – начал генерал и уточнил: – молодой мистер Геллер. Что стоит за вашей идеей предавать ту историю огласке?
Я сделал вид, что удивлен.
– Разве считалось, что наше деловое соглашение я должен держать в секрете?
Дэйвс пососал трубку.
– Какое деловое соглашение?
– Мы беседовали с вами в декабре в «Святом Губерте». Вы хотели, чтобы на суде над Нитти я рассказал правду. Взамен, в виде благодарности за выполнение этой, возможно, опасной гражданской обязанности было обещано, что мне выплатят три тысячи долларов за работу с вашими людьми по охране ярмарки.
Дэйвс снова раскурил трубку. Я молча ждал. Наконец он сказал:
– Я считал, что вы отдаете себе отчет в том, что с тех пор, как мы говорили, ситуация изменилась. Ситуация – ситуацией, а сделка – сделкой.
– Но мэр Сермэк умер.
– Да. Но какое это имеет отношение к нашему контракту?
– Я не припоминаю, чтобы подписывал с вами контракт, мистер Геллер.
– Контракт у нас был вербальный, на словах. Свидетель этому – мой дядя, находящийся здесь.
Дядя Льюис побледнел, как смерть. Я добавил:
– Я уверен, что мой дядя это подтвердит.
Дядя возразил:
– Натан, пожалуйста, не будь таким напористым...
Дэйвс прервал его мановением руки.
– Льюис, я понимаю, в какой вы ситуации. – Он обратил на меня свой пристальный взгляд, и это было похоже на то, как если бы на меня глядел один из каменных львов. – Вы не должны были об этом сообщать в газеты. Это было чистой воды нарушением конфиденциальности.
Я пожал плечами.
– Вы ничего не говорили о том, что соглашение будет конфиденциальным. Кроме того, я не рассказывал репортерам, почему вы предложили мне эту работу на Выставке, – вот это можно было бы назвать нарушением конфиденциальности. Как вам известно, мои свидетельские показания на суде стали для них новостью; мои взгляды в тот момент были прессе интересны. И они спрашивали меня о планах на будущее.
Дэйвс откинул голову назад и, выразительно поглядев на меня, заговорил таким поучительным тоном, что, казалось, в этом принимает участие даже кончик носа:
– Однажды репортер спросил у меня, собираюсь ли я брать с собой в Лондон панталоны (черные шелковые бриджи до колен – там это обычная придворная одежда), и я спросил, нужен ли ему ответ дипломатический или достойный вопроса? А потом послал его к черту. Можете в будущем этот пример принять к сведению.
– Если вы аннулируете наш договор, генерал, в таком случае, я позволю прессе узнать некоторые, связанные с ним, неприятные подробности. В прошлом у вас ведь уже была неблагоприятная пресса, генерал, если позволите мне напомнить о вероломстве Инсала.
Он мрачно посмотрел на меня.
– Это, молодой человек, попахивает шантажом.
– Это попахивает деньгами. А три тысячи долларов для частного сыщика, только начинающего дело, – это неплохой бизнес.
Дядя Льюис тяжело дышал.
Генерал сказал:
– В юности я страстно любил деньги, мистер Геллер. Но теперь, спустя годы, я интересуюсь ими только периодически, Первый из Ротшильдов сказал однажды, что, только сделав свое состояние, он вдруг понял, что деньги – это не то, ради чего стоит убивать все свое свободное время. Меня поражает, сколь увлеченно вы интересуетесь финансовым вопросом.
– Ротшильд может себе позволить такое отношение к деньгам. А Геллеры – во всяком случае, я – не могут. Что ж, я прошу прощения за мое необдуманное обращение к прессе. Но у нас с вами договор, и он обязывает, по крайней мере меня, а если вы так не считаете, то и я помалкивать не буду. Я не такое большое колесо, как вы, генерал, но и нас, маленькие колесики, очень даже слышно, если не смазать, как надо.
Дядя сидел, качая головой и уставясь невидящим взглядом на стену с фотографиями знаменитостей: Кулидж и Дэйвс, Гвер и Дэйвс, Першинг и Дэйвс, Мелони и Дэйвс.
Генерал опустил глаза и стал перебирать бумаги. Наконец он произнес:
– Мой секретарь подготовит ваш контракт после обеда, к четырем. Пожалуйста, зайдите подписать его, мистер Геллер. До свидания, джентльмены.
Я встал и вышел; дядя Льюис задержался, говоря что-то генералу, но генерал, вероятно, не желал ничего слышать. Дядя догнал меня у лифтов.
– Мне надо поговорить с тобой, Нейт, – и указал на какую-то дверь. – У меня в офисе.
* * *
У него была собственная секретарша – приятная, видимо, педантичная женщина, чуть за тридцать, – но внутри офис составлял, возможно, четвертую часть от кабинета генерала, но при этом был намного больше моего жилища. И уже точно – у дяди Льюиса не было раскладной кровати.
Он сел за стол и постарался выглядеть таким же властным и жестким, как генерал. Надо сказать, ему это
не слишком удалось, да и я, отказавшись от стула, не так уж помог делу.
Слова он почти выплевывал:
– Тебе чертовски хорошо ясно и понятно, что предложение генерала было сделано как раз в то время, когда самым желательным было запачкать имя Сермэка. Сейчас же, когда мэр умер, притом трагически, твое свидетельствование на суде Нитти вызовет отрицательную реакцию Чикаго. А этого генерал хотел бы избежать. Тебе все это известно, ведь так?
– Конечно.
– И все равно ты, подловив удобный момент, заставил торговаться и генерала, и меня уже при совершенно других обстоятельствах. Где ты понабрался такого нахальства?
– Вы действительно хотите знать, дядя Луи?
– Ты поставил меня в щекотливое положение. Ты должен понять, что мне теперь только и остается, как сказать генералу, что я отказываюсь быть свидетелем касательно вашего контракта на словах, а то, что ты губы раскатал на наши с генералом денежки, – это твои беспочвенные фантазии.
– Может, так оно и будет. А может, и нет. У генерала-то старые, как мир, представления о том, как нужно держать свое слово. Выполнение обещаний – основа его поведения. Старпер с претензиями – вот он кто.
Дядя встал, покраснев почище коммуниста, вытянул руку и почти ткнул мне в лицо пальцем.
– Считай себя лишенным наследства. Отрекаюсь от тебя, умник. Ты только что проторговал, профукал гораздо большую сумму, чем те три тысячи долларов, больше даже, чем могло тебе присниться. Я лишаю тебя наследства!
– А я не хочу ваших денег.
Внезапно мне показалось, что он застеснялся своего срыва. Была это поза или нет, не могу сказать. Но руки его вдруг бессильно упали, и, сев на стул, он нервно сказал:
– У меня нет сыновей, Натан. У меня две дочки, и я их очень люблю. Но тебя я всегда считал своим сыном... сыном, которого у меня нет.
– Чушь собачья.
Скорее всего, это все-таки было позой: внезапно руки его, как-то странно раскорячившись, уперлись в стол, и я вдруг подумал, что дядя здорово смахивает на паука.
– Ты бы унаследовал много денег, дурачок! Но ты этих денег лишился. Просто выбросил, и что бы ты теперь ни говорил, ничего не изменится.
– Ну и прекрасно. Прощайте. – Я встал и пошел к двери.
– Убирайся! Ты мне не племянник. Ты для меня умер. Умер, как Сермэк.
– Может, как отец?
Дядя Луи вскипел.
– Причем здесь твой отец?
– Очень даже причем. Может, из-за него я тебя и столкнул с Дэйвсом. Ты помогаешь мне просто из страха, а иначе Дэйвс потеряет к тебе уважение. Он не любит откровенных лжецов, и у него очень развито чувство семьи. Он поклоняется своему покойному сыну, построив в его память ночлежки, и, должно быть, не одобрит такого человека, который отворачивается от семьи, – неважно, из-за денег или еще чего.
– Нейт! Натан! Ну почему? Зачем эта жестокость? Что я тебе сделал?!
– Да ничего! Просто оказал услугу!
– Вот именно, оказал. Устроил тебя в полицию. Смог бы твой отец так тебе помочь?
– Нет, да он бы и не сделал этого, даже если бы мог. Он ненавидел копов, и когда я туда пошел, это был самый черный день в его жизни. Ты это знал, и именно поэтому помог мне туда попасть. И сделал ты это не из-за меня. Тебе было глубоко наплевать, там я или еще где. Главное – каково папе. Потому что ты ненавидел его.
Тишина, как занавеска, разделила нас.
Наконец он возразил:
– Мог ли я ненавидеть своего брата, Натан?
– Тогда почему ты убил его, дядя Луи?
– Я убил его? Что за циничные бредни ты несешь?
