Да что там говорить! Во все времена настоящая литература в той или иной форме писалась друзьям, для друзей и о друзьях, и если бы мне когда-нибудь выпала честь составлять антологию лучших литературных произведений всех времен и народов, я бы озаглавил ее: «Выбранные места из переписки с друзьями».
Конечно, преобладающая часть того, что пишется в дружеских кружках, мягко выражаясь, не отмечена печатью таланта или хотя бы добротного профессионализма, но я глубоко убежден, что, как бы убого это подчас ни было, это все равно и живей, и интересней, чем наша так называемая «текущая литература», значения которой я, впрочем, также совершенно не намерен умалять. Но это уже отдельный разговор.
Однако вернемся к шарадам. К сожалению, за давностью лет я совершенно не запомнил шарады моих коллег по этому захватывающему увлечению, хотя среди них (шарад) попадались порой настоящие шедевры (в особенности, у известного художника А.Лазаревича). Могу привести по памяти только четыре своих шарады, причем не исключаю, что это далеко не самые удачные из всех написанных. Разумеется, я не стану давать разгадки, чтобы не лишить искушенного читателя удовольствия найти их самому — скажу лишь, что в этих шарадах разбивка слова на шарадные части не всегда совпадает с грамматическим слогоделением, а иногда шарадная часть может содержать и несколько слогов.
1.
В шараде сей загадан мной без страхухудожник, на холсте дававший маху.Когда б художник этот был еврей,стыдился 6 он фамилии своей.
2.
Вещает первый из радиоточки,и со страниц журналов и газетприходят к нам его скупые строчки,правдивее которых в свете нет.Второй похож на что-то вроде бочки,а целое, естественно, — поэт,признаньем не обиженный и славой,и писывавший, помнится, октавой.
3.
Площадь пред нами лежит. Десять метров ее ширина,десять метров — длина, и достаточно вам для начала.Смело пройдемся по ней и о некоем вспомним союзе.Затем же, к северу лик обратив, повернемся направо.Что же увидим в итоге? — Конечно, поэта!Точно не знаю, бывал ли он сам рогоносцем,но о рогах написал с пониманием дела.
4.
Известно всем, что целый утопалне во втором, хоть тонут в нем пороюавстрийцы (он в историю попализ войн наполеоновских). Не скрою,что первый грабил, крал и убивал(за что у нас пожалован в герои),а после угодил под самосвалтам, где Арагва встретилась с Курою.Еще о целом вкратце: это былпоэт известный. Как-то он поплыл,но плаванье окончилось печально.Но он оставил в вечности свой след,и для шарады этой не случайнокак форма выбран именно сонет.
Честно говоря, меня очень тянет пуститься в весьма, я уверен, небезынтересные для читателя объяснения, почему в приводимых мной поэтических фрагментах так явственно преобладает пятистопный ямб. Мне и самому довольно любопытно, что я мог бы сейчас наплести на эту когда-то столь актуальную для меня тему, но композиционное чутье подсказывает мне, что здесь самое время слегка разбавить мое чересчур плотное и вязкое повествование с помощью какой-нибудь ненавязчивой (прошу прощения за непредумышленный и поэтому не слишком удачный каламбур) «истории из жизни». А к пятистопному ямбу мы, возможно, еще вернемся — а может быть, и нет — как получится.
Но что-то ничего подходящего не приходит мне в голову. Нет, конечно, всевозможных забавных и не очень забавных историй со мной и с моими друзьями случалось в этой жизни более чем достаточно, и, в принципе, любая из них под пером мастера, что называется, не испортит обедни. Тем более, в свете декларированных мной выше творческих установок на данное произведение, было бы естественней всего просто начать рассказывать первое, что подвернется под руку. Однако какой-то смутный, но совершенно недвусмысленный внутренний протест мешает мне сделать это. Иначе говоря, хочется здесь как-то схимичить. Хочется, чтобы эта история оказалась не только уместной и грациозной ретардацией, но и была бы впридачу «с тенденцией» и каким-нибудь хитрым образом перекликалась бы… Словом, вы меня понимаете… А с другой стороны, на кой черт это нужно? Уж если в самом деле рассказывать «историю из жизни», то рассказывать попросту, без всяких там выкрутасов и аллюзий. Как рассказывал мой любимый литературный персонаж фельдкурат Отто Кац: «Жил в Будейовицах один барабанщик. Вот он женился и через год умер». И точка. Вот это, я понимаю, образец повествовательного стиля. Правда, может получиться, что подобный чисто нарративный фрагмент в специфическом контексте моего произведения будет выглядеть несколько нарочито. А чересчур обнажать прием тоже нельзя, не то на таком эксгибиционизме погоришь в два счета. Вот, к примеру, Венедикт Васильевич Ерофеев. Уж на что собаку съел в изящной словесности, понимал это дело насквозь, вдоль и поперек, а в «Вальпургиевой ночи» самую малость дал слабину, пустил прием катиться по инерции — и вот вам результат; никакого сравнения с «Петушками». Так что здесь, конечно, нужно «блюсти препорцию» и тщательно все взвесить на беспристрастном безмене литературного вкуса.
Поэтому, после долгих колебаний, я решил рассказать одну вполне правдивую историю с несколько, впрочем аморфной фабулой (что, кстати говоря, свойственно многим правдивым историям) про человека, который очень любил петь разные популярные песни, арии и романсы. То есть он, конечно, не был профессиональным певцом и, безусловно, не обладал какими-то выдающимися вокальными данными, но в общем и целом интонировал довольно чисто. И вот он постоянно что-то такое напевал, совершенно, впрочем, не нуждаясь в слушателях и даже по возможности избегая их, Это вошло у него в привычку. Как писал Ю.Олеша: «Он поет по утрам в клозете». Так и мой герой. Вот, скажем, совершает он свой утренний туалет, чистит, к примеру, остатние зубы лечебно-профилактической пастой «Зодиак» и негромко, но с большим чувством, излагает:
Вспоминай, коли другая,друга милого любя,будет песни петь, рыгаяна коленях у тебя…
Или за рабочим столом, оторвавшись на миг от опостылевших бумаг (предположим, что мой герой был рядовым научным сотрудником и готовился защитить кандидатскую диссертацию на какую-нибудь более или менее бессмысленную тему, вроде «Усвоение основных элементов молекулярной физики детьми дошкольного возраста»), он вдруг поднимет голову и, безучастно и бессмысленно глядя в пространство, проинтонирует меланхолическим речитативом:
Я пока что живу в общежитии,увлекаюсь своею мечтойи ни с кем не свершаю соития,но оно, несомненно, за мной…
Или, допустим, во время уединенной прогулки где-нибудь, я извиняюсь, на тихом берегу заброшенного пруда он смотрит, как играют на мутной воде блики неяркого осеннего солнца, и задумчиво мурлычет:
Шаланды, полные фекалий,в Одессу Костя приводил…
Или, представьте себе, прихорашиваясь перед свиданием с взволновавшей его женщиной, он стоит в прихожей у зеркала и, завязывая на коротковатой шее китайский шелковый галстук (золотые пагоды и малиновые драконы на нежно-зеленом фоне), многообещающе подмигивает своему отражению и с деланной лихостью во весь голос затягивает:
Как после вековой разлуки,гляжу на вас как бы во сне.И вот — теснее стали брюки,мешком висевшие на мне…
Или, в одиночестве вернувшись домой (а наш герой, замечу в скобках, имел несчастье страдать наследственным по отцовской линии метеоризмом — болезнью достаточно неприятной самой по себе, но особенно мучительной для тех, кто проводит много времени в обществе женщин) и облегчив, наконец, свой вспученный желудок, он с довольной улыбкой «начинает потихоньку напевать»:
Когда домой товарищ мой вернется,за ним родные ветры прилетят…
И потом, когда, немного разочарованный, но ничуть не печальный, он ложится в свою холостяцкую постель, перед тем как погрузиться в сладостный сон, он еще успевает в полузабытьи умиротворенно, но при этом мелодически чисто вывести:
Не слышны в заду даже шорохи —все здесь замерло до утра…
А назавтра все начнется сначала, и, намыливая в ванной свои увядающие щеки гигиеническим кремом для бритья «Ромашка» и прислушиваясь, не кипит ли на кухне облупившийся чайник, он будет размахивать в такт жиденьким помазком и мужественно горланить:
Я все равно паду на той,на той единственной гражданской,и комиссары с пыльным членомсклонятся молча надо мной!
Так он и шел с песней по жизни до тех пор, пока его в свой срок не постигла участь будейовицкого барабанщика. То есть, иначе говоря, до тех пор, пока он не умер. Я, правда, не знаю, успел ли он, подобно своему коллеге из Будейовиц, жениться перед смертью и, если успел, то была ли его смерть как-то связана с этой женитьбой. Но, тем не менее, он все-таки умер. Что ж, как утверждал Гиппократ (в переводе на латинский), «vita brevis, ars vero longa». И я не сомневаюсь, что если мой герой умирал женатым человеком, то на руках у безутешной супруги он еще успел перед смертью пропеть что-нибудь уж совсем непритязательное, вроде:
