Таня сидела притихшая, чуточку испуганная, подавленная дикой мощью гор, в которых она никогда прежде не бывала.
Дорога стала еще круче и красивее. Шофер-пограничник, белобрысый такой мальчишка, с носом красным и облупленным под непривычным солнцем, как молодая картофелина, сидел, небрежно вывалив в окошко локоть, правил одной рукой. Он так резко брал повороты, что камешки звонко выщелкивало из-под колес, а газик заносило к самому краю дороги, за которой начинался отвесный обрыв глубиной во многие десятки, если не в сотни метров. Но физиономия у шофера была такая равнодушная, сонная даже, что Никита не решился сделать ему замечание, хоть и видел, что Таня боится уже всерьез.
«Опытный, видно, небось дорогу эту как свои пять пальцев изучил», — подумал Никита, а вслух спросил:
— Далеко еще до КПП?
— Должно, не очень. Я-то не знаю, — сильно окая, ответил парнишка.
— Что-о? Как это не знаешь? — изумился Никита.
— А что? Я по ней впервой. Да вы не беспокойтесь, не заблудимся. Эта дорога здесь одна. Другой нету. Доставим.
— Ну вот что, друг ситный, — сказал Никита, — поезжай так, чтоб на спидометре было тридцать километров. Понял?
— Аль боитесь? — усмехнулся шофер.
— Боимся. Высота нам непереносима. И скорость, — налегая на «о», ответил Никита.
— Шутите. — Шофер покраснел еще больше. — Небось во-он сколь напрыгали. — Он обернулся и ткнул пальцем в значок парашютиста с цифрой сто на груди у Никиты.
Машина в это время вильнула, пошла к обрыву.
— Да ты на дорогу гляди, черт... облупленный! — заорал Никита.
Шофер надулся, обиделся. Таня ткнула Никиту локтем в бок, незаметно показала кулак. Никита засмеялся.
— Ладно, служба, не куксись. Скоро домой? — спросил он.
— Через четыре месяца и двенадцать ден, — буркнул шофер.
— Стой! — крикнул Никита.
Шофер мгновенно среагировал, тормознул. Удивленно поглядел на пассажира.
Никита выскочил из машины.
Слева на довольно крутом склоне, метрах в десяти над дорогой, в плоском выступе, выдававшемся из монолита скалы, как сложенная в горсть ладонь, жил родничок, ниспадал плоской струей, переходящей в крошечный ручей, прозрачный, как воздух. Со следующего уступа ручей прыгал вниз игрушечным водопадиком. А вокруг родничка росли какие-то незнакомые Никите цветы. Таня и шофер увидели, на что он смотрит, тоже вышли из машины.
— Красиво, — солидно сказал шофер.
— Ниагара в миниатюре, — отозвалась Таня. — Гляди, Никита, что это за цветы?
— Может быть, это знаменитые эдельвейсы? Сейчас посмотрим.
Никита, лихо перескакивая с уступа на уступ, побежал к роднику.
Добрался он до него вмиг, нагнулся над круглой чашей, в которой кипел родник, и... упал на колени, судорожно вцепившись в камень.
Сердце бешено колотилось где-то у горла, в глазах плавали оранжевые круги, поташнивало. Такое было однажды с Никитой во время марш-броска с полной выкладкой.
«Что это? — удивился Никита. — Что со мной? Глупость какая... Может, я заболел? Но ведь четыре дня назад был медосмотр. Я совершенно здоров!»
Он стоял на коленях, закрыв глаза, и ждал, когда перестанет так суматошно и отчаянно колотиться сердце.
С дороги казалось, что он просто стоит на коленях и любуется цветами.
Наконец в глазах прояснилось, сердце опустилось на свое место, успокоилось. И тогда Никита понял: горы!
Его предупреждали об этом, но он отмахивался, улыбался. Горы! Высота около трех тысяч метров.
Не так уж она велика, но и к ней надо привыкнуть.
Никита собрал небольшой букетик. Цветы были белые, маленькие, с мясистым, сочным стеблем.
Осторожно, стараясь не делать резких движений, Никита спустился на дорогу, протянул Татьяне цветы.
— Красивые, — сказала она и поцеловала Никиту.
Шофер покраснел, отвернулся.
КПП появился неожиданно. Газик вынырнул из-за поворота, и внизу, на небольшой седловине, показалось с десяток домиков и два длинных амбара.
К седловине вел пологий спуск, дальше дорога делала петлю, огибая площадь в центре и устремляясь круто вверх. Там, метрах в двухстах, торчала зеленая наблюдательная вышка, а дорогу перегораживали железные ворота.
Чуть в стороне от ворот, по ту сторону забора, возвышалось желтое здание необычной архитектуры — пограничный пост сопредельной державы.
Встречали Никиту и Таню начальник КПП капитан Василий Чубатый и заместитель Никиты Скворцова инспектор таможни Авез Бабакулиев. Встречали хорошо, так искренне радуясь, с такой готовностью помочь, что Никита и Таня даже растерялись.
Чего уж там помогать! Два чемодана с барахлом да ящик книг — вот и все имущество.
Оказалось, что домик для них приготовлен и даже обставлен. Нельзя сказать, что мебель была стильной, — две железные койки, покрытые грубошерстными одеялами, и стол, табуретки, тумбочки, полка для книг. Но на тумбочке стоял стакан с ромашками и огненно-красным маком, полка устлана белой бумагой, табуретки покрашены в веселый алый цвет, а на свежевыбеленной стене в аккуратной рамочке женский портрет. Таня подошла к репродукции, провела пальцем по длинной, гибкой шее женщины и... заплакала.
Капитан Чубатый и Бабакулиев затоптались на месте, закашляли дружно в кулак.
— Я понимаю... вы уж простите... мы по-солдатски, — хрипло сказал капитан, — но ребята от души старались... Если что не так, вы извините.
— Что вы! Что вы! — всплеснула руками Таня. — Я так вам благодарна, если бы вы только знали! Это наш первый дом... У нас еще никогда не было своего дома, своего стола, своих табуреток... Вы не глядите на меня... это так.. это от радости.
Капитан и Бабакулиев воспрянули духом и шумно потащили Таню на кухню.
В домике было две комнаты и кухня — гордость капитана Чубатого.
Здесь стояли надраенные алюминиевые миски, кастрюли, медные котелки, ложки, вилки, изящные пиалы, большой ярко расписанный цветами чайник. И главное — плита, замысловатая, со множеством дверец, вьюшек, с очагом, чтобы жарить шашлыки, — на кованой решетке лежали длинные шампуры.
Не плита, а целый агрегат.
— У меня старшина такой печник, на весь округ знаменитый, так и норовят переманить, — добродушно хвастал капитан. — И столяр у меня есть, краснодеревцем до службы работал. Золотые руки. Он вам стол сделал письменный. Вот здесь, глядите.
Он провел Никиту и Таню во вторую комнату, которая по замыслу должна была служить столовой и кабинетом одновременно.
Стол был по-настоящему, без всяких скидок, хорош! Современный, легкий, с желтоватой матовой столешницей.
— Нравится? Хорошо, правда? — Капитан заглядывал в глаза.
На столе стояли два черных, нарочито грубо кованных железных подсвечника, каждый на две свечи.
— А это как? Здорово, правда? — спрашивал капитан.
Никита взял один из них в руки, ощутил приятную его тяжесть, оглядел. Профессионально, с большим вкусом сделанная вещь. Он недоверчиво поглядел на капитана.
— Может быть, скажете, это тоже ваши ковали? — спросил он.
Капитан просиял, на его упругом, румяном как яблоко лице было столько гордости, что Никита еще и подыграл ему:
— Ну, это уж, капитан, слишком! У вас тут КПП или филиал Мухинского училища?
— Точно! — закричал Чубатый. — Вот Федотов спит и видит училище Мухиной. Он как узнал, что вы к нам из Ленинграда, так все свободное время из кузни не выходил. Люди, говорит, из такого города, засмеют небось мои поделки. Он после службы в это самое училище собирается. Художник!
— И хороший, — сказала Таня. — Я среднюю художественную школу при Институте Репина окончила, так что разбираюсь немного.
— Ну, подвалило Федотову счастье! — обрадовался капитан. — Теперь он от вас не отойдет. Для него удача огромная — со знающим человеком посоветоваться.
— А это что? — спросил Никита.
Он взял со стола округлый голубоватый камень. В полупрозрачной его глубине, будто нарисованная легкими мазками кисти, виднелась обнаженная женщина. Женщина была розовой. Она стояла на коленях, вернее, сидела, откинувшись на пятки, и ветер раздувал ее длинные волосы.
— Это что? — Никита изумлялся все больше, — Это кто сделал?
— А это сделал аллах, — усмехнулся Бабакулиев, — природа сделала. Случай. Это сердолик. Тут речка есть, там попадаются сердолики — голубоватые, розоватые, оранжевые. Агаты попадаются, халцедоны. Я люблю. Камни люблю. Собираю. Этот забавный. Игра природы. Вам подарил. На новоселье.
Никита знал коллекционеров, сам собирал в свое время марки и понимал, что значит для коллекционера расстаться с украшением своей коллекции А то, что этот поразительный по своеобразию и красоте камень мог украсить любую коллекцию, Никита не сомневался.
— Вам не жалко? — спросил он и тут же мысленно выругал себя за свой вопрос.
Авез нахмурился, пожал плечами:
— Вы приехали к нам в горы. Камень красивый. Для радости дарил. Зачем жалко?
— Не знаю даже, что сказать... Спасибо вам, — тихо проговорила Таня. — Всем спасибо. Говорят, человек быстро забывает добро... Это не так. Мы будем помнить.
