— волосы попали в рот, — и солдаты хохочут еще громче.
— Теперь пить. — Мне подносят еще один ковш, и я пью вдосталь, а последний глоток не делаю, задерживаю воду во рту. Мне нужно помыть руки. Смыть кровь и грязь, особенно кровь, чтобы никто не заметил.
Клетку запирают, меня отвязывают. Я осторожно выплевываю воду и вытираю мокрые руки об бруфу. Все, крови теперь не видно. Я дрожу от холода из-за мокрых волос. Воды «для умывания» в ковше было немного, но и этого хватило, чтобы промочить воротник. Я мерзну, стучу зубами. Солнце еще только выглянуло из-за горизонта, и согреюсь я нескоро.
Солдаты крутятся у клетки Ирксиса. Он словно в полусне. В конце концов двое солдат входят в клетку и умывают его тем же способом, что и меня. Холодная вода приводит Ирксиса в чувство. Он дергает головой, выкрикивает ругательства. Выплескивает воду для питья на пол, пытается пнуть солдата с друсом, рычит.
Наконец, охране надоедает с ним возиться. Клетку запирают, нас поднимают над ямами. Я сразу же засыпаю, но это тяжелый сон — прутья впиваются в тело, мокрый воротник неприятно давит на шею, я долго не могу улечься.
Просыпаюсь я к полудню, когда слышу голос вчерашней женщины. Она снова привезла три бочки, на этот раз в одной из них — каша. Уже остывшая, она кажется мне невкусной, как свечной воск. Я заставляю себя поесть, и уже готова снова провалиться в сон, но тут слышу обрывок разговора приступивших к утренней трапезе солдат.
На дом наместника напал какой-то маг. Он был убит, но отряды Асклакина теперь рыщут по всем дорогам — наверняка маг этот был не один, и, поговаривают, целью его был совсем не наместник.
— Мигрис забрал с собой того юнца из дальней деревни, — говорит женщина. — Он вроде новым фиуром будет после смерти отца-то. Красивый парень, волосы длинные, белые, а глаза — синие, как ночь. Надолго один не останется. Быстро найдут ему благородную в пару. Если мигрис даст добро, построят деревню заново лучше прежней. Работы много, муж мой подумывает наняться. Платить хорошо будут, с этим уж наместник не жадничает.
Я понимаю, что они говорят о Серпетисе, и настораживаюсь. Мысль о том, что он найдет себе жену, неожиданно горька для меня. Я не хочу слушать, как они будут это обсуждать, но не могу. Помимо воли жадно ловлю каждое слово в надежде хотя бы еще раз услышать о нем.
— Что-то крутит-мутит наш наместник, — отвечает один из солдат. — Вчера уже на ярмарке новый фиур работников набирал. Какой-то местный вояка из солдат Асклакина, и совсем даже не юный парень. Уже и отправил туда людей он. Отряд из наших сегодня с ним уехал поутру. Наверно, еще будут набирать. Пусть муж твой не зевает, Уланда. Пусть сегодня сходит к наместнику, разузнает все.
— Хочешь сказать, этому беленькому владений отца не видать? — спрашивает женщина. — Зачем же тогда он поехал в деревню? Я слышала, живых там уж и нет. Одни мертвецы остались. Солдаты Асклакина целый день тела к лесу таскали. Если фиур сменился, ему там делать нечего. Лучше в городе ему быть, хоть к наместнику в отряд наняться бы мог.
— А кто его знает? Может, у него в деревне ценность какая осталась. Да и слышал я, вроде выжил кто-то. — Похоже, солдатам надоел этот разговор, и они возвращаются к обсуждению еды и грубым шуткам, над которыми женщина смеется, как и вчера.
А я думаю.
По закону, после смерти фиура правитель должен разрешить сыну или одному из сыновей покойного занять место своего отца. Весть о смерти фиура и свое мнение по этому поводу наместник земли сразу же передает через скорохода в столицу. Слово наместника «за» или «против» имеет тут большой вес. В конце концов, именно наместнику фиур подчинялся, именно его землей владел, именно его богатства приумножал или растрачивал. Фиуры и наместник виделись раза два-три в сезон, на ярмарках работников, на сезонных сборах гиржи с деревень, да по всяким таким делам. Наместник как никто другой знал семью фиура. Раз в Цветение он объезжал землю, останавливаясь в домах фиуров больших деревень и собирая под их крышей фиуров маленьких. В моей деревне наместник Шембучени задерживался постоянно. Его дочь была женой нашего фиура, пока не умерла родами в Цветение, когда меня позвал к себе Мастер. Приезжает ли наместник теперь, я не знаю.
Если Серпетису отказано во владении землей своего отца, почему наместник принял его у себя? Из разговора солдат я понимаю, что Асклакин не просто приветил его, а поселил в своем доме. Это все кажется мне странным. Или наместник просил за него правителя, и тот отказал? Но тогда еще в день приезда мигриса его должны были проводить в дом, который освободил новый фиур, дать денег и предложить работу по ремеслу, которым он владеет.
Я снова думаю о словах женщины.
«Белые волосы, и глаза — синие, как ночь». Узнал бы он меня теперь, вспомнил бы, кого держал за руку в бреду?
Коснувшись рукой лица, я задеваю шрам и напоминаю себе, кто я и что я такое.
Даже если все и так, и Серпетис больше не благородный, мне не стоит о нем думать. У меня и у него совсем разные дороги.
14. ВОИН
Пробитое друсом насквозь тело мага все стоит у меня перед глазами. Широко открытые серые глаза, простое, даже какое-то простоватое рябое лицо. Совсем еще не старый, в поношенной одежде, стоптанных башмаках.
Он выскочил из-за деревьев, выкрикивая на ходу какие-то заклятия и размахивая руками, навстречу собакам, которые тут же громко залаяли и кинулись на него. На мгновение все обернулись в его сторону. Друс запел, вылетев из руки одного из воинов — и маг тут же слетел с седла, упав
