И что же, кто откликнулся на его призыв? Два или три человека осторожно высунулись из дверей, но тут же скрылись. Эта трусливая покорность взъярила Клодия больше, чем подлые увертки Цицерона.
— Кажется, они не очень смелы! — раздался рядом насмешливый женский голос, показавшийся знакомым.
Он резко обернулся. Женщина стояла рядом — то ли вышла из ближайшего дома, то ли из переулка. Она улыбалась. В первый миг Клодию показалось, что это — прекрасная Юлия. Потом понял — нет, не она. Но все же сходство было разительным. Лет ей было примерно столько же, сколько и дочери Цезаря. Такая же белая кожа, изящная шея, похожая на стебель цветка, и глаза — черные, живые. Женщина улыбалась, будто думала о чем-то своем, тайном. И голос был, как у Юлии. Невыносимость этого сходства совершенно парализовала Клодия — он подался вперед, потом отступил, пропуская незнакомку и ее служанку, потом пошел следом, даже не отдавая себе отчета, что идет за красавицей.
Она обернулась и спросила по-гречески:
— Твои псы тебя сопровождают на свидания, или ты приходишь один?
— К тебе я приду один, — с улыбкой отвечал Клодий, уже догадавшись, что перед ним очень дорогая гетера.
— Один вечер со мной может тебя разорить, Красавчик.
Было что-то очень волнующее в этом сходстве продажной девки с пронубой Юлией. Клодия не оставляло чувство, что скромница Юлия, переодевшись, строит мужчине глазки на улице и торгуется о цене.
Нет, конечно, это не может быть Юлия — у бедняжки несколько дней назад случился выкидыш, ей сейчас не до любовных утех. Перед Клодием всего лишь гетера.
— Цена не имеет значения, — сказал он упрямо.
Он шел за ней целый квартал. Один из встречных бросил на женщину изумленный взгляд. Видимо, и его поразило сходство.
Гетера подвела Клодия к двухэтажному дому. Ни одно окно не выходило на улицу. Совершенно глухая беленая стена, и в стене — черная узкая дверь.
— Сегодня вечером. Здесь. Принесешь десять тысяч сестерциев. Клянусь Венерой, ты эту ночь никогда не забудешь. Но одно условие: ты придешь один.
Если тебя кто-то будет сопровождать, ему придется ждать за дверью.
— Не волнуйся, красавица, мне не нужен помощник в постели. Но ты не назвала свое имя.
— Эвридика.
— Значит ли это, что я стану твоим Орфеем?
III
Хозяина в тот вечер сопровождал лишь один Полибий. Впрочем, после того, как Клодий постучал в дверь и ему открыли, гладиатор отправился в таверну, где можно было выпить вина с пряностями и просидеть до утра.
Клодию показалось, что в доме, кроме хозяйки, никого нет — было слишком тихо. Рабы всегда производят слишком много шума, постоянно куда-то бегают, болтают, стараются попасться господину на глаза. Здесь же сама Эвридика отворила гостю дверь и повела в глубь дома. В триклинии все было готово для изысканной пирушки: на столе чаши с вином, закуски, ложа убраны пурпурными тканями. Впрочем, кто-то в доме все же был: из-за занавески, тоже пурпурной, лился звук кифары. Сейчас, вечером, Эвридика показалась Клодию божественно красивой — щеки ее горели естественным румянцем, на шее сверкало ожерелье из золотых пластинок, а длинная туника была сшита из тончайшей ткани, и без труда можно было различить острые груди с темными сосками и темный треугольник лона — под тунику хозяйка ничего не надела. На плечах ткань была сколота золотыми фибулами с крупными жемчужинами.
Клодий положил рядом с хозяйкой мешок с деньгами, снял перевязь с мечом и бросил на свое ложе. Странно, что не было даже прислуги, чтобы снять сандалии и омыть ноги. Зато на пурпурной ткани лежали венки.
Эвридика улыбнулась.
— Отведай вина. Я не стала его разбавлять — оно великолепно. — Она взяла чашу точь-в-точь так, как это делала Юлия, — кончиками пальцев, и точно так же, как это делала пронуба, пригубила.
У Клодия все поплыло перед глазами. Он смотрел, как она ставит чашу на стол, как наклоняется, как выгибает шею.
— Юлия! — закричал он.
Женщина вздрогнула и повернула голову.
— О чем ты? Кого ты зовешь?
— Ты — Юлия. Меня нельзя обмануть. Ты решила мне отомстить. Так, да?
— Мы лишь сегодня с тобой познакомились. Клодий, какая месть? О чем ты говоришь?
— Ты — Юлия! — Он задыхался. — Ты решила отомстить за своего нерожденного ребенка. Ты винишь меня. Я знаю. Что ты сделаешь со мной? Убьешь?
— Что с тобой, Клодий? Ты вроде бы ничего не пил.
Он вскочил со своего ложа, кинулся к ней.
— Вино… мы лишь начали…
Он не дал ей договорить — впился губами в ее губы. Почувствовал, что она пытается его оттолкнуть.
— Я платил не за вино!
Он рванул ее тунику так, что ткань затрещала, и фибулы полетели на пол. Он был уверен — если промедлит, ему помешают.
— Прекрати!
— Ты — Юлия! — воскликнул он без тени сомнения.
Он окинул взглядом ее нагое тело. Гладкий живот не рожавшей женщины. Он провел ладонью от колена к бедру.
— Если тебя это возбуждает, называй меня Юлией, — проговорила она, приподнимаясь на локтях и глядя на него сузившимися темными глазами — глазами Юлии, — в которых читалось вожделение. И ни тени смущения, ни тени стыда.
— Да, меня это возбуждает. — Он сбросил тунику. — Я трахал жену Цезаря, теперь настал черед его дочери.
Он вновь поцеловал ее и укусил за губу. Ощутил во рту солоноватый привкус крови. Его это тоже возбуждало. Он всадил в нее свое копье. Она застонала, выгнула шею, лицо ее запрокинулось, и он не видел больше ее глаз. Ее острые ноготки вонзились ему в спину. Красотка обхватила его ногами. Развратная дрянь. Не Юлия?
А вдруг Юлия?…
Он очнулся, как от наваждения, встал, схватил свою чашу неразбавленного вина и выпил залпом…
IV
Проснулся он в какой-то комнате, которую никогда прежде не видел. Голые оштукатуренные стены, запах гнилой соломы и мочи. Комната освещалась через узкую щель наверху, под самым потолком. По полосе света Клодий понял, что наступил день. Он лежал на грязном жестком тюфяке на полу голый, если не считать набедренной повязки, и голова раскалывалась от чудовищной боли.
А ведь он выпил всего лишь одну чашу вина. Это он помнил точно. А потом его потянуло в сон…
Клодий поднялся, брезгливо потрогал тюфяк — ткань была жирная от грязи. Он сделал шаг, другой, ткнулся в стену. Повернулся и, разглядев наконец дверь, шагнул к ней. Дверь оказалась заперта. Почему-то это его не удивило. Обдирая ногти, полез к щели под потолком. Не дотянулся. Прислушался. За «окном» кто-то прошел, сказал что-то раздраженно, что именно — расслышать не удалось. Шаги удалились. Стало тихо. Судя по всему, щель под потолком выходила в соседнюю комнату. Клодий вновь растянулся на тюфяке.
Вчерашнее развлечение вспоминалось, но с трудом, какими-то осколками. Юлия-Эвридика на ложе, покрытом пурпурными тканями, бесстыдно раздвигала колени, и блики от ярких тканей рдели на ее бедрах. Гетера играла роль матроны, которая хотела выдать себя за гетеру. Все запуталось и вместе с тем прояснилось.
Клодий вскочил и в ярости ударил плечом в дверь. Сверху посыпались штукатурка и известь, и дверь дрогнула, но устояла. Он налетел на нее снова. Отскочил.
И вдруг дверь распахнулась. Перед ним стояли Евдам и Биррия. Этого Клодий не ожидал. Он попятился, а гладиаторы кинулись к нему, заломили руки и вывели из темной комнатушки в соседнюю, просторную и с большим окном. Здесь, в кресле, подперев голову и саркастически разглядывая пленника, сидел Милон.
— А, Красавчик! В Риме всем слишком известна твоя слабость. Хорошенькие женщины. И еще болтают, что ты втюрился в жену Помпея. Нельзя так выставлять свои чувства напоказ. Нельзя. Чувства нас губят.
— Что ты собираешься делать? — спросил Клодий.
Он почувствовал, что гладиаторы держат его уже не так крепко, и дверь напротив, — скорее всего, она должна вести в перистиль, — приоткрыта. Если удастся прорваться в сад — оттуда при известной ловкости можно выбраться на крышу и…
— Ничего я не собираюсь делать, — пожал плечами Милон. — Поживешь у меня в гостях, пока пройдут комиции по выбору эдилов, а потом я, может быть, тебя отпущу. Если будешь себя хорошо вести.
— Ты хоть догадываешься, что с тобой будет?
— Да ничего со мной не будет. Ты почище штучки выкидывал, пока был народным трибуном. А тут как раз мои полномочия истекают, я решил поучиться у тебя и быть таким же дерзким, как ты, Красавчик. В крайнем случае, меня тоже начнут кликать Бешеным. Нас будет два Бешеных в одном Городе. Это даже забавно.
Клодий закашлялся вполне натурально. Согнулся пополам. Когда человек кашляет, его, разумеется, держат не так крепко. Распрямляясь, Клодий сумел высвободить левую руку и заехал Евдаму кулаком в челюсть. Потом пихнул локтем Биррию и рванулся из комнаты. Он не ошибся: дверь вела в перистиль. И в садике никого не было. Беглец вскочил на плечи мраморному Аполлону и потянулся к крыше.
