— Пахнешь мерзко, — сказал Старый. — Болен, ранен?
— Да так, — пробормотал Лютый, отворачиваясь, с нервным зевком. — Голодный чуток. Да и место там было… вонючее… Здорово, Старый… отлично пахнешь… я соскучился…
— А человеку что надо? — спросил вожак. — Посредник, значит?
— Здравствуй, Старый, — сказал Хольвин, протягивая руки, которые тут же принялись обнюхивать щенки. — Я хочу отомстить людям, которые убивали твоих родичей, и понять, как успокоить… сам знаешь кого. Прошу твоей помощи.
Старый подошел ближе и внимательно понюхал Хольвина в нос, потом перешел к вискам, а под конец взял за руку и внюхался в запястье так, что Хольвину стало щекотно — но он не отнял руки. Он отлично знал, что псы, домашние и дикие одинаково, живут обонянием: у них неважное зрение, а слух дает относительно мало информации социального плана. Старый волк не стал расспрашивать именно потому, что не видел в этом нужды; он, как все псовые, уточнял мотивации и степень откровенности собеседника по тончайшим оттенкам изменения запаха, создаваемого феромонами. Страх, любовь, ненависть, коварство, насмешка, хитрость — все чувства живого существа, обладающего душой, равным образом имеют и для волков, и для собак свой аромат, именно потому человеку совершенно невозможно, даже обладая недюжинными актерскими способностями, обмануть умного пса.
Человека всегда выдает запах лжи.
Закончив это обонятельное сканирование, Старый поднял голову и встретился с Хольвином взглядом зеленовато-желтых холодных глаз, вовсе не похожих на глаза домашнего пса, цепких, разумных и жестоких. Впрочем, сейчас в этих глазах не было ни вызова, ни угрозы. Хольвин чуть улыбнулся, волк наблюдал за ним, склонив голову набок.
— Проверил? — спросил Хольвин ласково.
— Да, — Старый бессознательно облизнул губы, имея, вероятно, в виду увлажнение чувствительной мочки носа, но упустив из виду, что человеческий язык до носа не достает. — Хороший запах. Люди нечасто так пахнут. Хочешь погреться?
Хольвин кивнул, присел на выступающий корень к огню. Волки расселись и улеглись рядом, обнюхивая и толкая друг друга; в их игривых прикосновениях было столько тепла и дружеской нежности, что воспитанный на страшных сказках горожанин не узнал бы в резвящейся компании самых опасных хищников севера.
Старый уселся, обмяв папоротник, спокойно и уютно, по-собачьи опер подбородок на руку. Задумчиво проговорил:
— Убить… да, это было бы хорошо. Это было бы совершенно честно, посредник. От них припахивает… тухлятиной. Я их не видел, но я хорошо нюхал следы. Я могу проводить туда, откуда они пришли.
— Можешь разыскать? — спросил Хольвин. — Лютый мне не говорил…
— Щенок еще твой Лютый, — хмыкнул Старый. — Что он знает? Он города никогда и не нюхал. Да и потом — для молодых все люди воняют, кто больше, кто меньше, все, в сущности, одинаково. Найти их логово было бы очень и очень просто… если ты хочешь убить.
— Но прошло две недели… ты хочешь сказать, что можешь взять такой старый след?
Старый печально ухмыльнулся, обнажив пожелтевшие, но еще крепкие клыки.
— Да вот еще! Я тогда, в тот день, когда моя подруга и дети умерли, прошел по следам до шоссе. А потом мы с Пройдохой и Нахалкой чуток прогулялись по запаху этой машины…
— Вы и это можете?
— Тоже — невидаль! Да от нее за версту несло! Мертвечина, порох… как тебе объяснить, запах такой… его обдумать проще… сладкий такой, но противный… Кровь, это понятно… Короче, я думаю, эта машина до сих пор окончательно не заветрелась. А Пройдоха — нюхастый щенок.
Нахалка, подняв лохматую голову с плеча Лютого, укоризненно сморщилась — ей не понравилось, что вожак отметил кобеля, а не ее. Лютый нежно тронул носом ее ухо. Пройдоха, приблизительный ровесник Лютого и имеющий с ним явное братское сходство, но темнее окрасом, подвинулся ближе с совершенно собачьей, лукавой и умильной миной; Хольвин машинально погладил его, как пса — впрочем, Пройдоха не только не отстранился, но даже понюхал его ладонь. Хольвин спросил:
— Неужели вы шли до города?
— Нет, — отрезал Старый. — Я еще не выжил из ума, чтобы ради мертвых детей рисковать живыми. Мы ходили в другую сторону. Туда, откуда машина приехала.
— Разве она не из города?
— Да нет же, говорю. Выехала на шоссе с грунтовой дороги. Оттуда, из-за Уютного. Мы прошли до самого места, откуда она взялась. Там лес и высоченный забор с железными воротами. Огорожено много места и пахнет зверем, кровью, бензином и всякой человеческой дрянью. Ходячей падалью несет — с ног сбивает. Могу показать, где. Возможно, они еще туда вернутся.
— Старый, — восхищенно сказал Хольвин, — да ты бесценный волк!
— А то…
— А каким зверем там пахнет? Ты хочешь сказать — охотничьими трофеями? Убитыми?
— Нет, не только, — Старый мотнул головой. — еще и живым зверем. Медведем.
— Медведем… вот как… Совсем нехорошо…
— Не первой молодости, но не дряхлым еще. Нездоровым и голодным. И еще… как бы… вроде от него, как иногда от людей пахло. Перегаром яда этого… Но далеко было, так что, может, я и ошибаюсь, — закончил Старый.
— Ничего себе… — Хольвин присвистнул, и щенки насторожили уши на звук. — И ты это все унюхал через забор?!
— Мы прошли по периметру, — сказал Старый. — Ночью. И все хорошенько обнюхали. Это общее мнение.
— Медведь — в клетке, наверное, — вставила Нахалка. — Запах такой… привязанный к месту и затхлый. И еще — там в одном месте вкусно пахло, коровой.
— Корова — это человеку неинтересно…
— Нет, нет, интересно, — возразил Хольвин. — Мне все интересно. Продолжайте, пожалуйста.
— А убивали там и вправду много, — задумчиво сказал Пройдоха. — Правда, Старый, много?
— Туда, наверное, приносили добычу, — сказал Хольвин. — Убитых из вашей Стаи тоже туда отнесли?
— Нет, — подал голос Лютый. — Я тебе не говорил? С наших содрали шкуры, а тела бросили, где придется. Это я помню. Видел.
— Да, тела в лесу остались. За забором убивали, а не приносили мертвых, — сказал Старый. — Что я, не отличу? Там в одном месте пахнет так, будто кровь на метр в землю впиталась. По-твоему, так может быть, если просто тушу положить? Которая уже кровоточила в другом месте?
— А звери разные, — заметила Нахалка. — Но уж не волки.
— Да, точно, — поддержал Пройдоха. — Не волки. Пахло слишком так… — и облизался.
— Это что значит? — спросил Хольвин.
— А то и значит, — ухмыльнулся Старый. — Слишком приятно пахло, щенок прав. Вкусным мясом. Я бы сказал, лосем… или оленем. Может, еще коровой. И молодыми…
— Очень это все интересно, — сказал Хольвин. — Только мне бы еще увидеть это место…
Он не успел закончить, как волки подались вперед.
— Пойдем, — сказал Старый. — Пойдем посмотрим. Если ты хочешь посмотреть, чтобы потом их там убить — это очень справедливо. И полезно. Потому что для еды, конечно, все убивают, но когда мертвые убивают живых — это против Закона.
Хольвин встал. Волки тщательно потушили костерок, прикопав его песком и затоптав, спрятали под корягу кусочки кремня, которыми выбивалась искра — уже через пять минут Стая приготовилась к маршу.
Тем временем младшие окончательно освоились с присутствием поблизости человека. Веселый волчонок-подросток, по виду лет одиннадцати-двенадцати, игриво толкнул Хольвина лбом в грудь:
— А я тебя съем! Укушу сюда, смотри! — вытянулся на цыпочках, щелкнул клыками рядом с кожей и ущипнул за шею. — Я могу тебя съесть!
Хольвин рассмеялся и поднял волчонка за бока. Тот удивился и растерялся, забарахтался в воздухе:
— Эй, отпусти, так нечестно!
— Я боюсь тебя отпускать, — смеясь, сказал Хольвин, раскачивая волчонка в воздухе, как человеческого мальчишку. — Ты меня съесть обещал.
Волчонок смущенно хихикнул и нервно зевнул:
— Я пошутил. Отпустишь?
Хольвин поставил волчонка на ноги и взъерошил его роскошные волосы, алюминиево-серые, казавшиеся в лесном сумраке почти седыми:
— Я тоже пошутил. Ты храбрый, боец. Можешь съесть, кого захочешь, я поверил.
Стая, ухмыляясь, наблюдала за игрой — никто из старших не чувствовал угрозы в поведении человека, а поэтому волки забавлялись. Волчонок почесал нос; он постепенно понимал, в чем смысл урока:
— Да? Это шутка такая? Тогда подними меня еще разок.
— И меня, — попросил второй волчонок, гораздо младше. Хольвин догадался, что это милое существо с обветренным острым личиком — это сучка, самочка. В Стае уцелела еще одна волчица, еще слишком юная, чтобы быть серьезной боевой единицей, но сам факт ее присутствия давал Стае шанс.
Играя с волчатами, Хольвин окончательно решил, что эта Стая выживет, чего бы ему это не стоило. Конечно, «простые люди» больше всего боятся именно этих красивых северных лесных псов, считая их — и не без некоторых оснований — прирожденными убийцами и неприручаемыми дикарями… но что такое их охоты по сравнению с убийствами, на которые легко идут горожане…
