как ему кажется, он сам и создал. Бог – создатель мира, следовательно, Творец и Творение – не одно и то же, они онтологически различны. В результате переживание тождественности с богом и реальностью в системе, подобной этой, рассматривается, как начало начал всякой ереси и карается смертью. Теперь a соотносится с х, и формула принимает вид:
a R x
Посредником в таких отношениях становится закрытая социальная группа.
Возьмем, например, иудаизм: Бог дарует завет одному из кочевых семитских племен. Чтобы поддерживать отношения с Богом, надо родиться одним из представителей этого избранного народа и соблюдать все священные предписания. Иного пути не существует.
Сравним с христианством: Иисус Христос – единственный сын Бога, одновременно и Бог, и Человек. Христиане считают это чудом, в то время как в ранее описанной модели a ≠= x в каждом из нас присутствует и человеческое, и божественное. Надо лишь пробудиться, осознать эту истину, и дальше жить подобно Будде (буквально – «пробудившийся»). Согласно христианскому учению, никто, кроме Христа, не может сказать «Я и Отец – одно» (Ин. 10:30), потому что «никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня» (Ин. 14:6). Через человечность Христа мы связаны с ним, через его Божественность мы можем прийти к Богу. Таким образом, он – наш единственный путь к спасению. С тех пор как милосердный, и одновременно гневный Яхве был оскорблен поступком Адама, все мы наследуем первородный грех. Во Христе сам Бог стал человеком. Приняв смерть на кресте, Иисус искупил грех человечества перед Отцом. Тем не менее ни один человек не может приобщиться к этому искуплению кроме как через церковь, основанную апостолом Петром около 30 г. н. э.
В эпоху раннего Средневековья мифологизированный образ Креста слился с образом древа жизни, запретного древа из райского сада. Распятый Иисус стал отождествляться с плодом, Его кровь – с амброзией. В дальнейшем жертва святой мессы интерпретировалась как повторение христовой жертвы. С ее помощью Христос-Искупитель дарует верующим свою милость. Если соотнести это с образом закрытых ворот и стража-херувима с мечом в руках, то Иисус оказывается Прометеем, миновавшим грозного стража и открывшим человечеству дорогу к вечной жизни. Вот слова хвалебной песни, исполняемой во время обряда святого причастия:
O Salutaris HostiaQuae caeli pandis ostium…(О, Спасительная Жертва,Открывшая небесные врата…)
В буддийской и ведической традициях символ охраняемой заставы на пути к древу интерпретируется как внутренний, психологический барьер и трансцендентный кризис. В христианской традиции мы видим, что этот символ воспринимается как исторический факт, связанный с искуплением вины человечества. В течение многих веков разгневанный Бог держал проход в райские кущи под замком, а потом, после того как Его Сын принес себя в жертву и принял позорную смерть на кресте, Он удивительным образом подобрел. Так распятие Христа становится центральным фактом человеческой истории. Несколько других эпизодов становятся символами, которые следовало бы, как в любой мифологической традиции, толковать не буквально, а психологически (или как сказали бы теологи, «с точки зрения духа»). К таким «фактам» можно отнести:
1) непорочное зачатие;
2) воскресение;
3) вознесение;
4) существование рая;
5) грехопадение Адама и Евы (4004 г. до н. э.).
В такой системе координат Бог – трансцендентное личное бытие, к которому молящиеся могут обращаться с просьбами и ждать результатов. Он лежит вне мира: Он не тождественен ему, а соотносится с ним как причина со следствием. Такой тип религиозного мышления можно назвать мифологической диссоциацией. Переживание сакрального отделено от жизни, от природы, от мира и спроецировано вовне. А человек, как он есть, удостаивается лишь проклятия. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах обратишься» (Быт. 3:19).
Сакральное не имеет ничего общего с этим миром тлена и праха. Оно открывается только через пророков и существует в виде церковного закона. Можно сказать, что Бог милостиво снизошел откуда-то сверху и даровал откровение: евреям (на горе Синай через Моисея), всему человечеству (в Вифлееме, через Христа) и снова всему человечеству (в пещере недалеко от Мекки, через пророка Мухаммеда). Заметим, всегда через представителей семитских народов! Других откровений этого пустынного бога не существует. Extra ecclesiam nulla salus[47].
В рамках этой модели, основанной на мифологической диссоциации, существует также особый способ социальной идентификации. Отождествление с народом Израиля, церковью как Телом Христовым, исламской Сунной – все это трактуется представителями соответствующей традиции, как единственный путь к спасению. И центром и источником святости во всех случаях становится уникальный фетиш – не символ, а именно фетиш: в иудаизме эпохи храма – Ковчег завета, а после разрушения храма – священная Тора, в католицизме – пресуществление Святых даров, в протестантизме – Библия, в исламе – Коран и Кааба.
В Индии и Юго-Восточной Азии такие реалии религиозной жизни если и существуют, то в конечном итоге являются символами, отсылающими за пределы языка, антропоморфных божеств и вообще какой бы то ни было формы в сферу таинственного, имманентного, сверхчеловеческого бытия. Благочестивое отношение к святыням мыслится необходимым для тех, кто еще не достиг отождествления своей личности с Атманом. Для тех же, кто продвинулся на пути к просветлению, вся эта религиозная бутафория будет только помехой. «Каким может быть самосознание для того, чье знание зависит от видимого? – читаем мы в одном ведическом тексте. – Мудрый не видит ничего этого, но видит себя бесконечным». «У тебя есть собственная сокровищница, – говорил живший в VIII веке учитель Дзэн, – Почему ты ищешь на стороне?»1819
Однако вот что сказал другой мудрец, Вей Куан, одному монаху, ищущему просветления: «Покуда есть “Я и ты” невозможно увидеть Дао. Но возможно ли будет увидеть его, если не будет ни тебя, ни меня? – спросил монах. Когда не будет ни тебя, ни меня, – последовал парадоксальный ответ, – кому надо будет его видеть?»20 (то есть a ≠= x).
Вновь обратимся к словам Рамакришны: «Веданта учит, что лишь брахман реален, мир же – иллюзорен. Я не существую отдельно, я есть только этот брахман… Но тем, кто живет в миру и отождествляет себя со своим телом, понимание того, что “Я – это О”» не сулит ничего хорошего. Обывателям незачем читать Веданту. Чтение таких книг может им только повредить. Обыватели должны считать Бога своим Отцом, а себя – презренными рабами Его. Воистину, те, кто отождествляют себя со своим телом не должны понимать того, что “Я – это Он”»21.
За медитацией нети-нети (санскр. «ни то, ни то») должны следовать «Я есмь Брахман» и ити-ити (санскр. «и то, и то»). В этот самый момент необходимость в фетишах и идолах исчезает, как в случае Рамакришны, когда он начал разбрасывать цветы вокруг себя. Это также совпадает с пониманием Сократом красоты, которое мы находим в диалоге «Пир». Сократ утверждает, цитируя мудрую Диотиму, что, когда любящий научился ценить телесную красоту, он должен
