21 апреля он прилетел из Парижа в Москву, “чтобы очистить свое доброе имя от ложных обвинений” — адвокаты договорились с прокуратурой, что ордер на арест будет отменен, если он явится для дачи показаний.
Его допрашивали четыре часа, затем предъявили обвинение в “незаконном предпринимательстве” и отпустили. У ворот прокуратуры в ожидании стояла толпа репортеров. Он начал контратаку.
— Дело против меня инспирировано премьер-министром и абсолютно противозаконно, — заявил он перед телекамерами. — Это политический заказ. Примаков в сговоре со Скуратовым, чтобы дискредитировать президента и захватить власть.
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Борис приехал к Путину в ФСБ. Его встретил неказистый помощник в штатском — копия самого Путина, который проводил его в новенький директорский кабинет на четвертом этаже. Ремонт в кабинете сделали в соответствии с аскетическим вкусом директора: светлая деревянная мебель, в высшей степени функциональная — вероятно, под влиянием лет, проведенных в ГДР. Прежний кабинет главы КГБ, где Берия и Андропов вершили судьбы народов, приказом нового директора был превращен в музей.
Небольшая фигура Путина казалась еще меньше за огромным столом, на котором Борис заметил бронзовый бюст Дзержинского. Путин приложил палец к губам, призывая к молчанию, и жестом пригласил Бориса следовать за ним. Они прошли через личную столовую директора и оказались в квадратном помещении без окон напротив старой шахты лифта.
— Это самое безопасное место для разговора, — сказал Путин.
На повестке дня стояли два вопроса: Примаков и Литвиненко.
У РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ есть особенность: хозяин Кремля, будь то царь, Генеральный секретарь или Президент, наделен мистическим ореолом верховной власти, некоей венценосностью — понятие, исчезнувшее на Западе после Французской революции. Оно вызывает в сердцах россиян трепет, смирение и покорность. Это общее качество кремлевской власти соединяет всех лидеров Российского государства в единую виртуальную династию, от Рюрика и Романовых до Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева и, наконец, Горбачева и Ельцина. С практической точки зрения, как хорошо понимал Березовский, это означало, что любой, кого Ельцин назовет преемником, автоматически получит бонус в виде 20–40 процентов электората. Тот факт, что рейтинг самого Ельцина в то время был ничтожно низок, не имел никакого значения — мистическая вера в престолонаследие работала независимо от качеств личности власть предержащих.
До выборов 2000 года оставалось одиннадцать месяцев. Очевидно было, что Примаков, семидесятилетний реликт советской эпохи, за которым стояла клика коммунистов, бывших аппаратчиков и заслуженных чекистов, был вовсе не тем лидером, в котором нуждалась страна в 21-м веке. Перед выборами он должен был сойти со сцены, как они и договорились в свое время с Ельциным. Но было ясно, что уходить он не собирается. Вопрос теперь был в том, кого “семья” сможет противопоставить Примусу в качестве ельцинского преемника с реальными шансами на победу, и кто же та пешка, которую президент двинет в ферзи?
Даже при наличии безусловного электорального преимущества престолонаследник должен будет выйти на выборы на фоне всеобщего недовольства. Примаков быстро набирал популярность. Стоя на лестничной площадке, переоборудованной в секретную переговорную комнату, Борис и Путин понимали всю ответственность, возложенную на них историей. Их совместное мнение наверняка возобладает в “семье”, что, в свою очередь, определит, кого Президент назовет преемником.
Выбор был невелик. Имелись только две фигуры достаточно высокого уровня, которые минимально подходили на эту роль: министр внутренних дел Сергей Степашин и министр путей сообщения Николай Аксененко. Но у каждого из них были свои недостатки, и ни один не был безусловным фаворитом.
— Володя, а как насчет тебя? — вдруг спросил Борис.
— Что насчет меня? — не понял Путин.
— Ты мог бы стать президентом?
— Я? Нет, я не тот человек. Не того ищу в жизни.
— Ну а чего же ты хочешь? Остаться навсегда здесь?
— Я хочу… — замялся Путин. — Я хочу быть Березовским.
— Не может быть, — рассмеялся Борис.
Они сменили тему. Следующий вопрос был о Саше.
— Послушай, — сказал Путин, — скажу тебе честно. Ты знаешь, что я думаю о Литвиненко. Он тебя использовал. Он предатель. Но если ты просишь, я попробую помочь. Проблема в том, что я не контролирую ситуацию. Он числится за военной прокуратурой, то есть он в руках Скуратова. Давай сначала избавимся от Скуратова, а потом посмотрим, как помочь Литвиненко.
Это звучало логично. Но было что-то в выражении лица Путина, что Борису не понравилось.
— И Боря, — продолжал Путин, — что бы ты о нем ни думал, он замазан. Он много чего нехорошего натворил.
— Этого не может быть, — сказал Борис. — Я его знаю.
— Я видел улики.
— Знаем мы, как у вас в Конторе делают улики.
Последовала неловкая пауза. “Как странно, — думал Борис. — Путин и Литвиненко — единственные два человека в ФСБ, которые не берут взяток, и так друг друга ненавидят”.
— Он предатель, — повторил Путин. — Но я сделаю, что смогу. — Он взялся за ручку двери. Ручка провернулась, не зацепив механизм замка.
— Вот бляди, — выругался Путин. — Замки не могут наладить, а ты хочешь, чтобы я управлял страной. Мы застряли.
— Эй, кто-нибудь! — закричал он, стуча в стенку, отделявшую площадку от основного коридора. — Это Путин! Нас захлопнуло!
Они стучались минут десять, пока кто-то не услышал и не пришел на помощь…
Чета Березовских, 1999 г. (Архив Бориса Березовского)
“Борис и Лена планировали лишь небольшой праздник, только для членов семьи и самых близких друзей. Но Путин приехал сам, без приглашения”.
Глава 13. Узник и избранник
Сидя в одиночной камере Лефортовской тюрьмы, Саша Литвиненко пытался осознать свое положение.
Впоследствии в книге “Лубянская преступная группировка” он написал:
Сначала был шок. Первую ночь я вообще не спал и смотрел в потолок. В день, когда меня посадили, двадцать пятого марта, была мерзкая погода, мелкий снег с дождем, грязь. Я не люблю это время и живу в конце марта ожиданием солнца. А двадцать шестого меня вывели на прогулку. Маленький такой дворик. Можно сделать шагов пять-шесть в одну сторону и столько же в другую. Смотрю, а небо — синее. И солнце. Я ходил как зверь между этих стен. Надо мной — колючая проволока, решетка и синее-синее небо. У меня было дикое состояние: в город пришла весна, а меня там — нет. Я в тюремном дворе, где сыро и холодно. Настроение у меня совсем испортилось, и я попросил меня с прогулки увести раньше времени.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
