– Я работаю охранником, – невозмутимо объяснил он. – Значит, должен хоть немного разбираться в криминологии и криминалистике.
– Может, ты, конечно, и разбираешься, если знаешь, что это две разные науки, но насчет отсутствия логики я не согласна, – покачала головой Вера, преступник должен быть умным, иначе он попадается очень быстро.
– Они не попадаются потому, что уничтожают случайных свидетелей, – тихо проговорил Федор. – В прошлый раз, когда фирма «Стар-Сервис» выехала из очередного офиса и ее место в этом помещении заняла другая, совершенно невинная организация, секретарша директора была убита через месяц. Она тоже получала их факсы. Ты, конечно, можешь мне не верить. Но я хочу, чтобы ты поняла: это серьезно. Они страшные люди, Верочка. Я потерял из-за них сестру и не хочу потерять невесту. Невероятное, чудовищное совпадение – что именно у тебя оказался их номер. Это судьба…
– Хорошо, – кивнула Вера, – будем считать, ты меня убедил. Что дальше? Вообще не подходить к телефону? Не включать факс и не работать?
– Во-первых, ты должна разобраться в бумагах, найти то, что не успела выкинуть, и отложить отдельно. Когда еще раз позвонит человек, который представится хозяином фирмы, ты должна спокойно поговорить с ним. Если он спросит, сохранились ли у тебя какие-либо документы фирмы, ты скажешь – да, сохранились. Но ты их не читала.
– А если он больше не позвонит?
– Он позвонит, – убежденно произнес Федор, – я чувствую.
– А не лучше ли, если это так опасно, сказать, что я вообще ничего не знаю? Нет у меня никаких их бумаг. Выкинула. Ведь это чистая правда.
– Верочка, – он тяжело вздохнул, – это для нас с тобой существуют такие понятия, как правда и ложь. Люди, которым принадлежит фирма «Стар-Сервис», живут по иным законам. Я понимаю, тебе совсем не хочется влезать во все это. Но ты уже в этом. Тебе достался их номер. Ты владеешь их информацией. Думаешь, эти бесконечные звонки просто так? Нет, девочка, просто так ничего не бывает. Нам надо действовать, быстро и по-умному. Когда хозяин фирмы позвонит, то пообещаешь, что найдешь бумаги, и назначишь встречу.
– О Господи, Федор, что за шпионские страсти?
– Сколько раз тебе повторять – это не игра. На встречу мы пойдем вместе.
Глава 21
Стасу Зелинскому не понравилось, как Верочка поговорила с ним по телефону. Нечто совсем новое появилось в ее голосе, в интонациях.
– Нет, сегодня не могу. Много работы. Она часто в последнее время так говорила, но всегда слышались нотки привычного волнения, выдававшего ее с головой. На самом деле она была рада и счастлива, что он звонит, а на занятость ссылалась, чтобы набить себе цену – обычные женские уловки, в которых Стас Зелинский отлично разбирался. Все эти хитрости шиты белыми нитками.
– Веруша, солнышко, нельзя столько работать, надо хоть иногда расслабляться.
– Надо, – согласилась Вера, – однако сейчас я очень занята.
Он даже не понял сначала, что именно его так насторожило, но потом признался себе: она была совершенно спокойна. Его звонок, его желание увидеться не вызвали у Веры Салтыковой ровным счетом никаких эмоций. Но главное, она впервые категорически отказалась встретиться с ним, и ласковые уговоры не помогли.
А ему так хотелось отвести душу, почувствовать себя опять единственным, безоглядно любимым. У него началась черная полоса в жизни. Все было плохо, требовалась очередная порция восхищения, обожания, полной подчиненности…
Последняя жена устроила гнусную разборку с квартирой, скандалы длились уже третий день, и Стасу хотелось лезть на стенку.
«А может, и правда жениться на Вере и успокоиться на этом?» – думал он, ледка на тахте, тупо глядя" в потолок и слыша, как жена по телефону обсуждает с подругой, каким образом станет оттяпывать у него кусок жилплощади, на которую вовсе не имеет права. Она говорила нарочно громко, она прекрасно знала, что он все слышит.
«На что она рассчитывает? – думал Стас. – Хочет припугнуть меня? Измотать нервы? Ведь не получит, ни метра… Хотя с ее лимитской хваткой может и бандитов нанять каких-нибудь. Господи, ну почему меня всегда так тянет к стервам?»
Стас считал себя человеком сложным и противоречивым.
Он был единственным сыном, единственным внуком и племянником. Он рос в окружении многочисленных бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек, один ребенок на множество восторженных взрослых, самый главный ребенок на свете, самый красивый, гениальный, радость и гордость семьи.
В трехлетнем возрасте за завтраком он набирал полный рот молока и выплевывал фонтан молочных брызг маме в лицо. Мама смеялась, никогда не ругала, вытирала лицо кухонным полотенцем и целовала в лобик:
– Ах ты, мое солнышко! Какой ты у меня озорной! В шесть лет он незаметно привязывалдин конец бельевой веревки к поясу бабушкиного фартука, другой – к дверной ручке. Бабушка пугалась, охала, вздрагивала, не могла понять, почему хлопает дверь у нее за спиной и что там сзади так тянет. Стас тихонько умирал со смеху в укромном уголке за шкафом.
– Какое у мальчика оригинальное чувство юмора! – умилялась бабушка.
Когда в десять лет он, не желая надевать теплые ботинки, запустил ими в тетушку, она стала утешать его:
– Не нервничай так, Стасик, успокойся, деточка! С раннего детства всех беспокоила его нервная система. Когда он родился, какой-то случайный доктор имел неосторожность сказать, что этому младенцу нельзя сильно плакать. «Не допускайте, чтобы он закатывался!» С тех пор в семье выросла целая мифология об особенной «нервности» Стасика. Его не спускали с рук, ему позволяли все, с ним нянчилось большое шумное семейство, и убежденность в том, что все люди вокруг ему обязаны, осталась на всю жизнь.
С возрастом, набив достаточно шишек, он все равно не расстался с этой счастливой, но опасной иллюзией. Однако он научился чувствовать людей. Он сразу угадывал, с кем можно быть капризным, избалованным принцем, а с кем нельзя.
Лет до тридцати все у него складывалось замечательно. Он был хорош собой, остроумен, на нем как будто лежала печать успеха. Он писал талантливые стихи, и ему казалось, что нет в жизни занятия важнее. Ради одного четверостишия он мог не спать ночь напролет, выкурить пачку сигарет и, найдя наконец самые точные слова, самые глубокие яркие образы, засыпал под утро с легкой душой победителя и тяжелой от никотина головой.
Но особенно кружили голову публикации в крупных журналах и толстых сборниках. Когда первая подборка появилась в молодежном альманахе-ежегоднике, он клал под подушку пухлый том в мягкой обложке, на которой был изображен толстоногий Пегас с воробьиными крылышками. Пусть из трехсот страниц альманаха ему принадлежала только одна. Он все равно просыпался утром с ощущением детского праздника в душе.
Страничка альманаха или журнала с несколькими его стихотворениями становилась для Стаса на какое-то время центром Вселенной, и люди вокруг были интересны ему постольку, поскольку они уже читали или прочитают позже, уже пришли в восторг или им это еще предстоит.
Он умел преподнести самого себя как бесценный подарок, как великое счастье. Он шел по жизни легким шагом триумфатора, и в этом отчасти заключалась тайна его веселого мужского обаяния. Чувствуя восхищение, он расцветал, блистал остроумием. Но если к нему оставались равнодушны, он не особенно переживал. Главным мерилом ценности другого человека для Стаса Зелинского было всего лишь умение восхищаться Стасом Зелинским. Тот, кто этого не умел и не хотел делать, просто туп и скучен.
С детства Стас привык, что ему достается все лучшее, самое красивое, самое качественное. Когда он стал взрослым мужчиной, эта привычка прежде всего отразилась на его отношениях с женщинами..
В жены Стас выбирал себе исключительно красоток, причем таких, чтобы все вокруг ахали. Вкус его не отличался оригинальностью. Ему нравились длинные ноги, большая грудь, кукольное личико. Эталоном служили журнальные обложки с портретами секс-символов.
Молодость Стаса пришлась на конец семидесятых – начало восьмидесятых, когда богемно-поэтический флер был не менее заманчив, чем сегодня – грубый и конкретный запах больших денег. Недостатка в красотках Стас не испытывал. Однако девушки с лицами и ногами секс-символов сами требовали восхищения и поклонения, они были не менее капризны и избалованны, чем Стас. Каждый раз ему казалось, что за красоту можно все простить и стерпеть. Но прощать и терпеть он умел только себя самого. Молодой талантливый поэт любил себя так глубоко и трепетно, что ни на кого другого душевных сил не оставалось. В этом его избранницы были на него похожи. Браки распадались очень быстро, романы – еще быстрей.
Время шло, жизнь менялась, красоток, падких н богемно-поэтический флер, становилось все меньше, Красотки середины девяностых холодны к высокой поэзии. Их надо одевать в меха и бриллианты, вывозить на Канары.
