– Вообще-то до моего дома еще ближе, – сообщил Федор, – и ковылять не надо. – Он легко поднял ее на руки.
Это было так неожиданно, что Вера не знала, как реагировать. Она удивилась, он держал ее на руках без всяких усилий, а весила она совсем немало.
– Спасибо, конечно, но мне все-таки надо домой, – опомнившись, тихо произнесла Вера, – и будет лучше, если ты меня поставишь. Я тяжелая, ты можешь надорваться.
– Ничего, – он легко провел губами до ее щеке, – своя ноша не тянет. Надо починить каблук, придется молотком стучать, а у тебя уже все спят, и вряд ли найдется подходящий клей, гвозди. Тебе ведь жалко босоножки.
– Но для этого каблук надо сначала найти, и все равно придется меня поставить. Это смешно в самом деле. Я же не ребенок и далеко не Дюймовочка.
Он осторожно опустил ее на землю, наклонился и отыскал каблук. Вера ковыляла еле-еле, опираясь на его плечо.
Федор действительно жил совсем близко. Переулок, параллельный бульвару, состоял из одинаковых девятиэтажных панельных домов.
Новый Арбат кто-то назвал «вставными челюстями Москвы». Этот панельный переулок в старом микрорайоне, среди старых, в основном дореволюционных строений, тоже был чем-то вроде маленьких вставных челюстей.
Они долго и мучительно поднимались на пятый этаж. Лифтов в хрущобах не было. Когда он вытащил ключи и открыл дверь, Вере стало не по себе. Ей вдруг захотелось убежать, казалось, переступив порог его квартиры, она переступит что-то важное и серьезное в себе самой. Она не понимала, хорошо это или плохо, а может, вообще – прекрасно, и не надо бояться.
Но убежать почему-то не хотелось. Все ведь ясно. Не маленькая. Если она войдет в квартиру, значит… А почему, собственно, это должно что-то значить?
– Ну что ты застыла? – спросил он, почувствовав ее нерешительность. Заходи, не стесняйся.
Федор буквально втащил ее в квартиру, не то чтобы насильно, но достаточно властно и усадил в кресло.
Вера огляделась. Крошечная однокомнатная «распашонка». Дверь на кухню прямо из комнаты. Совсем мало мебели, только журнальный столик, маленький переносной телевизор, два кресла, широкая низкая тахта, покрытая клетчатым пледом, маленький полированный шкаф образца шестидесятых. Квартира показалась Вере какой-то странной, нежилой.
«Не похож хозяин такой клетушки на богатенького Буратино, – подумала она, – так спокойно выложил в ресторане две сотни долларов, а живет почти в нищете. Может, он эту квартиру снимает? Может, у него вообще есть жена, дети, а сюда он заманивает таких вот дурочек, как я?»
– Мне не хочется ничего сюда покупать, пока я один, – как бы прочитав ее мысли, сказал Федор, – я не люблю этот дом. Стараюсь бывать здесь как можно реже. Только ночую.
Он скинул пиджак, опустился перед ней на колени и расстегнул ремешки босоножек. Потом стал осторожно прощупывать ее щиколотку и ступню.
– Вот так больно? Попробуй шевельнуть пальцами.
– У тебя что, есть медицинское образование? – удивилась Вера.
– Нет. Но в травмах я кое-что понимаю. Ты связку немножко потянула. Потом сделаем спиртовой компресс. В общем, ничего страшного. Какая у тебя маленькая ножка, совсем детская. – Он держал ее ногу в ладонях и вдруг припал губами, стал медленно целовать каждый палец, подъем, щиколотку.
Верочка замерла. Ничего подобного в ее жизни еще не было. Она читала, что такое бывает, в кино видела. Стас Зелинский так никогда не делал. Его ласки были грубоваты, всегда немного ленивы и снисходительны. А других мужчин Верочка не знала.
– Федор, не надо, давай не будем спешить, я сейчас пойду домой, так будет лучше… – тихо сказала она.
– А мы и не спешим.
Он все еще стоял перед ней на коленях. Губы щекотно и нежно скользили по ее голым ногам. Легкое крепдешиновое платье застегивалось спереди на множество мелких пуговок. Он стал медленно расстегивать одну за другой.
От него исходила какая-то странная, завораживающая энергия. «Животный магнетизм, – мелькнуло в голове у Веры, – я же ничего к нему не чувства, он совершенно чужой человек…»
Но уже не хотелось ни сопротивляться, ни размышлять. Вера закрыла глаза и поплыла в горячей, нежной невесомости, чувствуя себя то ли ангелом в небесах, то ли кроликом, разомлевшим под взглядом мускулистого удава.
Глава 19
Юрий Уваров раскрыл очередную папку многотомного уголовного дела. В материалах предварительного расследования ему была знакома почти каждая строчка. За строчками стояли бессонные ночи, калейдоскоп лиц, допросы, слезы, мертвые глаза родственников убитых зверской бандой Сквозняка.
Сколько километров исколесили по Москве и области оперативники и наружка, сколько пешком пройдено, и все – тупики. Как тогда, так и сейчас. Ничего не изменилось.
Сквозняк кончил информатора, который о нем, вероятно, и хотел сообщить. Между прочим, этим своим поступком он как бы сам о себе сообщил. Другое дело, Клятва мог кое-какие подробности добавить. А теперь все. Ищи ветра в поле, ищи Сквозняка. Такое ощущение, что этот человек возник из воздуха, воздухом питается, нигде не живет, ни с кем не спит. Нет у него никаких связей. Целый штат агентов-информаторов занимался его связями. Ничего выявить не удалось. Но ведь было что-то, какие-то были зацепки. Пусть они вели в тупики.
Уваров не сразу понял, что именно ищет, просматривая оперативные документы. Все давно разработали, не осталось белых пятен. Совсем не осталось.
Юрий закурил и стал расхаживать по кабинету из угла в угол. Ну хорошо, ни знакомых, ни родственников, ни женщин. Такое возможно. Однако воздухом питаться нельзя. Даже если ты – Сквозняк. Деньги все равно нужны, чтобы столько времени находиться в бегах. Кто-то должен давать ему деньги. Казначея банды так и не вычислили тогда. Было на эту почетную должность несколько кандидатов-фигурантов, но все отпали. Сами бандиты уверяли, что его вообще не было, казначея. Однако они могли иметь свою корысть… А может, и правда не было казначея?
И все-таки кое-что осталось недоработанным.
Один из потерпевших, парень, который вернулся из армии и застал всю свою семью убитой, узнал взятую из квартиры вещь. Старинные золотые часы-луковицу.
Бдительный парнишка сразу позвонил следователю прокуратуры Игорю Николаевичу Клименко. В рядах оперативников звонок этот вызвал короткий переполох. С тем, кто сдал часы в комиссионку, пусть это трижды подставное лицо, говорящий попугай, можно работать. Но Клименко с самого начала отнесся к тем часикам несерьезно. Ну не может такая вещь в комиссионке на Арбате просто так лежать. Слишком это просто.
Следователь оказался прав. Часы сдала бабулька-сирота, Заславская Серафима Всеволодовна. Вещь была ее собственная, по наследству досталась. Два свидетеля это подтвердили. А парнишка обознался. Мало ли похожих вещей, пусть даже старинных и редких?
Заславскую на всякий случай проверили. Но можно было и не проверять. Серафима Всеволодовна оказалась действительно круглой сиротой. Никто в гости к ней не ходил. В коммунальной квартире такие вещи точно знают. Разве что изредка навещал двоюродный племянник, седьмая вода на киселе. С племянником познакомились – тоже на всякий случай. Тихий, скромный снабженец макаронной фабрики, жил от зарплаты до зарплаты, ботинки до дыр донашивал, костюмчик от старости лоснился. В общем, опять тупик.
А вдруг тот парнишка все-таки не обознался? Он ведь потом купил часы, не пожалел денег на безделушку. Видно, верил – из его квартиры вещь.
Был еще один любопытный факт. То есть и фактом не назовешь, так, слушок, сплетня. У одной из соседок арбатской сироты имелся брат, искусствовед-пенсионер восьмидесяти двух лет. К тому времени, когда шло расследование, старичка уже полгода как не было в живых. Соседка рассказывала, будто Серафима носила к нему какую-то картинку, чтоб поглядел, подлинник или подделка. И картина эта якобы произвела на старика неизгладимое Впечатление. При встрече он поведал сестре, что совсем недавно держал в руках бесценный подлинник Шагала витебского периода.
Полотно Шагала витебского периода было взято в одной из ограбленных квартир. Его подробно описали родственники убитых, даже репродукцию предоставили, специально пересняли из подарочного альбома.
Однако сама Серафима Всеволодовна уверяла, будто никакой картины с порхающей парочкой и улыбающейся кошкой в глаза не видела, к искусствоведу носила обрывок старинного гобелена. А проверить нельзя было – ни тогда, ни тем более сейчас.
Заславская умерла год назад, ничего больше в комиссионки не сдавала, единственный племянник на похороны не пришел, в командировке был…
Юрий понял, что ему не дает покоя: желание поговорить с племянником усопшей арбатской сироты, со скромным снабженцем макаронной фабрики, господином Головкиным Ильей Андреевичем. К двум зыбким звеньям, к старинным часам и подлиннику Шагала, вдруг как-то само собой прицепилось третье звено. Один из членов банды, правда не из тех, кого взяли, а убитый Сквозняком за наркотики, работал когда-то, очень давно и недолго, экспедитором на макаронной фабрике в Сокольниках. Тогда, три года назад, это сочли совпадением. А вернее, просто не обратили внимания…
